Елена Блонди - Княжна

• Название: Княжна
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Вы думаете, что родиться княжной это большая удача? Юная княжна Хаидэ тоже так думала. Пока в её жизнь не вошло Необъяснимое…

---

— Я выполнил обещание. И жду, когда ты исполнишь свое. Мои гости скоро уйдут, жена.

— Я…

— Иди в купальню. А после жди меня у себя.

— Сегодня? Может быть, ты устал…

— Иди!

Вода была теплой и пахла цветами. Лежа в бассейне, Хаидэ думала о том, что в степи мытье было необязательным и редким. Но никто не был грязным, так помнилось ей. От мужчин пахло конским потом, выделанными шкурами, свежим вином или кровью. Исма всегда пах еще полынью, травой степной печали. Может быть, потому что чаще других спал на голой земле, укрывшись с головой шерстяным плащом. А женщины пахли травами, дымом, над которым сушили волосы после того, как вымоют их дождевой водой, пахли молоком — кобыльим и своим, женским. Жареными зернами, горячими лепешками, летом — медом и давлеными вместе с зеленым листом ягодами… Ветер, что дует вольно, сушил пот, выступавший под одеждой, и развеивал невкусные запахи. И все вещи, которые носили на себе, на стоянках висели на вешалах рядом с палатками, к утру пахли зябким холодком и свежестью.

А тут, на нижнем уровне трехэтажного дома Теренция бассейн всегда полон свежей воды, которую возят от родника за городской стеной, без перерыва наполняют и наполняют, сливая прежнюю в клумбы, в сад на заднем дворе и дальше течет она ручейком по узким желобам вдоль мостовой, приникая к корням оливок и дубков, растущих у стен домов. В купальне жарко от огня, разожженного под медными котлами. И с мраморного потолка падают тяжелые капли испарины, будто мозаичные нимфы и сатиры вспотели от бесконечного бега.

Мератос, напевая, шлепала по лужам на полу, подоткнув под пояс коротенький подол. Принесла плоскую корзинку с лепестками дикой розы и, присев на краешек бассейна, стала бросать в воду алые и белые лодочки. Хаидэ, до того от волнения почти задремавшая, очнулась под внимательным взглядом девочки-рабыни. Белая с веснушками рука ходила над корзинкой и водой, забирала в горсть лепестки, роняла их.

«Она знает»… Хаидэ отвернулась. Фития сидела на скамье рядом с разложенными одеждами: черная фигура, руки сцеплены на коленях. И — глаза.

«Все знают»…

Все знают, что сегодня, после нескольких лет спальня ее откроется для мужа. Рабыни принесут вино, зимние яблоки, ранние сливы, изюм, орехи в меду. Уже, наверное, застелили постель мягким покрывалом тонкой шерсти. И потом будут сидеть на заднем дворе, слушая звуки из-за плотно прикрытых ставен.

Мысль мелькнула и ушла, — это ведь рабыни. Но Фития, с ее неподвижным взглядом. Что думает она? И что скажет?

Выходя из теплой воды, она, опираясь на руку Мератос, посмотрела на старую няньку, но та смежила веки, уводя взгляд. И Хаидэ решила — не будет ни о чем с ней говорить. Девочка, что отчаянно нуждалась в помощи и утешении, осталась там, в том первом году замужества, а тут — другая.

И, подняв руки, ожидая, когда рабыни накинут и поправят на ней облаком падающее полотно, вспомнила — Техути. Он тоже знает, а не знает — ему скажут. Сидя на скамье, вытягивала ногу, чтоб Мератос завязала ремешки сандалии, и отворачивала загоревшееся лицо, как и нянька, закрывая глаза, будто хотела спрятаться за веками. И мысленно увидела широкое черное лицо Нубы. Шевельнулись толстые губы, потрескавшиеся по краешкам.

«Когда не знаешь, что делать, не жди чужих голосов, Хаидэ, слушай свое сердце и свое тело».

Открыв глаза, она топнула обутой ногой, проверяя, как держатся ремешки. Встав, сказала:

— Фити, сегодня присмотри за Ахаттой, спи там. Египтянину дай плащ, крепкий, пусть будет его. Проверь, чтоб ему было, где спать.

И, не ища взгляда няньки, пошла, придерживая рукой летящий подол. Думала о Техути, о Нубе. Вспомнила Теренция, свои крики и стоны, что долго еще приходили к ней во снах, заставляя просыпаться с мокрыми от стыда щеками. И улыбнулась, пересекая дворик и дальний говор с мужской половины.

Поднимаясь по лестнице, четко ставила на ступени ноги, слушала сердце и тело. Сердце говорило — нельзя бояться ничего, и того, что говорит ей тело — тоже нельзя бояться.

Проводив гостей, Теренций отослал раба и тот, кланяясь, скрылся, оставив хозяина в гостевой комнате, среди рассыпанных по полу и клине подушек и покрывал. На маленьких столиках лежали остатки трапезы: обглоданные кабаньи ребра, куски белой мякоти осетра, надкусанные яблоки в лужицах вина. Чадил, потрескивая, огонек на носике светильника, доедая остатки масла.

