Рене Маори - Темные зеркала. Том второй

• Название: Темные зеркала. Том второй
• Автор: Рене Маори
• Жанр: Ужасы и Мистика

«Предлагаемый Вам автор, Рене Маори, чрезвычайно убедителен в отображении реальности. Быть может потому, что не выдумывает её и не изобретает. Во всяком случае, у читателя складывается именно такое ощущение. Рене Маори пишет простым языком, лишённым вычурности и фальши, столь присущей современным гламурным текстам. Пишет о том, что видит, чувствует и переживает. А так как сама жизнь зачастую настолько фантасмагорична, что кажется, будто Рене Маори довольно было лишь поточнее записать виденное, чтобы вполне прозаические сюжеты обрели налёт фантастичности и неправдоподобности.»

Александр Папченко, член Союза писателей России, 2009.

Перед Вами вторая книга трехтомника "Темные Зеркала" Рене Маори, включающая четыре повести.

---

Я пошел на стоянку. Агата тащилась сзади, просверливая мой затылок. Ну, ничего, перетопчется. Главное, чтобы все сошло тихо на тормозах. И не такое случалось. Пора возвращаться домой, в сладостное мое одиночество. Роз, конечно, вернется или напишет. Любопытство не даст ей долго находиться в неведении. Соберет свои группы… Сядут они с Агатой, пригорюнившись, и начнут перебирать воспоминания. И я там буду мелькать, словно призрак...

Но, как видно, такие истории никого не оставляют в стороне. Я долго анализировал эту ситуацию. И кое-что понял для себя. Я понял, что странность воздействия Арчи именно в односторонности общения. Получая запрограммированные ответы, очень часто выбранные лишь по одному слову в вопросе, Роз, тем не менее, была уверена, что получила пространный ответ именно на свой вопрос. Возможно, потому, что Арчи вываливал всю информацию, связанную со словом. Либо разум влюбленного человека имеет особенность вычленять именно то, что ему хотелось бы слышать. Не говорит ли это о том, что создание иллюзий – продукт неосознанного желания и физиологических потребностей. И если такая страстная любовь могла возникнуть на пустом месте, без присутствия самого объекта как такового, точнее без его присутствия во плоти, а всего лишь на абстрактных сентенциях произносимых неопределенным голосом, то что же такое есть – страсть? Я говорю о реальной страсти, не получившей извне ни капли подкормки, но сумевшей расцвести пышным цветом на пустоте. Мы можем допустить такие фантазии у заключенного, сидящего в одиночной камере, или у человека, ограниченного в движении и общении. Но Роз всегда была человеком, окруженным друзьями и почитателями, влюбленными мужчинами, которым и сама нередко не отказывала во взаимности.

И я уехал домой. Увозя с собой мучительное чувство недосказанного слова и недоделанного действия. Оно раздражало меня. Раздражало тем более, что не было никакой возможности вернуться обратно и разрешить уже решенную ситуацию другим путем. Это казалось мне несправедливостью и обманом. И поэтому я чувствовал себя всего лишь проходящим звеном в этой истории, а не главным ее героем. И хотя главного героя не оказалось, я все равно был унижен. Так, пребывая в легкой депрессии, я спешил вернуться к одиночеству, когда уткнувшись в компьютер, или меря ногами пространство комнаты с сигаретой в зубах я мог отдаться течению мыслей, которые чаще всего напоминали кружение опавших листьев на поверхности медленной реки. Мое одиночество не было извращенным одиночеством Роз, в толпе, в шуме разговоров, забивающих вакуум. Мой вакуум мог заполнить только я сам.

И первое время все так и было. Каждый день был похож на предыдущий, и я был счастлив тем, что следующий будет точно таким же. Но в один из вечеров, когда усталость настойчиво гнала меня в постель, вдруг некая догадка, словно молния, промелькнула перед глазами. Еще не поняв ее сути, я уже ощутил, что это и есть последнее, несказанное мною слово. И не было оно сказано мною, потому, что его уже сказали за меня. И я повторил его вслух. Маленький клочок, обрывок фразы умершего Арчи: "Что у меня есть кроме разума? В тот момент, когда я почувствую, что он умирает, я не буду больше жить. Не потому, что не смогу существовать в другой форме – смогу... Но я не хочу такого существования..."

Разговор с редактором о времени и о себе

Редактор,
снимите
очки-велосипед!
Я сам расскажу
о Времени
и о себе...

Я и В. Маяковский

Литературный редактор Павел Павлович пребывал в весьма рассеянном состоянии. С самого утра его донимала печень. Отвратительная давящая боль не давала покоя, а горечь во рту напоминала о горечи и бренности человеческой жизни. В подобном неординарном философском настроении следовало бы лечь в постель, укрывшись теплым одеялом и откушать обезжиренного творогу, но у Павла Павловича как назло была назначена встреча, которую он и так два раза уже откладывал. Поэтому он с тоской посматривал на рукопись, лежащую на столе, и на часы, стрелки которых нехотя, но упорно продвигались к одиннадцати. Он твердо решил, что расправится со всем этим в считанные минуты. В редакции его называли Пал Палычем или Кнут Кнутычем за умение мгновенно загнать автора в угол неожиданными вопросами, а потом быстренько его подавить, как если бы этот автор был его личным врагом.

