Николай Мельниченко - Ещё вчера…

• Название: Ещё вчера…
• Автор: Николай Мельниченко
• Жанр: Биографии и Мемуары

"ЕЩЕ ВЧЕРА…" – автобиографическая повесть, начиная с довоенного времени. Автор – рабочий, инженер, офицер ВМФ, участник испытаний ЯО. "Косой взгляд на историческую науку"- публицистическая глава из книги, которую хочется показать ранее из-за ее актуальности.

---

Из старого поломанного приемника удалось восстановить только проигрыватель, и я во время чтения крутил тихонько всякие арии, которых набралось в моей коллекции изрядно. Никуда не надо было спешить, и делать что-либо по суровой необходимости. В пустом общежитии мне было хорошо: я просто наслаждался спокойной растительной жизнью. После обеда из колбасы и чая я собирался прилечь с книгой. Легкий послеобеденный сон тоже не был большим грехом при таком эпикурейском образе жизни…

Вдруг (вечно появляется это "вдруг"!) в дверь постучали. На мое приглашение в дверь просунулась натуральная китайская голова. С Китаем тогда у нас была "дружба навек", "идут, идут вперед народы", и, вообще "Сталин и Мао слушают нас, слушают нас". Десятка два китайских студентов, учившихся в КПИ, являли нам образец организованности: всегда ходили, если не строем, то плотной кучей, учились от зари до зари, обедали тоже строем и единообразно дешевыми блюдами. Из нетвердых русских слов я сумел понять, что китайские друзья на моем "радиОлыке" (так мы называли в быту этот ущербный аппарат), хотят прослушать новую пластинку. Во время разговора в комнату просочилась еще пара китайцев. Я радушно развел руки: "Конечно, ребята! О чем разговор! Ради Бога!". Включив свой радиолык, я скромно уселся с книгой. Китайцы с трепетом достали свою пластинку и поставили ее на диск проигрывателя. Это была кубинская "Голубка" в исполнении Клавдии Шульженко.

Молча, как молитву, прослушали ее от первых тактов до шипения иголки на концевой ловушке. Убедившись, что звуки стали слишком однообразными, ведущий китаец, назовем его Мао, переставил иголку в начало пластинки, затем – еще раз. Слушание проходило при полном внимании и неподвижности всех членов "группировки Мао". Я люблю только раннюю Шульженко, когда она еще пела песни нормальным голосом без драматических придыханий. Исполнение "Голубки", кажется мне, находится где-то посредине этих периодов, поэтому слушать ее можно один раз без особых эмоций. Прослушав четыре – пять раз подряд, я был счастлив вполне, и готов был послушать другие новинки китайских товарищей.

Однако подошла еще группа сподвижников Мао, и специально для них бедная "Голубка" искала парус над волною еще раз пять, – от начала до нежного поглаживания голубкиных достоинств в образе перьев. Надо ли говорить, что все прослушивания проходили при полном молчании и неподвижности иностранных товарищей? Они, кстати, и одеты были одинаково: в темно-синие костюмы полувоенного кроя, что дополнительно подчеркивало их сплоченность. Игла, наконец, вместо звуков начала издавать живительное шипение.

Я вздохнул облегченно. Десятикратное прослушивание "Голубки" я записал, как мой личный, очень весомый, вклад в укрепление советско-китайской дружбы.

Я приготовил радушную улыбку и снисходительные слова, которые должен произнести в ответ на извинения китайских товарищей за причиненное мне беспокойство. Товарищи, однако, вместо подъема и столь желанного прощания, дружно открыли портфели: у всех в руках оказались блокноты и авторучки. Мне показалось, что у меня, мученика и благодетеля, передовой отряд китайского пролетариата будет брать интервью на тему дружбы народов. Но, вместо меня, их взоры все так же были устремлены на черный диск на несчастном радиолыке.

Все тот же Мао поставил иголку в начало пластинки. После прослушивания первых звуков и первой фразы песни, иголка была снята, а китайские братья, уже громко переговариваясь, начали дружно строчить в блокнотах. Они записывали текст "Голубки"! Некоторые слова с первого раза им были непонятны. Значение слов прояснялось только после четвертого – пятого прослушивания. Когда фраза уже была всеми записана, по тону китайских переговоров и жестов, я понял, что в их сплоченных рядах имеются разночтения. Чтобы немедленно прийти к требуемому единодушию (т. е. – консенсусу), понадобилось проиграть эту фразу еще несколько раз. Наконец, желанное единодушие, после горячих дебатов на китайском языке, – достигнуто. Отряд принимается записывать следующую фразу. Попасть иглой на начало второй фразы очень сложно. Мао, не мудрствуя, ставит иглу в начало пластинки, и уже записанная фраза идет как бы в нагрузку…

Когда китайские друзья записали, обсудили, согласовали и отредактировали последнюю фразу "Голубки", я уже был в состоянии, которое боксеры обозначают как технический нокаут. На дворе стояла глубокая ночь. Для международной солидарности теперь я мог только сделать слабое помахивание кистью вслед уходящим друзьям, которое бы означало: "Ехай, ехай!" (именно так говорит одна наша московская родственница).