Пройдя через комнату, Теренций сел на ложе, привалился к ковру и расстегнул пряжку ремня. Положил на живот крупную руку, усмехнувшись. Его мать говорила, глядя, как прибегая с улицы, стаскивает выпачканный хитон, о том, что с таким телом всю жизнь ему бегать и прыгать. А иначе твое тело задавит тебя, сын, — надевала на мальчика свежее платье и, поймав за плечо, расчесывала черные, крупно вьющиеся волосы. Она и сама была рослой, крупной, и гости отца одобрительно улыбались, кланяясь, когда приходили с визитом, а Евклея выходила к ним показать детей. Афинянка по крови, мать троих чистокровных сыновей-афинян. Все, как в старые времена.

И хотя в пору детства Теренция не так строги были правила и афиняне уже могли заключать браки с женщинами других мест, да что говорить, даже вольноотпущенница могла стать женой знатного, но если кому везло соблюсти обычаи старины, то — гордость и высокомерие.

Теренций потер грудь под распахнувшимся хитоном. Вытянул ноги. Трое сыновей, он — младший, крупный, с широкими плечами и медвежьей походкой. Не было в его осанке царственности, украшающей старших братьев. И они дразнили его. Иногда говорили, смеясь, о том, чего он не понимал. Высокие, с длинными шеями, укрытыми русыми локонами, оба были рождены много раньше и к тому времени, когда Теренций был отдан в обучение, уже уехали из дома. А он, каждый день занимаясь с такими же подростками, слушая учителей и делая упражнения в отдельном поле городского гимнасия, услышал и узнал еще об одной традиции. Взрослые мужчины приходили к гимнасию смотреть на мальчиков. Особенно нравился им этот… как же звали красавца? Ах, да, Аполлодор. С пухлыми губами, нежным лицом и карими глазами, которые он тайком подводил сурьмой, чуть-чуть, чтоб казалось, мать родила его таким — широкоглазым, удивленно-капризным. Иногда сразу несколько мужчин, стояли у изгороди, облокотившись, следили, как он бегает, высоко поднимая колени, как мечет камень и диск. Часто с ними стоял отец Аполлодора, кивал на восхищенные возгласы. А однажды его вместе с сыном увезли прямо из гимнасия на великолепной колеснице. На следующее утро томный и бледный Аполлодор показывал перстень с львиной головой и хвастал, как, посадив его на роскошно убранный стул, вознесенный на высокую мраморную столешницу, мужчины читали ему стихи и пели. В бане, когда он ушел, мальчишки постарше, завистливо усмехаясь, объяснили Теренцию, что могло быть дальше, там, на пиру. И он дома спросил у отца об этом.

…Неправильное время выбрал он для вопроса. Отец, нахмурясь, вертел в руках бронзовый кубок, а мать вдруг швырнула на столик плоскую тарелку с кусками рыбы, встала и ушла, прошуршав одеждами. Отец проводил ее взглядом.

— Ты будешь дурнем, сын, если поверишь, что взрослые могут развратить мальчишку. Это лишь старый обычай. Мальчики — цвет нашего народа, по ним видно, будут ли ахейцы и дальше героями и победителями. Все это — не более, чем игра. Она для того, чтоб в семьях думали о том, каких детей рожать и не пытались найти счастье в убогих браках смешанной крови. Ты понял?

— Да, отец.

Взгляд отца был острым и тяжким одновременно — Теренций тогда почувствовал, как загорелось лицо, и руки стали большими, как бревна, непонятно, куда деть их. Он не был похож на избранного мужчинами Аполлодора. Никто никогда не любовался, как он бежит, по-медвежьи неуклюже, но быстрее многих, метит копьем точнее и кидает так, что мишени падают, треща. А отец, безжалостно рассматривая его, добавил:

— Твои братья увенчивались лавровыми венками за красоту. Ленточки с размерами их икр, бицепсов и талии висели среди даров Аполлону, самые знатные горожане платили золото, чтоб после носить ленты на своей одежде. Это тешило мою гордость. А ты… Я не знаю, в кого, в моем роду не было таких. Если надеть на тебя крестьянский хитон, да вымазать лицо.

Он хотел сказать еще что-то, но посмотрел на двери, куда скрылась Евклея, и махнул рукой. Теренций ушел, не доев сладкого. Слоняясь по двору, думал, не спросить ли мать, но не стал, помня, как разлетелись по полу куски рыбы, шлепая брызги оранжевого соуса.

С тех пор Аполлодор занимал все его мысли. Сидя в дальнем углу, Теренций следил за тем, как тот выпевает стихи, улыбаясь на одобрительные кивки учителя. Ненавидел. И не мог без него обойтись.

Огонек съел последнее масло и, задрожав, умер, пуская в комнату новые тени. Надо идти к жене. Будто к незнакомке. Была дикая девочка, которую он презирал и на которую надменно злился. В особенности, когда она, ни с того ни с сего, зарезала его лучшую кобылу. Да еще велела остричь налысо ту девку, с острым языком и сладкими губами. Теренций тогда опешил от степного нахальства. Еле видна от земли, чуть выше кустов при дороге. А туда же, княжна! Он не стал ее ненавидеть, слишком неравными казались силы, нельзя ненавидеть того, кого презираешь за дикость и грубость. Просто решил сломать ее, задавить новой жизнью.