Аделаида Котовщикова - Кто бы мог подумать?

• Название: Кто бы мог подумать?
• Автор: Аделаида Котовщикова
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1987

В книге три повести разных лет: «Лягушка Пятнушка», «Пять плюс три», «Кто бы мог подумать?». Эти повести говорят детям о самом важном для растущего человека — о долге, о доброте, честности, умении жить с людьми, о культуре общения, — обо всём, что помогает стать настоящим человеком.

---

Стеша вскочила, роняя бумагу и карандаш.

— Как ты меня испугал! Ты опять прилез?

— Я хотел уйти. А потом вижу, ты задачу решаешь. А почему? Ведь уроки уже учили.

— Я не решила задачу.

— Как же тебя воспитательница отпустила?

— А я соврала, что решила.

Матвей сказал неуверенно:

— Врать нехорошо, да?

— А кто говорит, что хорошо? — рассердилась Стеша. — Так я и есть нехорошая, ленивая. Арифметику я просто ненавижу. Была б арифметика живая, я б её убила.

— Ну что ты! — воскликнул испуганно Матвей. — Да ты только так говоришь. Ты бы не убила. Ты хорошая.

— Уж куда лучше! — насмешливо скривилась Стеша. — Если хочешь знать, я из-за этой арифметики еле в пятый класс перелезла. Отойди! Дай я хоть что-нибудь попробую сообразить. Вообще эта задача нетрудная. Только дроби… Как помножать две пятых?

— А зачем? Я тебе говорю, помножь четыреста граммов.

— Да какие четыреста граммов? Откуда ты их взял?

— Там у тебя ещё есть полкило. Тоже надо помножать. Но ведь полкило — это пятьсот граммов. Об этом все на свете знают, даже бабушка.

— Ну, и я знаю, что полкило — пятьсот граммов. И что же?

— А пятая часть кило — это сколько? Это двести граммов. Но их две пятых части, значит, четыреста граммов. Вот ты сперва килограммы помножь на ящики, а потом граммы и сложи. В общем, всего будет… — Матвей подумал, пошевелил губами и выпалил: — Четыреста сорок восемь килограммов и пятьсот граммов. Вот как много помидоров в сорока ящиках!

На секунду Стеша замерла, удивлённо приоткрыв рот. Потом воскликнула:

— Ой! Как ты мог всё так сразу сосчитать? Это просто поразительно! Я помню ответ. Или ты его где-нибудь подглядел?

— Где же я мог подглядеть? Сосчитать недолго. Но дроби! Что это дроби? Я только слышал. Ты мне объяснишь дроби? Пожалуйста!

Стеша с огорчением покачала головой:

— Я и сама не понимаю дробей. Всегда путаю, где числитель, где знаменатель. Всё-таки как ты сосчитал? Ты же ещё маленький!

— Я не маленький. А считать меня научил папа.

— Так у тебя есть папа?

— Есть. Над ним летают рыбы.

— Что-что? Рыбы летают? Но где же он? Летающие рыбы есть только в тропических океанах.

— Он и плавает в каком-то океане. В письме он написал, что рыбы иногда летают прямо над его головой. А у тебя тоже папа уехал?

Стеша нахмурилась. Помолчав, ответила с запинкой:

— Никого у меня нет. Никого. А папы у меня никогда и не было…

— А кто же у тебя дома? Вот когда ты ездишь домой на воскресенье?

— По воскресеньям я чаще всего хожу к дяде Миколе. Он живёт в посёлке. Иногда здесь остаюсь. В интернате много ребят остаётся. Разве ты не замечал?

— За мной бабушка приезжает в субботу пораньше… — Матвей смутился.

Как так? Неужели есть ребята, которым некуда уехать в субботу? Он никогда не думал о том, все ли разъезжаются. Значит, у некоторых и дома нет… И у Стеши. А он-то думал, что ей домой хочется… Просто совсем никакого нет дома? Как странно!

— Пожалуй, попробую хоть так решить, как ты говорил, — сказала Стеша. — Без умножения дробей. Всё-таки задача будет решена. Сейчас запишу. Если бы ты знал, до чего я не терплю считать! Таблицу умножения на девять до сих пор не могу, как следует запомнить.

— На девять? — воскликнул Матвей. — Но ведь как раз на девять и запоминать не надо. Умножение на девять просто видно.

— Видно? Ты в своём уме?

Давно уже Матвей обежал скамейку и уселся рядом со Стешей. Теперь он протянул руки тыльной стороной кверху, растопырил пальцы.

— На руках десять пальцев, видишь?

— Ну, пальцы твои грязноватые я, конечно, вижу. Не слепая.

— На сколько ты хочешь помножить девятку?

— Ну-у, на пять, например…

— Так вот ты пятый палец опускаешь вниз. — Матвей быстро опустил мизинец на левой руке. — Сколько осталось? Четыре, да? А на другой руке все пять. Значит, пятью девять сорок пять.

— Батюшки мои! А ну-ка, помножь, девять на девять! — с недоумением в голосе потребовала Стеша.

Матвей живо пригнул к ладони девятый палец и объявил:

— Восемьдесят один! — Он радостно засмеялся. — Видишь? Слева остаётся восемь, а справа только один палец.

