Владимир Карпенко - Щорс

• Название: Щорс
• Автор: Владимир Карпенко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

Книга В. Карпенко рассказывает о жизни легендарного начдива, героя гражданской войны Н. Щорса. О том, как он со сформированным им же Богунским полком устанавливал Советскую власть в освобожденных от петлюровцев районах Украины. Автор использует в своей книге архивные материалы и воспоминания соратников Щорса. Книга рассчитана на массового читателя.

---

Страсти в палате накалялись. По-прежнему громче всех радовался голос Рычкова. Он свою линию гнул упорно. Демонстрация в столице, по его, — выступление сбитой с толку большевиками уличной толпы.

— И надо стрелять? — отозвался из своего угла поручик Свирин.

Штаб-ротмистр только опалил его взглядом. Не умолчал и Демьянов. Ткнув подушку кулаком, приподнялся на локте, чтобы видеть всех.

— Временному правительству, как видно, управлять молодой республикой нелегко. Тому доказательство-расстрел демонстрации.

— А какое вам надобно правительство? — огрызнулся зло Рычков.

— Ну, вз всяком случае… постоянное.

Нечасто радовали стены палаты дружным смехом. В дверь просунула голову сестра Валя. Она удивленно повела крупными карими глазами, строго обронила:

— Между прочим, господа офицеры, послеобеденный отдых…

— За кои леты-то… Валюта, — сделал умоляющее выражение поручик Демьянов, поправляя волосы, пижаму и простыню.

— Хотя бы другим не мешать.

С молчаливого согласия честь палаты была доверена Демьянову. Выправка, внешность, рост. Знали, в каждой палате на втором этаже имелся свой претендент. По всему, сама Валя догадывалась, каким вниманием она окружена: строгость не сходила с ее белокурого свежего личика, не раздаривала попусту и улыбок.

Всем хотелось видеть собственными глазами, как поручик блюдет их честь, как оправдывает доверие. Честь блюдется исправно; елисаветградец старается. Правда, не внушают доверия его приемы — не очень богаты, напоминают команду «на плечо». В три приема. Он их с блеском только что исполнил. Делается умоляющее выражение на лице, как наиболее действенное средство, затем следует прихорашивание — поправляются роскошная каштановая шевелюра, лацканы пижамы и складки простыни. Похвально, хочет, чтобы все в нем и окрест выглядело в лучшем свете. Выявились и первые успехи: девушка в ответ будто не замечает всего этого со стороны поручика, но ее выдает поведение — уступает ему. Так получилось и сейчас.

Долгое время Валя кого-то напоминала Николаю. Не мог понять. Как-то она заглянула в дверь без косынки. Белые пушистые локоны по плечам. Ахнул: Глаша! Карие глаза и светлые волосы… До мельчайших черточек представил близкое лицо — свою радость и свою беду. С тех пор не мог без боли смотреть на сестру. При ее появлении отводил взгляд, отворачивался к стене, начинал взбивать подушку.

Как нарочно, Валя дольше всех задерживалась у его кровати. Прикладывала пальцы ко лбу, вертела температурную карточку или вызванивала на тумбочке стеклянной посудой. Придумывала и еще хлестче иезуитскую пытку: подтаскивала стул, садилась и начинала обрезать крохотными ножницами ему ногти на руках. Ловя его убегающий взгляд, сердито обещала добраться и до бороды. С весны, как заболел, не вынул из полевой сумки трофейную бритву. Борода набралась на диво буйная, густющая, пальцы не затолкаешь; она отличается от темно-русых волос чернотой с теплым отливом. Усами тоже давно не занимался — запышнели, слились с бородой.

То же самое, видимо, Валя собиралась проделать и сейчас. Обойдя все койки, бегло засматривая в карточки, она остановилась возле него. Роясь в просторном кармане белоснежного халата, взглядом искала единственный в палате стул. (Держали его для профессора.) Николай зажмурился, сгребая вдруг на себя простыню. Каким сладостным показался голос штаб-ротмистра, возвращавшего его в палату.

— Подпоручик Щорс, — теперь Рычков обращался к нему не иначе как официально, — вас мы еще не слышали… Господина есаула, к примеру, вполне удовлетворяла монархия. Не прочь он и восстановить ее. На худой конец, видеть Кубань свою автономией. Вас какая власть устраивает? Что вы имеете к нынешней, Временному правительству, а?

Николай с готовностью выпростал ноги из-под простыни, намереваясь подняться.

— Видите, господин штаб-ротмистр, ответить на ваш вопрос трудно. Я знал ее, одну власть. Ушла сама. Что касается этой… Сидеть на штыках невозможно. Убежден. Временное правительство как-то еще умудряется.

Поручики поддержали громким смехом. Валя, так и не вынув из кармана ножниц, угрожающе потрясла кулаками.

— Я, подпоручик, человек военный, — привстав на колени, потянулся сухожилой шеей Рычков, — и требую определенности.

