Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2

• Название: Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2
• Автор: Александр Солженицын
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9691-1050-2

Отголоски петроградского апрельского кризиса в Москве. Казачий съезд в Новочеркасске. Голод – судья революции. Фронтовые делегаты в Таврическом. – Ген. Корнилов подал в отставку с командования Петроградским округом. Съезд Главнокомандующих – в Ставке и в Петрограде. – Конфликтное составление коалиции Временного правительства с социалистами. Уход Гучкова. Отставка Милюкова. Керенский – военно-морской министр. – Революционная карьера Льва Троцкого.

По завершении «Апреля Семнадцатого» читателю предлагается конспект ненаписанных Узлов (V–XX) – «На обрыве повествования», дающий объемлющее представление о первоначальном замысле всего «Красного Колеса». Детально прослеживаются события Семнадцатого года, сжато – с февраля Восемнадцатого по весну Двадцать Второго.

---

И – что же дальше?

И – что же нам теперь?..

115

Петроградский корреспондент в роте Харитонова. – Диалог на братании с немцами.

Поручику Харитонову в роту из штаба полка, по телефону:

– У вас – братание сегодня ожидается?

– Наверно, да, – имел он силу ещё усмехнуться. – Погода хорошая, отчего б не обняться, не поторговать?

– Ну ждите, к вам идут.

Так из ряда уныло безсмысленных дней выдался чем-то примечательный.

Рассчитал время, вышел навстречу в ход сообщения, – шёл к нему командир полка с ординарцем, и ещё какой-то полный, низенький, без военной выправки, в форме земгусара. Старого командира полка отчислили ещё в марте, вместо него был новый – полковник с роскошными белокурыми скобелевскими бакенбардами, пожилой, грузный и заботливый. Он назначен был с нестроевой должности; по нынешней необычной обстановке сохранял большую дозу хладнокровия перед безобразиями и старался спасти в полку, что ещё можно. Вообще же, кажется, он надеялся, что его так же скоро отчислят с должности, как и назначили.

– Вот, поручик, к вам гость – господин Горвиц, корреспондент «Русской воли». Он желает понаблюдать нашу жизнь, и особенно братание.

Они стояли в расширении, на развилке ходов. Корреспондент выдвинулся вперёд, левой рукой быстро отвёл офицерскую сумку, правую быструю руку протянул на рукопожатие:

– Подписываюсь Самойлов, может быть читали.

Ладонь у него была мягкая, лицо всё брито, но не сегодня, а то даже и не вчера, по походным обстоятельствам, равномерно начала выпирать густая чёрная щетинка.

Повёл их в ротную землянку. Очень не любил Харитонов этих господ, приезжающих из тыла, а особенно из Петрограда. Недавно был оттуда, тоже в земской форме, и такую несусветицу нёс серьёзно: пагубные явления в армии? – это пережитки старого режима, разврата в старой армии, ещё не побеждённые оздоровляющим революционным веяньем; рост дезертирства? – это недоверие к революции наиболее преданных народному делу людей, и вот они едут, чтобы сами присутствовать в начинающейся борьбе за землю и волю.

Дебри непроходимые! – и разве можно через них друг друга понять и о чём-то разговаривать? И как изворотливо они в себе выращивают эту дичь, ни с какой жизнью не связанную.

Но Самойлов оказался смышлёный, карие глаза живые и понятливые, никакой подобной чуши не нёс. Спрашивал: бывает ли кто из офицеров на братаниях? Никогда. А может – из вольноопределяющихся и кто знает немецкий язык? Нет у нас вольноопределяющихся.

– Зря вы не бываете.

Полковник часто гладил пальцами по пышным своим бакенбардам:

– Наше положение никак не позволяет туда с ними ходить. Но может, вам откроется больше, они вам скажут, чего нам не говорят?

На это Самойлов и рассчитывал. А пока хотел скорей разговаривать с солдатами. Послали унтера предупредить – и через пять минут пошли к землянке 1-го взвода.

Шли окопом, хотя мелькали и рядом по поверхности фигуры солдат, привыкших к безопасности. Перед взводной землянкой тоже было изрядное квадратное расширение с оставленными земляными скамейками – поесть и покурить в тихое время. А теперь-то и всегда тихое.

При подходе полковника несколько солдат встали, однако не вытягиваясь, другие и так уже стояли, но чести никто не отдал и цыгарок дорогих не выбросили, кто полуприкрыл под рукой. А Тувиков, из питерских фабричных, вообще остался сидеть нарочито.

Вот, объяснил полковник (с невольным смущением от сцены, к которой всё равно привыкнуть нельзя), – журналист из петроградской газеты, всё знает, что там делается, а приехал посмотреть, как мы живём.

Но не возникла от того доброжелательность, а Тувиков – он не курил, рот свободный, но и тут не встал, сразу метнул:

– А какая газета, буржуазная? Я бы их все скупал – да сжигал.

Ему сбоку:

– Да откуда б ты столько денег набрал?

Но Самойлов сразу же:

– Своей буржуазии боитесь, а германской нет? что она вас захватит?

Ну, это не убедило никого:

– Да чего захватят? Немцы второй месяц не стреляют.