Я – слабый белый человек. О возможностях другой расы я судил по собственным. Китайские же друзья были свежи, как огурчики. Они не кончили работу, а организованно ее продолжали. Они, для лучшего усвоения изученного материала, начали петь!

Пели они по фрагментам, – так же как записывали, но хором. Тут руководителем стает уже другой товарищ, назовем его Дэн. В нестройном хоре фальшивых голосов, он отыскивал владельца лишь одного, давал ему ЦУ и ЕБЦУ (ценные и еще более ценные указания), после чего хор начинал все сначала…

Как и когда окончилась международная спевка, как уходили китайские товарищи, – помню не очень отчетливо: в состоянии глубокой прострации, я еще пару суток ощипывал перья голубки, украшая ими парус над морской волною. До сих пор "Голубка" для меня – не песня, а символ азиатской прилежности и упорства. Слава великому китайскому народу! Да здравствует Клавдия Шульженко и Голубка – отец и мать советско-китайской дружбы! Ура, товарищи!

Аэроклуб.

А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся.

Быть может, крылья тебя поднимут,

и поживешь ты еще немного в твоей стихии.

(М. Г.)

Школа паровозных машинистов, где учился Толя Размысловский, находилась в Святошино. Иногда я бывал у него в общежитии. Недалеко находился аэродром аэроклуба: над ним часто взлетали и садились за деревьями самолеты. Иногда в небе внезапно вспыхивали белые сегменты парашютов, они совсем были не похожи на разрывы зенитных снарядов над Черкассами в 1941-м. Там кипела неведомая жизнь, о которой я мечтал всего пару лет назад. Я пришел в аэроклуб на улице Саксаганского. Дежурный выдал мне направление на медицинскую комиссию при аэроклубе. На следующий день я быстренько прошел всех специалистов: все дружно написали "годен к летной работе". Окрыленный я, пока еще бескрылый, с медицинской справкой, метрикой и заявлением о приеме на учебу летчиком-спортсменом, двинулся по начальству дальше. На первом же собеседовании меня седой зам почему-то спросил: "А чем ты, сынок, сейчас занимаешься?". "Студент Политехнического", – ответствовал я безыскусно. Седой начальник загрустил и сказал: "Не можем мы тебя взять, сынок. Вот если тебя отчислят из института, – милости прошу!". С гордостью я заявил, что надежд на отчисление у меня, ударника технической учебы, никаких нет. "А чем же мешает мое студенческое состояние?", – допытываюсь я у седого начальника. "Я ведь буду все понимать лучше, чем просто годные и необученные". "Так мы всех летчиков-спортсменов после аэроклуба направляем в летные училища, а со студентами вузов, что будем делать?", – ответил мне он вопросом на вопрос.

Моя голубая мечта вблизи разглядеть "даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье" – рушилась. Увы, я уже не мог расстаться с институтом. "Земли творенье – землей живу я", – расстроился я вслух. Седой посмотрел на меня внимательно. "А ты иди в спортсмены-парашютисты, тоже ведь небо!". Я сразу же согласился, не размышляя ни секунды. "Ну, это занятие – не для слабонервных", – умерил мой пыл старший товарищ. "Вот мы сейчас набираем группу одноразников. Ребята прыгают один раз, чтобы получить значок. Вот и запишись в эту группу. Прыгнешь. Понравится, выдержишь, – приходи, будем оформлять в группу спортсменов – парашютистов". Я был согласен и на это. Машина завертелась.

В общежитии я объявил ребятам, что поступаю в ряды доблестных асов свободного падения. Немедленно на меня была вывалена куча анекдотов из жизни парашютистов. Самый реальный был еврейский. "Хаим, откуда такой плохой запах?". "Ой, Сара, мне приснилось, что я прыгнул с парашютом!". "Боже, я бы умерла!". "Но я же мужчина!". Второй анекдот – о сомневающихся и неверующих. "После прыжка дергай это кольцо, – парашют раскроется". "А если не раскроется?". "Дергай вот это, – раскроется запасной". "А если и этот не раскроется?". "Тогда тебя внизу будет ждать машина!". Выпрыгнул. Дернул кольцо – ничего. Дернул второе – тоже ничего. Летит и думает: "Вот будет хохма, если внизу еще и машины не окажется!".

Поскольку парашютная тема, оказывается, была такой популярной, я предложил ребятам лично проверить оба варианта анекдотов. Откликнулся только Юра Попов, остальные бодро рассосались, выдав на гора еще по парочке былей из воздушной жизни.