Оноре Бальзак - Отец Горио

• Название: Отец Горио
• Автор: Оноре Бальзак
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

В однотомник великого французского писателя Оноре де Бальзака вошли три наиболее значительных его романа: «Шагреневая кожа», «Эжени Гранде», «Отец Горио». С большой художественной силой в них показано, как в условиях буржуазного общества честолюбие и корысть подчиняют себе все отношения между людьми, уродуют естественные человеческие чувства.

Издание рассчитано на массового читателя.

---

Эжен и Дельфина переглянулись в изумлении; у обоих из глаз покатились слезы. Растиньяк протянул руку старику и крепко пожал ее.

— Что же тут особенного? Разве вы мне не дети? — сказал Горио.

— Но как же вы это устроили, милый папочка? — спросила госпожа де Нусинген.

— А вот слушайте, — ответил он. — Когда я убедил тебя поселить его поближе и увидел, что ты покупаешь всякую всячину, словно для новобрачной, то подумал: «Ей придется туго!» Поверенный утверждает, что процесс с бароном о возврате твоего состояния продлится более полугода. Вот я и продал свою вечную ренту в тысячу триста пятьдесят ливров; пятнадцать тысяч франков превратил в тысячу двести франков обеспеченной залогом пожизненной ренты, а остатком капитала расплатился за ваши покупки, детки мои. Я нанимаю этажом выше комнату за пятьдесят экю в год, могу жить принцем на сорок су в день, и у меня останется еще кое-что. Я почти не нуждаюсь в одежде: она у меня не изнашивается. Вот уже две недели, как я улыбаюсь втихомолку, думая: «А они будут счастливы!» Ну, что ж, разве вы не счастливы?

— О, папочка! Папочка! — проговорила госпожа де Нусинген, бросаясь к отцу; тот усадил ее к себе на колени.

Она осыпала его поцелуями, ее золотистые локоны ласкали его щеки, ее слезы оросили расцветшее, сияющее лицо старика.

— Дорогой папочка, вы настоящий отец! Другого такого нет во всем мире. Эжен и без того очень любил вас, что же будет теперь?

— Довольно, детка, — сказал папаша Горио, уже десять лет не ощущавший биения сердца дочери у своей груди, — довольно, Дельфиночка, а то я умру от радости! Сердце мое не выдержит. Ну, господин Эжен, мы с вами уже квиты!

И старик с таким диким неистовством сжал дочь в объятиях, что у той вырвалось:

— Ах! Мне больно!

— Я причинил тебе боль! — сказал он, бледнея.

Горио смотрел на дочь с выражением нечеловеческого страдания. Чтобы верно изобразить лицо этого Христа отцовской любви, пришлось бы искать сравнений в образах, созданных величайшими мастерами палитры для изображения мук, которые претерпел для блага мира спаситель человечества. Папаша Горио, едва касаясь губами, поцеловал дочь в талию, которую его пальцы сжали слишком сильно.

— Ну, нет, я не сделал тебе больно? — продолжал он, вопрошая дочь с улыбкой. — Ты сама причинила мне боль своим криком. Обстановка стоит дороже, — шепнул он дочери, осторожно целуя ее, — но надо его надуть, а то он рассердится.

Эжен застыл от изумления при виде неиссякаемой самоотверженности этого человека и наблюдал за ним с выражением наивного восторга, граничащего в юном возрасте с верой.

— Я буду достоин всего этого! — воскликнул он.

— Как прекрасны ваши слова, о, мой Эжен!

И госпожа де Нусинген поцеловала студента в лоб.

— Ради тебя он отказался от мадемуазель Тайфер и ее миллионов, — сказал папаша Горио. — Да, эта девочка любит вас; а после смерти брата она стала богата, как Крез.

— Ах, к чему говорить об этом? — вскричал Растиньяк.

— Эжен, — шепнула Дельфина, — это омрачает мне сегодняшний вечер. О, я буду горячо любить вас, буду любить всегда.

— Вот самый счастливый для меня день со времени замужества дочерей! — воскликнул папаша Горио. — Пусть господь бог ниспошлет мне какие угодно страдания, только бы не вы были причиной их, и я буду думать: «В феврале этого года в течение одного мгновения я испытал больше счастья, чем его выпадает на долю других людей в продолжение всей их жизни». Посмотри на меня, Фифиночка, — сказал он дочери. — Ну, не красавица ли она? Скажите, много ли вы встречали женщин с таким прекрасным цветом лица и с такими ямочками на щеках? Немного, не правда ли? А ведь этого Купидона в образе женщины создал я. Теперь, когда благодаря вам она обретет счастье, она станет в тысячу раз краше. Я готов пойти в ад, соседушка, коли вам нужно мое место в раю; я отдаю его вам. Пора кушать, пора кушать! — прибавил он, сам уже не зная, что говорит, — здесь все наше.

— Милый папочка!

— Если бы ты знала, дитя мое, сколько счастья можешь ты дать мне без всякого труда! — С этими словами Горио встал, подошел к дочери, обхватил ее голову руками и поцеловал в косы. — Заглядывай иногда ко мне наверх; я буду в двух шагах от тебя. Обещаешь мне это, да?

