Василий Шукшин - Жил человек

• Название: Жил человек
• Автор: Василий Шукшин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Шукшин Василий Жил человек

Василий Шукшин

Жил человек...

Вот как бывает... Вчера видел человека, обедал с ним по соседству, потом курили в курилке... У него больное серд-це, ему тоже не надо бы курить, но русский человек как-то странно воспринимает эти советы врачей насчет курева: слушает, соглашается, что -- да, не надо бы... И спокойно курит. Мы про это курево много толкуем в курилке -- иро-низируем.

-- Не пей, не кури, -- насмешливо говорит какой-нибудь закоренелый язвенник, -- а чего же тогда остается?

Тут чуть не хором все:

-- По одной доске ходи -- на цыпочках!

-- Смоли да к стенке станови.

-- А если я вот с таких вот лет втянулся в эту гадость?! Ку-да я теперь без этого?

Наговоримся так, накуримся всласть, и пойдут разгово-ры в сторону от курева, в жизнь вообще: разные случаи вспоминаются, разные смешные истории... А иногда и не смешные. Один был -- сухонький, голубоглазый, все покаш-ливал... А покашливал очень нехорошо: мелко, часто -- вроде прокашляется, а в горле все посвистывает, все что-то там мешает ему, и никак он не может вздохнуть глубоко и вольно. Когда он так покашливал, на него с сочувствием поглядывали, но старались, чтобы он не заметил этого со-чувствия -- он не нуждался в нем. Один раз он отматерил ка-кого-то в полосатой шелковой пижаме. Тот вылетел с сострадательным поучением:

-- Вам бы не надо курить-то...

-- А чего мне надо? -- спросил тот, глядя серьезно на по-лосатого.

-- Ну, как?.. Не знаю, чего надо, но курить...

-- Не знаешь, тогда не вякай, -- просто сказал больной человек с синими глазами. -- А то много вас -- с совета-ми... -- и он еще сказал полосатому несколько разных слов -- выругался, но ругался беззлобно, не грязно -полу-чилось больше, что он всю жизнь свою целиком отматерил -- за все, и за то, что под конец пришлось еще сидеть и вот так "кафыркать" и терпеливо ждать. Но он же и пони-мал, что жизнь его, судьба, что ли, -- это нечто отдельное от него, чем он управлять не может, поэтому злиться тут бес-смысленно, и он не злился. Он рассказал, например:

-- Пришел с войны, из госпиталя, тут -- никого: мать померла в войну, так, брата убило, отец еще до войны по-мер. А домишко, какой был, сломали: какую-то площадку надо было оборудовать для обороны... под Москвой здесь... Так? А я на костылях -- одна нога по земле волокется. На-нялся лед на реке рубить. Костыли так вот зажму под мыш-ки, ногу эту неподвижную -- назад, чтоб по ей топором не тяпнуть, упру костыли в ямки, наклонюсь -- и долбаю, пока в глазах не потемнеет. А потом -- сижа: костыли под зад, чтоб ко льду не примерзнуть -- и тоже... А жил у сторожихи одной, у старушки. У ей у самой-то... с тамбур жилья, но уж... куда тут деваться. На полу спал, из двери -- по полу -- холод тянет. Маленько сосну с вечера, а часа в три просы-паюсь от холода, иду забор потихоньку тревожить: доски три оторву -- и в камелек. А она, сторожиха-та -- так: глянет выйдет и снова к себе. Один раз проснулся -- ее нету. Я оделся и покостылял к забору... Только оторвал одну доску, слышу -- бах! Аж щепки полетели от забора у меня над го-ловой -дробью саданула... -- рассказывая это, синеглазый все покашливал, и это делало рассказ его жутким. А тут он, как дошел до этого места, когда бабка шарахнула в него со-слепу, тут он засмеялся -- хотел, чтоб это выглядело забав-но, и мы бы тоже посмеялись. Но -- засмеялся и закашлял-ся, и так, покашливая и посмеиваясь, досказал:

-- Я кричу: Глебовна, ить я это! Ну, услышала голос, узнала... Чуток бы пониже взяла, аккурат бы в голову угоди-ла. Я, говорит, думала: лезет кто. А чего там брать! Эти... заводы демонтировали и свозили, и валили пока в кучу -- же-лезо...