– Потому что поехали пока наседать на французов, а здесь стариков оставили. Подождите, вернутся. Вы серьёзно верите, что может сохранить свободу внутри тот народ, который ослабел против внешнего врага?

И с любопытством, но как будто и с доверием смотрел на толпящихся солдат.

Повевал лёгкий тёплый ветерок от сохнущего поля. Солнце грело, но в пелене.

– Мы без а-нексий, – уже знали, затвердили солдаты, – а вы как хотите.

Вот такими несколькими словами солдаты были теперь загорожены, и уши заложены, – и говорить с ними по-прежнему, как умел Ярослав всю войну, он теперь не мог: получалось неискренно.

Но корреспондент, или с непривычки, или с большой привычки, брался живо:

– А вы, друзья, понимаете это слово – что значит «без аннексий»? Это очень полезно для Германии, которая ослабилась, и ей грозит поражение. «Без аннексий» – это значит: все угнетённые Германией малые народности так и оставим под её лапой. «Без аннексий» и придумали в Германии, вы разве не слышите, что слово немецкое? А нас – бьют, на нашу землю наступили, – а мы кричим: «без аннексий», ничего не будем у вас брать! Да ведь это немцу только на смех, он потешается.

Прямо на его слова никто не нашёлся ответить, ни Тувиков, с провальными щеками, узкой шеей, который теперь уже тоже встал и приблизился, ему только для показа надо было посидеть. Но откликались с разных сторон, кто как понимал:

– А почему правительство не объяснит простым языком, на каком условии можно мир?

– А в тылу много здоровых, и во всё новое одеты, а нам только шлют лизоруции: воюйте до последней капли крови!

И Молгачёв отдуманно покачал бородой и папахой:

– Не, мы так думаем: войну пора кончать. Нечего смертоубийством заниматься. Зачем её дальше тянуть? Уже много народу перебили. Это не дело.

– И нам домой тожа. Там работа есть.

Самойлов быстро поворачивался, выслушивал – и сразу в ответ:

– Да поймите, мы не достигнем этого бездействием! Если Германии не нанести новых поражений, не истощить её – она не откажется от своих аппетитов на захваты. Пока она не проиграет войну – она не признает мира без вознаграждения. Чем сильней будет наш отпор – тем уступчивей Германия. Вот этой самой свободы, которую мы завоевали, – нам и не удержать, если мы не победим Германию.

Но именно этой, даже этой связи, солдаты не видели, Ярослав уже знал и отчаялся доказывать.

А уж ещё меньше на них действовало, что стыдно обмануть союзников, что от нас за то отвернутся все в мире… Это – уж совсем их не касалось.

Тут медлительный крупноголовый, с седым пробивом в усах Окипняк вымолвил как бы ласково:

– Добре, тоди и идить вы воевать. А мы вже не хочем. Нехай тепер паны самы́ повоюють, а мы подывымся. Вы, господин полковник, – упереди, за вами поп, четыре батальонных, потим господа ахвицеры. А мы – подывымся. Може тоди и мы пидем за вамы.

Самого его, как перешедшего 40 лет, вот-вот должны были домой послать на 4 месяца, работать на земле.

Полковника – испарина проняла от этого диспута. Он снял фуражку проветрить голову с редкими волосами на пробор. Он понимал, что корреспондента надо поддержать, но не было у него навыка разговаривать так с солдатами. И, как бы не оскорбившись всем, тут слышанным:

– Как же так, земляки? Что ж мы одни, без вас, сделаем? А если нужно всего два-три месяца, и спасём Россию?..

– Всё равно не пойдём, – ответили ему из второго ряда. – Пока нас не трогают – зачем мы их тронем?

Тоскливо было Ярославу, так известно, что весь разговор зря, он ни слова не говорил и томился.

– Так немцы нашу землю отнимут! – горячо внушал им Самойлов.

– Не оты-ымут, до нас не дóйдут.

– Земли на усих достане.

И тут, уже видя общий солдатский пересил, вступился снова худобный Тувиков, натянув жилы шеи, и – отчётливо, глаза попыхивали, и резкими словами, нарочно взрывая последние остатки армейских отношений:

– Вы, господа буржуи, не натравливайте нас на немцев, ничего из вашей агитации не выйдет. Насела шайка на Германию – куда им деваться? Довольно нас натравливали, теперь заключайте мир. Нам – эта война ни к чему. А что вы раньше к нам не приходили поговорить, когда вся ваша воля была над нами? Когда мы при вас не могли не то что курить и сидеть, но дышать?

– Ну, когда вы это видели, Тувиков? – не удержался Ярослав. – Вы тогда в Петрограде были, вы ещё не служили.

Но настало такое время, что в ту сторону аргументы уже не идут, и если даже с тобой согласны – то не поддержат вслух. Теперь – ветер только от них, и стебли клонятся в эту сторону. И Тувиков доколачивал:

– Россия, измена, союзники – подумаешь. А немцы нам никакие не враги. Они сами готовы Вильгельма свергнуть.

– Вы так думаете? – ещё оживился к нему одному Самойлов. – А они это вам – на каком языке объясняли?