Елена Морозова - Мария Антуанетта

• Название: Мария Антуанетта
• Автор: Елена Морозова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03672-7

Мария Антуанетта (1755—1793), королева Франции, гильотинированная революционным французским народом. Известная своей любовью к нарядам и легкомысленным заявлением «Если у народа нет хлеба, пусть ест пирожные», она в разное время вызывала то ненависть, то неуемные хвалы. В настоящей книге автор, не осуждая и не восхваляя свою героиню, показывает ее не с позиций политической истории, а в контексте окружавшей ее повседневности, такой, какой видели ее современники — те, кто любил ее, и те, кто старался ее использовать или погубить. Мария Антуанетта — прежде всего женщина, она живет и любит, не задумываясь о неумолимой поступи Истории, но в час испытаний проявляет истинно королевское величие и силу духа.

---

Реформы становились необходимы как воздух. В августе 1786 года Калонн представил королю «проект улучшения финансового положения», включавший большую часть реформ, ранее предложенных Тюрго и Неккером. Понимая, что проект встретит противодействие все тех же привилегированных сословий, Калонн, несмотря на сопротивление королевы, убедил короля в необходимости созвать собрание нотаблей, куда должны были войти 144 видных представителя дворянства, духовенства и городских верхов, назначенные королем. (Последний раз такое собрание созывалось 160 лет назад, во времена правления Ришелье.) Людовик XVI полагал, что после одобрения знатью парламенты не станут чинить препятствий предложенным реформам и утвердят их. Но его расчеты не оправдались. Открывшееся 22 февраля 1787 года собрание отказалось принять план Калонна, мнения его членов разделились, и они погрязли в пустопорожних дебатах, на что парижские перья незамедлительно отозвались листовкой следующего содержания: «…господин генеральный контролер собрал новую труппу комедиантов, которые в присутствии двора исполнят пьесу “Фальшивые признания”, небольшой дивертисмент “Вынужденное согласие” и аллегорический балет-пантомиму, сочиненную господином Калонном, под названием “Бочка Данаид”». Внимательно следивший за всем, что происходило во Франции, Кауниц назвал собрание «навязанной королю клоунадой». А королева, с самого начала противившаяся созыву нотаблей, писала брату: «Я не жду от этого собрания ничего хорошего, оно только возбуждает умы, и все это может завести очень далеко. Время идет, а мы по-прежнему на том же месте, что и в первый день. Есть масса вопросов, в которых я ничего не понимаю, да и мало кто разбирается… пусть высказываются, а потом король решит по-своему. Главное, ни к чему хорошему это не приведет». Подобные мысли свидетельствовали о глубоких внутренних переменах, происходивших с королевой. Общественное мнение, раздувшее до вселенского скандала мошенничество, совершенное, в сущности, тщеславными и алчными людишками, заставило ее, наконец, осознать, какую жгучую ненависть питают к ней ее собственные подданные, как богатые, так и бедные, как знатные, так и простолюдины. И неизвестно, кто больше. Поэтому когда Иосиф предложил ей встретиться в Брюсселе, она, не раздумывая, отказалась.

Невзирая на угрозу вновь стать мишенью для клеветы (после бегства Ла Мотт многие заговорили о пересмотре дела), Мария Антуанетта — возможно, неожиданно для себя — почувствовала себя французской королевой. Раньше она не раз заявляла и матери, и брату, и Мерси, что стала настоящей француженкой, но это были лишь слова, которыми она пыталась убедить живущую в ней Гретхен расстаться со своим уютным немецким прошлым. Гретхен исчезла, немецкий дом растаял в тумане былого, а все, что было ей дорого, что составляло ее счастье, сосредоточилось здесь, во Франции, в ее Франции. Ее дети. Ее супруг. Ее любовь. Ее народ, взваливший на нее вину за все беды Франции. Если бы она почувствовала, именно почувствовала, это раньше — она всегда руководствовалась чувствами и никогда ничего не просчитывала заранее, — быть может, все сложилось бы иначе. Но об этом лучше не думать, тем более что все больше решений требовали ее участия. Помимо политических вопросов ее внимания требовали дети, ставшие для нее главным источником и радостей, и горестей. От болезни скончалась, не дожив до года, малышка Софи. Дофин, смышленый не по годам ребенок, болел; у него начались проблемы с позвоночником, и врачи заковали его в железный корсет. Страшась подумать, что недуг может оказаться неисцелимым, родители надеялись, что сын их поправится, и продолжали обучать мальчика всевозможным наукам и языкам; ограниченный в движениях ребенок с удовольствием проводил время за книгами. Короля все чаще охватывала депрессия, единственным лекарством от которой являлась охота. Чувствуя, как руль государственного корабля выскальзывает из рук слабовольного супруга, королева попыталась его подхватить и, стремясь разобраться в государственных делах, стала ходить на заседания Совета. Приученная с детства почитать мужа и монарха, она постаралась встать вровень с ним, только когда почувствовала, что в любую минуту он может упасть со своей вершины.

