Владимир Земцов - 1812 год. Пожар Москвы

• Название: 1812 год. Пожар Москвы
• Автор: Владимир Земцов
• Издательство: ООО «Книга»
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91899-013-1

В книге современного исследователя В.Н. Земцова представлена многоплановая картина событий, предопределивших возникновение, размах и результаты Великого московского пожара 1812 г. Работа, основанная на широком круге отечественных и зарубежных источников, учитывает и результаты почти 200-летнего изучения этой проблемы в рамках различных национальных историографических традиций. Автор, следуя принципам микроисторического подхода, стремится представить события и поступки отдельных участников великой драмы во всей их противоречивой конкретности.

Монография предназначена для научных работников, преподавателей, аспирантов, студентов-историков, а также для широкого круга читателей, интересующихся историей России и событиями наполеоновской эпохи.

---

Важнейшим и непререкаемым источником для французов в том памятном споре 1823 г. стали свидетельства аббата Сюрюга, о личности которого мы поведаем ниже. Помимо публикаций материалов этого клирика важным фактором воздействия на европейское общественное мнение и на французскую историографию стала книга Лабома. Вышедшая впервые в Париже в 1814 г., она была в том же году переиздана во Франции дважды! В 1814 г. появился первый английский перевод, в 1815 г. — немецкий и итальянский, в 1816 г. — испанский… Описание Лабома для французской историографии можно считать классическим: организатором поджогов был Ростопчин, использовавший для этого полицию и уголовников и вывезший пожарные насосы; перед сдачей Москвы русские посылают парламентера к Наполеону, чтобы усыпить бдительность французов; солдатам Великой армии раскрывают глаза на русский замысел московские французы; французские солдаты вынуждены расстреливать поджигателей, но поджоги домов продолжаются, а сильный ветер способствует распространению пожаров. Как отголосок подозрений солдат Великой армии о причастности к пожару русского императора, у Лабома говорится о том, что «все шло от Александра и его брата Константина»[747]. Наполеон, заточенный на о. Св. Елены, не избежал знакомства с книгой Лабома и, конечно, разделил мнение автора о том, что пожар был организован самими русскими[748].

Рассуждения самого Наполеона о событиях 1812 г. начали просачиваться в европейскую печать еще до смерти бывшего императора, наступившей в 1821 г. Наконец, в 1822 г. Г. Гурго и Ш.Т. Монтолон начали публиковать его воспоминания в 8-и томах[749]. В 1823 г. вышли 8 томов «Мемориала» О.Э.Д.М. Лас Каза, также представлявшие собой «устные мемуары» Наполеона[750]. Московский пожар Наполеон считал центральным событием всей кампании 1812 г. Главным его виновником Наполеон конечно же назвал Ростопчина. После чего патетически воскликнул: «Никогда, даже в поэзии, все выдумки о пожаре Трои не могут сравниться с реальностью того, что было в Москве. Древний город бурно пылал. Все помпы исчезли. Это был океан огня. Три или четыре сотни поджигателей были казнены, но…»[751] «Ужасный спектакль — море огня, океан огня. Этот спектакль был самый великий, самый величественный и самый ужасный из тех, которые я видел за свою жизнь»[752].

1823 год можно считать окончательным этапом в становлении французской версии московского пожара. Помимо наполеоновского «Мемориала» вышло первое издание книги Шамбрэ, ставшей классическим французским описанием кампании 1812 г. Важным основанием для версии Шамбрэ стали материалы военной комиссии, которая пришла к выводу о ключевой роли Ростопчина в организации пожаров. Привлек Шамбрэ и свидетельства о «петардах», найденных в доме губернатора[753]. Шамбрэ уверял, что существовал изначальный план заманивания неприятеля вглубь разоренной страны. Однако после сражения при Москве-реке события стали развиваться столь стремительно, что Кутузов и Ростопчин потеряли возможность поддерживать консультации с императором Александром: теперь они должны были принимать решения сами, исходя из обстоятельств. Ростопчин был полон решимости сжечь Москву, о чем он говорил только нескольким лицам (по мнению Шамбрэ, в том числе историку Н.М. Карамзину). 13 сентября состоялось совещание Ростопчина и Кутузова, на котором, как давал знать автор, было принято окончательное решение об уничтожении Москвы. Главной целью в организации пожара было изолировать Наполеона от «русской нации» и воспрепятствовать решимости части знати склонить Александра I к миру на недостойных условиях[754].

Ростопчин, готовивший в 1823 г. к публикации свою книгу «Правда о пожаре Москвы», познакомился с работой Шамбрэ, которая, как известно, вышла первым изданием анонимно. Бывший московский главнокомандующий не смог не отреагировать на те страницы, где речь шла о Москве. «В ней (то есть в книге Шамбрэ. — В.З.) много правды и беспристрастия, за исключением исторической части об оккупации Москвы»[755]. Далее Ростопчин попытался оспорить ряд конкретных тезисов французского автора, заявив, что ни он, ни Кутузов не думали о поджоге Москвы[756].