— Да, дорогой отец.

— Повтори еще раз.

— Да, мой милый отец.

— Замолчи, а то заставлю тебя повторять это сотни раз. Давайте обедать.

Весь вечер они забавлялись, как дети, и папаша Горио дурачился не меньше других. Он ложился у ног дочери и целовал их; подолгу глядел ей в глаза; терся головой об ее платье, словом, безумствовал, точно юный, нежный любовник.

— Видите, — сказала Дельфина Эжену, — когда отец с нами, приходится думать только о нем. А это иногда будет очень стеснять.

Эжен, в котором уже неоднократно пробуждалась ревность к старику, не мог осуждать Дельфину за эти слова, заключавшие источник всякой неблагодарности.

— Когда же квартира будет готова? — спросил Эжен, оглядывая комнату. — Значит, сегодня вечером нам придется расстаться?

— Да, но завтра вы обедаете у меня, — сказала Дельфина многозначительно. — Завтра Итальянская опера.

— Я возьму место в партере! — промолвил папаша Горио.

Была полночь. Карета госпожи де Нусинген ждала у подъезда. Папаша Горио и студент вернулись в Дом Воке, с возраставшим восторгом беседуя дорогой о Дельфине; между двумя этими бурными страстями происходило любопытное состязание в яркости выражений. Эжен не мог не чувствовать, что бескорыстная любовь отца постоянством и беспредельностью превосходит его собственную. Кумир был неизменно чист и прекрасен в глазах Горио; его отцовское обожание черпало силу и в прошлом и в будущем. Дома они застали госпожу Воке у печки в обществе Сильвии и Кристофа. Старая хозяйка сидела, как Марий на развалинах Карфагена. Она поджидала двух последних оставшихся у нее жильцов, охая и вздыхая вместе с Сильвией. Как ни красноречивы сетования, вложенные лордом Байроном в уста Тассо, им далеко до неподдельной искренности причитаний госпожи Воке.

— Значит, завтра надо будет приготовить только три чашки кофея, Сильвия! Дом мой опустел; сердце разрывается на части! Что для меня жизнь без жильцов? Ничто. Дом Воке обезлюдел. А в людях весь смысл жизни. Чем я прогневала господа, что он наслал на меня все эти беды? Фасоли и картофеля у нас запасено на двадцать человек. В моем доме полиция! Нам придется есть только картошку! Я уволю Кристофа!

Дремавший савояр вдруг проснулся и спросил:

— Чего изволите, сударыня?

— Бедный малый! Он верен, как пес, — сказала Сильвия.

— Время глухое! У каждого уже есть угол! Где я возьму жильцов? В голове моей мутится! Эта ведьма Мишоно отбила у меня Пуаре. Чем она его привязала к себе? Он ходит за ней по пятам, как собачонка!

— О, что ни говорите, старые девы — проныры, — заметила Сильвия, покачивая головой.

— По-ихнему выходит, что милый господин Вотрен каторжник! — продолжала вдова. — Ах, Сильвия! У меня ум за разум заходит, я все еще не верю этому. Такой весельчак, и кофея с ромом пил на пятнадцать франков в месяц, и никогда не оставался должен ни сантима!

— И был щедр! — сказал Кристоф.

— Тут ошибка, — заметила Сильвия.

— Да нет, он сам сознался, — возразила госпожа Воке. — И сказать только, что все это произошло в моем доме, в квартире, где тишь да гладь! Право, все это мне приснилось. Правда и то, что мы видели, как с Луи XVI случилась неприятность, видели падение императора, видели возвращение его и вторичное падение — все это в порядке вещей; но с пансионами таких превратностей не бывает: без короля можно обойтись, а без еды нельзя, и когда честная женщина, урожденная де Конфлан, отпускает такие хорошие обеды, тогда… разве что начинается светопреставление… Да, да, это светопреставление!

— И подумать только, что Мишоно, из-за которой вы терпите такие убытки, по слухам, получит тысячу экю ренты! — воскликнула Сильвия.

— Не говори со мной об этой злодейке! — сказала госпожа Воке. — И в довершение всего она переехала к Бюно! Да она на все способна, она, наверное, в свое время творила всякие ужасы, убивала, воровала! На каторгу вместо этого бедняги следовало бы отправить ее…

В эту минуту позвонили Эжен и папаша Горио.

— Ах! Вот мои верные жильцы, — промолвила вдова, вздыхая.

Двое верных жильцов, почти забывшие о бедах, постигших пансион, без церемоний объявили хозяйке, что переезжают на Шоссе д'Антен.

— Ну, Сильвия, — сказала вдова, — последняя моя карта бита. Вы нанесли мне смертельный удар, господа! Прямо в живот! Этот день состарил меня на десять лет! Я с ума сойду, честное слово! Что делать с фасолью? Коли я останусь здесь одна, то завтра же уволю тебя, Кристоф! Прощайте, господа, спокойной ночи!

— Что это с ней? — спросил Эжен Сильвию.