— Пожалуйста. Я тоже военный. Кровавое побоище в Петрограде вы подаете как выступление сбитой с толку кем-то уличной толпы. Глубоко ошибаетесь. Расстреливали из пулеметов солдат и матросов…

— Анархию! Всякую сволочь, дезертиров. Газеты скверно читаете, Щорс.

Николай как ни в чем не бывало продолжал:

— Господин Рычков желал определенности. Доскажу. Из официальной прессы не уловишь истинного положения, одни угрозы в адрес германцев да бравурные призывы к наступлению. А солдатские комитеты требуют мира, отказываются наступать и вообще… против войны.

— Ага! — обрадовался зло Рычков. — Власти добиваются.

— Да. Момент острый… Временное правительство или Советы. Исход зависит от армии. Чью сторону она примет…

— Вот именно!

— Не радуйтесь, штаб-ротмистр. Анапский полк вы знаете. Временному правительству дал один из первых присягу. À нынче отказался идти в наступление. Выводы отсюда?

— Слухи, Щорс… Вредные слухи. Можете за них, знаете… поплатиться.

— Не слухи. Вчера встретил сослуживца, анапца. Он в соседнем госпитале. Призывал в наступление. Солдаты пытались поднять на штыки… Штаб-ротмистр, вроде вас. Кстати, он знает вас… по Одоевскому полку.

Рычков на глазах менялся в лице.

— Погодите! — вспомнил есаул. — Одоевский. Где-то в Карпатах… Восстание там подымалось на рождество!

— Да, — кивнул Николай. — Господин Рычков прямой участник в нем…

Пощадил, не досказал — удовлетворился жалким, растерянным видом штаб-ротмистра. Понимал, спесь с него сбита окончательно. Кому ни доведись, сознаться в таком деле по нынешним временам опасно. Январские события в Одоевском полку всколыхнули весь фронт. Оружие — на царя! Сомнения нет, деспот офицер первым поплатился своими боками. На штыки не брали, как того анапца, — разделали прикладами при ясном дне. Оттого и зачах.

События назревали. К осени фронт уже потерял интерес и значение — разложился совсем. Солдаты не стреляли с той и другой стороны — обнимались. В печати и в народе загуляло необычное для войны слово «братание». Внимание всех — на Петроград. Кто? Временное правительство или Советы? Никогда так не ждали газет. И весть пришла: Временное правительство низложено…

Жизнь в палате сникла, а вскоре и заглохла. Первым исчез Рычков, не прощаясь, ночью. За ним — есаул. Этот поклонился всем от порога, приглашал к себе на Кубань, в теплые, благодатные края.

В конце декабря откомиссовали по чистой с военной службы и Николая. Старую юнкерскую шинель его и холщовую солдатскую сумку доставила из вещевого склада Валя. Прощались они за чугунными воротами госпиталя.

— Возвращайся, если что… Тебе нужен крымский воздух.

Он ответил взглядом: «Пока не знаю».

Поезд увозил на север, в родные места.

Сновск встретил неприветливо, хмуро. Люду необычно много. Больше серой, окопной братии: едут бесстройно, ватагами, сбиваясь уже в дороге в землячества. Винтовки без малого у всех. Домой, по хатам тащат; видать, привыкли за кои годы, стали роднее и ближе жен.

Вдоль вагонов прохаживались моряки. Трое их. Эти не едут — хозяева. Шагают вразвалку, будто по палубе, опутанные накрест пулеметными лентами; у самых лодыжек, едва не касаясь затоптанного снега, болтаются на ремнях маузеры в деревянных кобурах. Кого-то высматривают. Николай спиной почувствовал на себе их взгляды, цепкие, ощупывающие.

Удручающей оказалась встреча и дома. Испуг, оторопь, жалость вызвал своим появлением у близких. Схлынула первая волна, остыв, Николай понял, что причина в его внешности. Присмотрелся к себе, привык, но домашние знают и помнят его другим. Пожалел, не послушался Валю и не предоставил ее ножницам свободу. Можно было бы сменить и шинель на более приличную.

Дома уже — и брат, Константин. Не виделись с лета 14-го. Возмужал, окряжистел; гладко выбритые щеки источали здоровье, свежесть. Позавидовал в душе. Знал, брат офицер, а рубаха простая, солдатские и шаровары; выдавали сапоги да пояс. Все порывался спросить — мешала детвора; освоившись, липла — не оттолкнешь. Всячески отстранял от себя, не брал на руки; мачеха сделала замечание: наскучали, мол. Причину во всеуслышание открыть не хватало сил.

Отца тоже не видел с начала войны. Поразил вид: старик! Ссохся, сморщился, оскудели волосы и усы; ростом убавил. Сердце сжалось от жалости, видя, как он суетится возле него. Николаю духу не хватало открыть свою беду — вконец добьет.

После бани, устроенной, как в детстве, на кухне, в свежем белье, в горнице у зеркала развернул бритву. Все свободные в доме приняли участие в судьбе его бороды. Младшие шумели хором и вразнобой; большинство за. Константин против, в меньшинстве. С добродушной усмешкой, пожимая крепкими плечами, сам же взялся за ножницы. Подстригая, говорил: