Станислав Шуляк - Кастрация

• Название: Кастрация
• Автор: Станислав Шуляк
• Жанр: Русская классическая проза

---

Шуляк Станислав Иванович Кастрация

Станислав Шуляк

Кастрация

- Значит, таковы и есть ваши последние слова? - спрашиваю я. Немое ожидание. Заглушаю в себе пустоту, на месте которой должна быть надежда. Входящий в мир ощущений. Голос пустоты. Не подаю голоса. Не так уж трудно подождать. От своих ногтей поднимаю глаза к его лицу. Через рисунок его костюма. Делает движение.

- Но ведь. Вы поймите, - говорит он. Взгляд ласкает, успокаивает. Он не должен брать на себя мои проблемы или хотя бы примеривать их на себе. Одна из заповедей какой-то изнанки Гиппократа, его темного человека, если тот имел такового. Обратная сторона Луны. - Слов может быть произнесено еще сколько угодно. - Да уж, конечно. Мне известно. - Сколько угодно, повторяет он. Неужели нервничает? Невозможно. Pointe. - Я же сейчас хочу сказать только одно. Каких бы то ни было медицинских противопоказаний не имеется, - разводит руками в стороны, и грудь его при этом немного подается вперед. Здесь уютно. Рисунок ткани. Тонкий. Гладкая ткань. Где складки, там более темный отлив. Он неплохо смотрится на фоне сдержанного декорума состоятельности. Почти ничего лишнего. Станет ли что-то говорить еще? Говорит. - Ну, разумеется, что касается пользы от... этого, - тут уж я ничего не стану говорить, - слова сказаны. Были ли они в начале, или гроздью вброшены в иную произвольную минуту бесконечного бытия? Все же и он тоже должен постараться обмануть меня своим загребающим красноречием. - Она проблематична. Хотя, как сказать... Одобрение или осуждение с моральной точки зрения - это, как понимаете, вне моей профессиональной компетенции. А чисто по-человечески, я не считаю необходимым скрывать от вас хоть какие-либо аспекты предстоящего, - он хозяин здесь. Это понятно - хозяин. Это такие вроде меня - чужаки. Хотя я довольно редкий случай даже для него. Компоненты горизонталей. Даже если это удача. Подчеркивая правила гурта. Он вроде бейсбольной команды, принимающей соперника на своем поле. Осложнения? - говорит он. - Ну, тут уж мы будем на страже. Вероятность, конечно, какая-то имеется всегда, но она настолько мала, что о ней не следует даже задумываться. Вам не следует задумываться.

- И все же, - говорю я. Стараюсь, чтобы голос не задрожал. Как будто речь не обо мне. Уговариваю себя. Сидящий. Речь о моем брате или друге, о человеке, в котором проявляю участие. Аргументы сожаления. Скука. Решает все равно не он. Хотя какая-то слабость сейчас простительна. Может быть, мне даже следует теперь проявить нарочно побольше волнения. Ему, должно быть, хорошо понятны мои чувства. Так же как они понятны и всем. Он - рекламный агент мышеловки, стоящий возле ее входа и демонстрирующий перед живой мышью достоинства своего товара. - Все же получается, что это в организме совершенно бесполезно? Не играет никакой роли? Это предусмотрено природой без всякой цели? - последнее лишнее. Цель мне понятна и самому. Заметит и уцепится? Заметит точно. В поисках обозначений. Не хочется поправляться, опровергать. Себя самого, устремившегося по направлению к слабости. Главное все равно не сегодня. Ему так же скучно говорить со мной, как и мне с самим собою? Возможно. Плевать на него. Речь обо мне. Это мне предстоит. Отставший от времени живет с пустотою, молится на нее и ее поучает. French designs. Он так и останется впредь вещать здесь посреди своих сансевьер и диффенбахий. Он сам чувствует, что должен переменить свое положение. Перемена декораций. Что-то мгновенное, тягостное. Думать неохота. Филигрань. Праздник.

- Мой мальчик, - говорит он. Останавливается. Раздумывает, должно быть, не положить ли мне на плечо руку. Голос его суше. Не дотрагивается. Расстался с влагою наигранного чувства. - Ты знаешь, я был другом твоего отца. Он не порывал со мною и в своей славе. Хотя это было бы вполне извинительно в его особенном положении,- я нервничаю. - Ты для меня как сын теперь. Ты знаешь, как много твой отец сделал для нации. Мы часто говорили с ним о тебе, еще когда только обсуждалась возможность получения тобой элитарного образования. И что я тебе могу еще сказать? Обезболивание? Оно иногда применялось прежде. В ряде случаев, подобных твоему. Сейчас, в основном, пришли к выводу о необходимости отказа от него. Возможно, в силу стремления к стерильности опыта. Какие-то обещания с моей стороны были бы непростительны, мы оба знаем об этом. Тебе известно, конечно, какой напряженной духовной жизнью живут порой безрукие и безногие инвалиды. Могу также привести в пример этого... художника... который отрезал ухо...