Завязавшаяся таким образом дискуссия вызвала в том же, 1823 г., еще одну, на этот раз многотиражную, публикацию писем аббата Сюрюга от 19 октября и 8 ноября (ст. ст.). Из предисловия следовало, что это издание было своеобразным ответом на книгу Ростопчина[757]. Тогда же вышел и «Ответ автора “Истории похода в Россию” на брошюру г-на графа Ростопчина…»[758] Шамбрэ попытался опровергнуть, по его мнению, неубедительные попытки Ростопчина снять с себя ответственность за московский пожар. Главные аргументы Шамбрэ покоились на свидетельствах Сюрюга и материалах военной комиссии 24 сентября 1812 г.

К начавшейся дискуссии своеобразно подключился Д.П. Бутурлин, готовивший «Военную историю кампании в России в 1812 г.» Первое издание его книги, как известно, вышло в 1824 г. в Париже, и сразу стало широко известно французской публике[759]. Мало того, что автор говорил об участии в организации пожара русского правительства, конечно, только в лице московского главнокомандующего, но и упоминал о том, что отсылал рукопись книги к Ростопчину с просьбой внести дополнения и исправления, и тот вернул текст без каких-либо замечаний, как бы соглашаясь с предложенной версией[760]. Во втором и третьем изданиях Шамбрэ, конечно же, сослался на Бутурлина, а также рассказал о состоявшемся в 1823 г. споре с Ростопчиным[761].

Нет сомнения, что письма Сюрюга, высказывания Наполеона, книги Лабома и Шамбрэ создали вполне законченную версию московского пожара, которая предопределила не только более чем полуторавековую традицию французской историографии[762], но и существенным образом повлияла на подготовку мемуаров и воспоминаний (и даже изданий дневников!) практически всех участников русского похода.

Стихийные расправы над «поджигателями», подлинными или мнимыми, начались уже 14-го и в ночь на 15- е сентября[763]. Наконец, 16-го был отдан приказ расстреливать всех, кто будет уличен в поджогах[764]. Расправы приобрели гигантский характер. Предоставим слово французам.

Бравый сержант Бургонь из полка фузелеров-гренадеров Молодой гвардии с удивительной откровенностью дал несколько зарисовок. «Неподалеку от губернаторской площади (напомним: так французы называли пространство перед домом Ростопчина на Лубянке. — В.З.) находилась другая небольшая площадь, где было расстреляно несколько поджигателей и потом повешено на деревьях; это место получило название «Площади повешенных» (la place Pendus)»[765]. Вечером 19-го, во время экспедиции к Желтому дворцу (Слободскому дворцу) французский отряд захватил 32 человека, которых застали либо за разведением огня, либо которых просто «признали каторжниками». Утром 20-го их эскортировали в расположение дивизии Роге. «По крайней мере, — пишет Бургонь, — две трети этих несчастных были каторжниками, все с отчаянными лицами; остальные были мещане среднего класса и русские полицейские, которых легко было узнать по их мундирам». Среди арестованных оказался один швейцарец, 17 лет преподававший в Москве немецкий и французский языки, и у которого только что погибли жена и сын. Понимая очевидность непричастности швейцарца к поджогам, Бургонь попытался его спасти, а добравшись 20 сентября до своей части, он отделил от остальных еще двух арестованных портных «с расчетом использовать их» в дальнейшем[766]. Что касается остальных, арестованных у Желтого дворца, а также пойманных в других местах, то уже через несколько часов Бургонь наблюдал экзекуцию. «В полдень 20-го, — повествует он, — выглянув в окно квартиры, я увидел, как расстреливали каторжника. Он не захотел встать на колени и принял смерть мужественно, колотя себя в грудь, как бы в виде вызова нам. Несколько часов спустя та же участь постигла приведенных нами пленников»[767].

Но новые арестованные «ежеминутно» продолжали поступать. Сам Бургонь в расположении своего батальона «в длинной узкой галерее» неожиданно «обнаружил прятавшегося и совершенно пьяного каторжника в овчинном тулупе, с пикой и двумя факелами для поджогов». «На другой день утром, 21-го, — пишет Бургонь далее, — я услышал сильный ружейный залп; это опять расстреливали нескольких каторжников и полицейских, обвиненных в поджоге Воспитательного дома и госпиталя, где лежали наши раненые…»[768] 23-го утром Бургонь снова видел, как одного каторжника расстреливают во дворе кофейни, где он квартировал[769].

О расстрелах, правда более сдержанно, пишут Монтескьё Фезенсак, Лабом и другие мемуаристы[770]. Об огромном количестве повешенных говорит Пьон де Лош. «…дюжина русских, — пишет он, — была повешена на площади, где я остановился (не совсем ясно, о каком месте говорит Пьон де Лош: то ли о Страстной площади, где он находился до 16-го сентября, то ли, скорее, о районе дома князя Барятинского, где он оказался уже после возвращения из Петровского. — В.З.). Многие повсеместно были преданы суду и повешены во многих местах на воротах своих домов»[771], «…везде — на улицах, на дворах, — пишет д’Изарн, — валялись трупы, большей частью бородатые; мертвые лошади, коровы, собаки; далее встречались трупы повешенных: это были поджигатели, которых сначала расстреляли, и потом повесили; мимо всего этого проходили с неестественным хладнокровием»[772]. «Мы расстреливаем всех тех, которых мы застали за разведением огня, — писал отцу домой 27 сентября Ван Бёкоп, капитан 1-го тиральерского полка императорской гвардии. — Они все выставлены по площадям с надписями, которые обозначают их преступления. Среди этих несчастных есть русские офицеры; я не могу передать большие детали, которые ужасны»[773].