Дверь скрипнула – на пороге стоял слишком худой, слишком высокий, слишком молодой, слишком бледный человек, со слишком таинственным видом.

Пал Палыч поморщился:

– Господин... м-м-м-?

– Маори, – быстро подсказал вошедший и сел без приглашения.

– Маори... гм... Что-то индейское, – редактор неодобрительно посмотрел на прямые черные волосы посетителя. – Странная фамилия.

– Псевдоним. Анаграмма.

– А, ну, конечно... да-да. Вы, разумеется, принесли стихи?

– И стихи тоже, – согласился молодой человек, – но сейчас я пришел по поводу вот этого, – он кивнул на рукопись. Я – Рене Маори, а это – моя повесть о времени. Вы ее уже прочитали?

– Повесть о времени, – повторил Пал Палыч, – Да, разумеется, прочел. А теперь, раз уж вы все-таки пришли, давайте поговорим, – начал Пал Палыч самым нелицеприятным тоном, какой только сумел воспроизвести. – Молодой человек, а не кажется ли вам, что вы могли бы и не писать вовсе? Вы никогда не пробовали не писать? У некоторых, знаете, получается. – Так плохо? – упавшим голосом спросил Маори. – Неужели т а к уж плохо? – Ну... Не совсем так уж, как вы изволили выразиться, – смягчил Пал Палыч, удивленный странною робостью автора. – Кое о чем можно и поговорить. Только недолго. – Что ж, – скорбно произнес посетитель, – возможно, это и есть мой последний шанс что-то о себе услышать. Видите ли, сколько раз я упорно повторял себе “я писатель”, сколько раз я усаживал себя за стол и чувствовал, что без отвращения не могу смотреть на чистый лист бумаги. Сколько раз перо вываливалось из моих пальцев, бессильных воплотить то, что так живо и ярко являлось моему взору в снах. Да и кто мне сказал – ты должен? Не сам ли я, поддавшись моде на сочинительство, на эту удочку для незрелых умов, внушил себе – “пиши?” Для чего? Для того, чтобы выглядеть мыслящим человеком?

Пал Палыч нетерпеливым жестом остановил этот поток красноречия: – Это все поэзия, которая ни в коей мере вас не оправдывает. Я вот тут... прочитал, – редактор ткнул пальцем в отпечатанную страницу. – Ну почему все-таки Каин? – Разве вы не знаете, каким тяжким трудом становятся поиски сюжета? Самое сложное – это найти, изобрести или, наконец, просто украсть сюжет. Я истощил свой мозг, пока не понял, что только один источник может дать сюжетов в изобилии. Этот источник – Библия. Не придет к тебе дядя в шляпе и не обвинит в плагиате, поскольку автора нет и, стало быть, платить некому. – Что ж, по крайней мере, откровенно, – пробормотал Пал Палыч, – а скажите, вы верующий? – Нет, я атеист, – быстро ответил автор, словно испугавшись, что его заподозрили в чем-то нехорошем. – Атеист, угу. Из тех, что воспитывается на книжках Лео Таксиля?

Маори криво улыбнулся: – Но Библию я тоже прочитал, а также множество другой специальной литературы. И м е н н о поэтому я атеист. Я долго балансировал на грани – не знал, буду ли ревностным христианином или воинствующим атеистом. Теперь могу сказать, что все доказательства существования Бога – неубедительны (во всяком случае, для меня), поэтому победил здравый смысл. – Стало быть, разочарованный, – как бы про себя заметил Пал Палыч. – Но, вернемся к нашим баранам... Итак?.. – “Бытие”, глава четвертая. Каин убил Авеля. Каин убил Авеля, таким образом осчастливив меня. – Понятно, – кивнул редактор, – стоило только раскрыть Голубиную книгу и вы тут же, на первой странице, обрели свое счастье. Обыкновенная черная зависть очень плохого Каина, который не только не пожелал избавиться от этого захватывающего чувства, но и, так сказать, начал культивировать его. И что же в результате? В результате убил родного брата. – Все это так. Не иронизируйте – я согласен с вами. Но, вдумайтесь, как это просто – ведь именно так думают все. Вам не надоели повторы? Вспомните, что делали с теми же библейскими сказаниями Анатоль Франс или, например, Куприн. Вот, есть же неординарный подход к избитым истинам! – Это вы, конечно, замахнулись, батенька, – поежился Пал Палыч. – И чем он вам так симпатичен, этот самый Каин? – Бросьте, вовсе он мне не был симпатичен. – Понимаю, вам была симпатична литература, которая вам взаимностью почему-то не отвечала. И тогда вы оправдали Каина – так? Что ж, смело. Смело и оригинально...

“Пахарь шел за сохой. Два огромных быка с трудом тащили тяжелое бревно с двумя заостренными сучьями, из-под которых толстыми пластами выворачивалась плодородная земля. Яркое солнце обжигало его обнаженные, покрытые каплями пота руки и плечи, на которых при каждом усилии вздымались упругие мускулы. Он пахал впервые и ощущал, как что-то новое вливается в него. Имя этому было – усталость. Сладкая усталость, сладость которой происходила от созерцания сделанной работы. А сделано было, действительно, немало. Коричневая земля простиралась к западу до самого леса, а на востоке ее сменяла зеленая трава луга.