Ударом для короля стала смерть Верженна. Бессменный министр иностранных дел, всегда отстаивавший внешнеполитические интересы Франции, скончался 13 февраля 1787 года после продолжительной болезни. Предвидевшие его кончину австрийские наблюдатели давно рекомендовали королеве убедить Людовика XVI сделать преемником Верженна графа де Сен-При, активно поддерживавшего имперскую политику Иосифа II. Однако, несмотря на подсказку Марии Антуанетты, король сделал выбор в пользу бывшего посла при испанском дворе графа де Монморена, в молодости состоявшего в свите юного Людовика. Впрочем, на этот раз ходатайствовала королева как-то вяло и неуверенно. «…Я не могла пойти против желания короля, не могла уговаривать его назначить человека, характер коего мне неведом; ходят слухи, что он склонен к интригам и жаден до денег», — оправдываясь, писала она брату. Убеждаясь, что Мария Антуанетта без прежнего жара защищает интересы Австрии, Кауниц в письме к Мерси от 18 марта 1787 года позволил себе довольно зло отозваться и о королеве, и о Франции: «Что же касается королевы, то я вам уже не раз говорил, что я о ней думаю. <…> Если бы она была королевой не Франции, а какой-либо другой страны, расположенной в каком-нибудь ином месте, где имеется иное правительство, ей бы запретили вмешиваться в дела как внутренние, так и внешние, а, следовательно, она была бы никем. Предположим на минуту, что во Франции дела обстоят точно так же, и не будем на нее рассчитывать, довольствуясь тем, что от нее можно получить». Разумеется, Мерси не посвящал королеву в подробности своей переписки с австрийским канцлером, но именно в это время он почувствовал, как его подопечная начала отдаляться от него. Хотя, скорее всего, дело было не в Мерси, а в том, что для Марии Антуанетты наступил период утраты иллюзий, переоценки окружавших ее людей. Постепенно остывала дружба с очаровательной и томной Иоландой де Поластрон, вечно окруженной многочисленными алчными родственниками. После отставки Калонна, одобренной Марией Антуанеттой и опечалившей Полиньяков, Иоланда словно решила доказать своей коронованной подруге, что она прекрасно обходится без нее. У нее в гостиной, где собиралась королева со своим двором, стали появляться личности, общество которых для ее величества было нежелательным, отчего королеве приходилось каждый раз посылать вперед лакея, дабы узнать имена приглашенных; если ожидались нежелательные лица, Мария Антуанетта отменяла свой визит. Однажды королева рискнула намекнуть Полиньяк, что ей не хотелось бы встречаться у нее в гостиной с некоторыми лицами (вечера, которые намеревалась посетить королева, оплачивались из королевской казны). «Полагаю, что желание Ее Величества посещать мой салон не является поводом для изгнания из него моих друзей», — ответила Полиньяк. «Я не сержусь на нее, — писала позднее королева, — ибо в душе она добра и любит меня; но окружение дурно на нее влияет». Постепенно Мария Антуанетта перебралась в салон своей придворной дамы графини д'Оссон, сестры герцога де Грамона и племянницы герцога Шуазеля. Мадам д'Оссон не отличалась ни остроумием, ни изысканными манерами, но, простодушная и добродетельная, она делала все, чтобы угодить ее величеству. В гостиной графини, расположенной неподалеку от королевских апартаментов, Мария Антуанетта чувствовала себя свободно и спокойно; не ожидая завуалированных нападок или насмешек, она приглашала туда своих близких друзей, а иногда даже устраивала небольшие концерты.

* * *

Постоянные огорчения и неусыпное чувство тревоги не могли не отразиться на внешности королевы. Она набрала вес, волосы стали еще хуже, появились первые седые волоски. К летнему салону 1787 года художница Виже-Лебрен заканчивала портрет Марии Антуанетты в окружении детей: справа и слева от нее — Мадам Руаяль и дофин, на коленях — герцог Нормандский, рядом в колыбели — Софи Элен Беатрис. Первые наброски были сделаны во время беременности королевы, а завершалось полотно, когда Софи Беатрис уже скончалась. Не в силах изменить композицию, художница постаралась расположить колыбель так, словно дофин задергивал над ней полог. Согласно изначальному замыслу, Виже-Лебрен хотела изобразить счастливую мать в окружении счастливых детей. Но результат получился иным: и мать, и дети на картине оказались одинаково печальны, включая сидящего на коленях юного принца, а темный кроваво-красный цвет платья и головного убора королевы подчеркивал тревожный настрой полотна. Даже исключительная свежесть лица Марии Антуанетты, которой, как пишут современники, она к тому времени уже не обладала, не разрушала ощущения беспокойства. Не успевая закончить работу к открытию Салона, художница в первый день повесила только раму с названием картины, и какой-то шутник написал в центре рамы: «Вот он, дефицит!» И к королеве тотчас пристало прозвище «Мадам Дефицит»; случилось это в то самое время, когда Людовик XVI, критикуя речь Калонна перед нотаблями, настоятельно рекомендовал своему министру не упоминать слова «дефицит», дабы не испугать участников собрания. Чтобы не раздражать публику еще больше, картину не выставили вовсе. Королю же полотно необычайно понравилось, и он повесил его у себя в покоях. «Я не разбираюсь в живописи, но вы заставили меня полюбить сей вид искусства», — сказал он художнице.