-- Ну да, у ней же инструкция!

-- Конечно. Стрелять еще умела!..

-- Она боевая была старуха, -- продолжал синеглазый ве-село, довольный, что заинтересовал своим рассказом; он во-все не жаловался. -- Много мне порассказывала ночами, пока, бывало, у камелька-то сидим. А уж к весне мне обще-житие дали -- легче стало.

-- Ну, и нога, наверно, стала подживать.

-- Ногу я еще года полтора после этого... Главно, болеть не болит, а двигать ей не могу.

-- Это многие тогда так, года по три с костылями хо-дили.

-- Да...

Накануне он мне рассказал анекдот. Он любил слушать анекдоты, смеялся потихоньку, когда в курилке рассказыва-ли, но сам, я не слышал, чтоб рассказывал всем. А тут мы ждали очередь к телефону, он меня притиснул в уголок и то-ропливо, неумело рассказал:

-- Ворона достала сыр, так, села на ветку -- и хочет уже его... это... клевать. Тут лиса: спой. А ворона ей: а ху-ху не хо-хо? Зажала сыр под крыло и говорит: теперь давай потол-куем. Тогда лиса...

Тут подошла его очередь звонить.

-- Вам, -- сказали ему.

Он скоренько сунул монетку в узкий ротик телефона-ав-томата и стал набирать номер. Он еще машинально улыбал-ся, думая, наверно, о вороне, которая натянула нос хитрой лисе.

А потом я звонил... Я говорил, а краем глаза видел сине-глазого: он ждал меня, чтобы досказать анекдот. Смотрел на меня и заранее опять улыбался своими невыразимо прекрасными, печальными глазами. Но тут его куда-то позвала сестра. Он ушел.

Этой же ночью он умер.

Я проснулся от торопливых шагов в коридоре, от тихих голосов многих людей... И почему-то сразу кольнуло в серд-це: наверно, он. Выглянул из палаты в коридор -- точно: стоит в коридоре такой телевизор, возле него люди в белых халатах, смотрят в телевизор, некоторые входят в палату, выходят, опять смотрят в телевизор. А там, в синем, как ку-сочек неба, квадрате прыгает светлая точка... Прыгает и ос-тавляет за собой тусклый следок, который тут же и гаснет. А точечка-светлячок все прыгает, прыгает... То высоко прыг-нет, а то чуть вздрагивает, а то опять подскочит и следок за собой вытянет. Прыгала-прыгала эта точечка и останови-лась. Люди вошли в палату, где лежал... теперь уж труп; те-левизор выключили. Человека не стало. Всю ночь я лежал потом с пустой душой, хотел сосредоточиться на одной ка-кой-то главной мысли, хотел -- не понять, нет, понять я и раньше пытался, не мог -- почувствовать хоть на миг, хоть кратко, хоть как тот следок тусклый, -- чуть-чуть бы хоть высветлилась в разуме ли, в душе ли: что же это такое бы-ло -- жил человек... Этот и вовсе трудно жил. Значит, нуж-но, что ли, чтобы мы жили? Или как? Допустим, нужно, что-бы мы жили, то тогда зачем не отняли у нас этот проклятый дар -- вечно мучительно и бесплодно пытаться понять: "А зачем все?" Вон уж научились видеть, как сердце останав-ливается... А зачем все, зачем! И никуда с этим не докричишься, никто не услышит. Жить уж, не оглядываться, уходить и уходить вперед, сколько отмерено. Похоже, уми-рать-то -- не страшно.