— Значит, слева десятки, а справа единицы… И загибать надо тот по счёту палец, на сколько помножаешь девять… Ма-атвей! — изумлённо пропела Стеша. — Ты… ты выдумал это сам?

— Не сам. Папа мне показал. Давно. Когда ещё… — Матвей вздохнул, весь сжался.

— Хоть и не сам, — быстро сказала Стеша, — всё равно, это просто чудо! А как ты эти несчастные помидоры в ящиках сразу сосчитал? Тоже каким-нибудь способом?

— Не знаю… Нет, без способа. Просто взял и сосчитал. Давай, я продиктую, а ты запиши. Только ничего, что без двух пятых этих?

— Да хоть и без двух пятых… Ну, диктуй. Первое действие…

Матвей диктовал цифры, умножая их и складывая. Стеша записывала, поглядывая на Матвея почти с опаской.

Что делать с Окуньками?

С большими садовыми ножницами в руках дядя Микола прохаживался по саду: где сухую ветку срежет, где подровняет буксус. Было время обеда, ребята ушли в столовую. На аллейках тихо и пусто. Однако за кустами жасмина белело чьё-то платье. Подойдя ближе, дядя Микола услышал лёгкий всхлип. Какая-то девочка плачет?

Живо вспомнилось, как года два назад услышал он вот также приглушённый плач. И вытащил из кустов девочку лет девяти. Остриженные под машинку волосы, короткие и светлые, топорщились у неё, как иглы ежонка. Казалось, они взъерошились ещё больше, когда он потянулся к голове девочки — погладить. Девчонка сердито оттолкнула его руку. На вопросы она не отвечала, молча, глотала слёзы и отворачивалась.

— А щеглиха-то удивляется, — сказал он усмешливо. — Кто это, думает, тут старого Миколу пихает? Говорит своим птенчикам: «Что ж это делается на свете, батюшки?» Вон глядит на тебя из гнёздышка.

Девочка подняла голову. Светлые глаза недоверчиво и вопросительно посмотрели ему в лицо, потом — осторожно — по сторонам.

— Идём, покажу щеглихин дворец!

Она покорно подала ему маленькую, мокрую руку. Он показал ей гнездо щегла в ветвях граба. Потом посадил рядом с собой на скамейку и рассказал о том, как летели щеглы через море из тёплой страны, чтобы вывести птенцов на родной земле.

— Ничего нет слаще родины на свете. Это уж шо для птиц, то и для людей. Так-то! — закончил он свой рассказ.

Девочка слушала не шелохнувшись, не произнеся ни слова. Лишь изредка взглядывала на него пристально и всё ещё с недоверием.

На другой день она ждала его у дверей кочегарки.

— Дядя, расскажи про ворону!

Про ворону так, про ворону. Они присели тут же на ступеньку, на которую он подстелил свой ватник.

Не спуская с него глаз, она слушала о приключениях вороны. Едва он замолк, убежала, даже не сказав спасибо.

Сердитая девчонка внезапно вырастала перед ним как из-под земли то в саду, то в кочегарке. Лаконично требовала:

— Про жаворонка! Про зайцев! Про самых, самых маленьких птичек!

— Ишь разохотилась! Тоже, значит, любишь пернатых?

Почему она тогда плакала, он так и не узнал. Зато узнал от воспитательницы, что у девочки нет родных. В одну из суббот он увёл её к себе домой, чтобы в воскресенье без помех потолковать о птичьей жизни. И вот Стеша увидела тётю Доню, а тётя Доня увидела Стешу и полюбила девочку как родную дочь.

Всё это промелькнуло в голове у дяди Миколы, когда он услышал всхлипыванье. Так кто ж там теперь плачет в кустах?

Старик раздвинул ветки, удивился, смущённо хмыкнул.

Прижавшись к стволу платана, стояла молоденькая учительница второго класса Антонина Васильевна. Плечи её тряслись. Услышав шорох, она испуганно оглянулась, но при виде кочегара-садовника облегчённо перевела дух. Пробормотала сдавленно:

— Это вы, Микола Устинович?

— Конешное дело, я. — Старик переступил с ноги на ногу, нахмурился, скрывая смущение. — Думаю, что там вроде девочка похныкивает… Иль случилось чего? Уж не заболел ли муженёк?

— Здоровёхонек. — Муж у Антонины Васильевны был военный, служил в частях неподалёку. — Вот завёз меня в такую… красоту. — Она повела рукой вокруг. — Скоро ноябрьские праздники, а тут цветы. Эти олеандры, кипарисы… Лавровый лист я ведь только в супе и видела. А здесь лавры на каждом шагу. И… — Губы у Антонины Васильевны дрогнули. — Ни одной берёзки!

— Субтропическая природа, известно. Ну, это ещё не причина расстраиваться. Привыкнешь.

— Да я не из-за лавровых листьев и плачу… Микола Устинович! Ну что мне делать с Окуньками?

— Чего-чего? Окуньки? Это кто ж такие?

— Да близнецы у нас во втором классе, — устало сказала учительница. — Окуньковы. Ребята их прозвали Окуньками, так уж и я так… Два Окунька и одно Лихо — мальчишка у нас есть Лихов — это, знаете, такая троица, что мне дивное крымское небо кажется с овчинку!