- Ван Гога, - говорю.

- Разумеется, - соглашается он. - Хотя отнюдь не являюсь каким-то поклонником его судорожного творчества. События не вписываются в историю вне облачения мифологий. В мифах восстают времена, более, чем люди, пекущиеся о своей репутации. - У меня очень длинные и худые пальцы, вижу я. Цепкие и нервные. Все говорит. Должно было бы пахнуть лекарствами у него, эфиром или камфарой, но пахнет хлорофиллом, как себе это представляю. Сижу, слушаю. В чем точно его сила, так это в звуконепроницаемости дверей. A long pause is advisable. Так и я тоже мог быть каким угодно по своему произволу. Конечно, природа там, где без постороннего вмешательства действуют ее эволюционные законы, обычно не позволяет ничего лишнего. Хотя... кровообращение по усеченной схеме. Операции на аппендиксе. Те же безногие. И потом, хоть у них это не заходит так глубоко, мы встречаем то же самое у мусульман или иудеев. Хотя известны и более радикальные религиозные течения, религиозные секты...

- Это и все, что может сказать бывший друг моего отца? - спрашиваю. Обостряю немного. Он терпелив. Очень терпелив. Свет за жалюзи на окне. Пока еще день, и много света. Рассматриваю его галстук, пристально разглядываю, неотрывно, дерзко, стараюсь, чтобы и он занервничал, заподозрив из моего взгляда у себя непорядок в одежде. Которого нет и в помине. Модный такой галстук, с голубой искрой. Не знаю и сам, зачем мне все это нужно. Нет, ничего, ничего, ничего, он еще держится молодцом. В другой раз он мне не спустит, конечно, такой дерзости. В другой раз. Говорит быстрее.

- Могу, конечно, припомнить и более разительные, вопиющие проявления человеческого духа. Алейжадинью. Маленький калека из Вила-Рики. Архитектор, скульптор, прикреплявший инструменты к перчаткам на руках, поскольку все тело его и руки были изуродованы проказой. Вот образец невероятной гармонии в творчестве, смысла и порядка. Но речь здесь скорее, как понимаешь, о трагическом стечении обстоятельств, о проигрышном билете Провидения, а не о насильственном, сознательном вмешательстве в человеческое тело, не о конструировании нового... Соответственно, здесь и результат менее предсказуем, менее запрограммирован. Что же до меня - так я в изобретении всех искусств более всего ценю неисчерпаемость дара размеренности. Ты еще можешь, конечно, сказать, что кровопролитные религиозные или ритуальные вивисекции возможны только до определенного уровня цивилизованности, отнюдь не везде превзойденного, наше же сообщество вроде бы уже достаточно превзошло этот уровень. Верно. Но ведь, ты вспомни, сколь редкостные перспективы откроются перед тобой после этого. Вспомни, что из многих тысяч твоих сверстников выбор пал именно на тебя. О, я понимаю, конечно, что с моей стороны будет бестактностью напомнить тебе, что ты сам согласился на эту операцию, но это так. Согласился осмысленно, взвесив все за и против... Мы все уважаем тебя за твое решение, и - да! - если хочешь, возлагаем на тебя большие надежды. - Он замолчал на минуту. В условиях хрупкости боли. Замолчал. Слушаю. У него из галстука, замечаю я, торчит одна нитка, зацепил за что-нибудь галстуком и вытянул небольшую петлю. Вознаграждена теперь совершенно настойчивость моя. Как пес над костью. А он замолчал и скосил глаза вниз, отыскивая, что привлекло мое внимание. Сумятица победившего. Кажется, все же не обнаружил у себя этой нитки. Поединок мелочности. Слышно часы. Тик-тик-тик... Одна мысль теперь у меня со странной навязчивостью, сам себе не могу объяснить... Образ-репей. Представляю себе с особенной отчетливостью ток крови в его организме. Артерии на его шее. Ток крови в сосудах глаз. В артериях бедер. Затекает в сосуды ступней, укрытых его щегольскими ботинками. Вероятно, думает теперь о том времени, которое сможет еще мне уделить. Она не просто образцова, его кровеносная система, она пример, как и его респектабельность, для всякого, пришедшего к нему за медицинской помощью. Вырабатываю в себе способность к новому косноязычию, во всякой фразе, во всяком знаке препинания смысла. Отчего-то труднее дышать. Он лжет мне теперь так же, как и нитка, торчащая из его галстука.

- Спокойнее, мой мальчик, - говорит он. Когда это он мог оказаться с другой стороны, думаю я, совсем не там, где я только что видел его?! - Не хочешь ли воды, мой милый? Ты что-то бледен немного. Дать тебе воды? - еще раз спрашивает. Не успеваю осмыслить воочию увиденное чудо. Он склоняется надо мной, всматривается в мое лицо, будто что-то силится рассмотреть за стеклом. Господи, да он же теперь улыбается, с ужасом думаю я. Всматривается. Немного неприятно. Хотя обычно выношу безо всякого смущения какие угодно формы любопытства в отношении себя.