Марсель Райх-Раницкий - Моя жизнь

• Название: Моя жизнь
• Автор: Марсель Райх-Раницкий
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86793-176-5

Марсель Райх-Раницкий (р. 1920) — один из наиболее влиятельных литературных критиков Германии, обозреватель крупнейших газет, ведущий популярных литературных передач на телевидении, автор многих статей и книг о немецкой литературе. В воспоминаниях автор, еврей по национальности, рассказывает о своем детстве сначала в Польше, а затем в Германии, о депортации, о Варшавском гетто, где погибли его родители, а ему чудом удалось выжить, об эмиграции из социалистической Польши в Западную Германию и своей карьере литературного критика. Он размышляет о жизни, о еврейском вопросе и немецкой вине, о литературе и театре, о людях, с которыми пришлось общаться. Читатель найдет здесь любопытные штрихи к портретам многих известных немецких писателей (Г.Белль, Г.Грасс, И.Бахман, В.Кеппен и др.), а также подробности литературной жизни в Польше и Германии 2-й пол. XX века.

---

Самую дальнюю в жизни лекционную поездку я предпринял в 1973 году — в Австралию и Новую Зеландию. Тогда я уже уволился из «Цайт» и, о чем никто, конечно, не должен был знать, подписал договор о новой работе. В том же году мне предстояло стать заведующим литературным отделом «Франкфуртер Альгемайне».

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. 1973-1999

ПОЧЕТНЫЙ ГОСТЬ, ЗЛОВЕЩИЙ ГОСТЬ

Я познакомился с Иоахимом Фестом в 1966 году в гостеприимном доме общих знакомых в гамбургском предместье. Тогда он работал на Северогерманском радио, где руководил телевизионным журналом «Панорама». Мы встречались то там, то здесь, иногда бывали вместе в театрах, а вскоре стали ходить друг к другу в гости. Постепенно возникли необычные отношения — временная дружба, которая если и была на деле таковой, то со стороны Феста характеризовалась двумя чертами: искренней сердечностью, сочетавшейся с некоторой сдержанностью, с определенной официальностью. Эту официальность по отношению ко мне, которой, на мой взгляд, Фест немного гордился, он преодолевал медленно и никогда не преодолел полностью — потому ли, что был не способен, или потому, что не хотел сделать это.

Через некоторое время после начала знакомства мы неожиданно встретились в одной гостинице поблизости от Баден-Бадена. Нас привело туда одно и то же желание — не столько отдохнуть, сколько передохнуть, мы хотели прервать повседневность, по крайней мере на краткий период. Вот мы и лежали на просторной террасе гостиницы, радуясь удобным креслам и французскому пейзажу, едва видневшемуся в туманной дали. Довольно быстро разговор перешел на те комфортабельные и хитроумно сконструированные лежаки, на которых имел обыкновение отдыхать в санатории в Давосе молодой и очень красноречивый инженер Ганс Касторп из Гамбурга.[64] Такой схеме разговора было суждено сохраняться очень долго. Наши беседы часто начинались с Томаса Манна и по окольным путям, большей частью ведшим через Гёте, Гейне и Фонтане, Моцарта, Шуберта и Вагнера, возвращались к нему же. Способность Феста очень быстро соображать облегчала наше взаимопонимание, его знания, в особенности в художественной сфере, оказывались для меня в высшей степени интересными и делали наши беседы, когда бы и где они ни происходили, чрезвычайно занимательными. Я многому научился у него, а может быть, и он кое-чему научился у меня.

Во всяком случае, мне нравилась его образованность. Правда, она обнаруживала странные границы — в литературе 20-х годов он признавал едва ли более трех или четырех гениев, о музыке этого времени он, опять-таки за несколькими исключениями, не хотел ничего и слышать. Подобное относится ко многим из нас. Но Фест защищал эти изъяны в образовании с упрямством, которое меня удивляло и казалось высокомерным: литераторы и композиторы, творчества которых он не знал, были сами в этом виноваты, а все то, что они создали, казалось ему незначительным, если не вообще достойным презрения. Это немного беспокоило меня. Я задавался вопросом, не кроется ли серьезная опасность в этом решительном осуждении, в этой черствости, порой барственной. Но, счастливый оттого, что нашел отличного собеседника, я пока не придавал значения этим мыслям, этим едва заметным опасениям.

Вернувшись в Гамбург, мы встречались все чаще, и все дольше становились наши телефонные разговоры, обычно по вечерам, ибо мы, устав от напряженной и одинокой работы за письменным столом, стремились не к покою, а к непринужденному обмену мнениями о проблемах, которые занимали нас в течение дня. Я работал над небольшой книгой под названием «О нарушителях спокойствия. Евреи в немецкой литературе», а Фест над произведением, весомым во всех отношениях, которое называлось «Гитлер. Биография».

Еще до завершения этой монографии, не говоря о ее публикации, Фесту как соиздателю «Франкфуртер Альгемайне» было предложено взять на себя руководство отделом культуры газеты. Это было почетное, хотя и не особенно привлекательное предложение. Во «Франкфуртер Альгемайне» вместо главного редактора и его заместителя существуют шесть или, как теперь, пять издателей — обычно не самые значительные солисты, довольствующиеся участием в секстете или квинтете.

Тем не менее у Феста имелись причины, причем самые различные, согласиться на это предложение. Он сразу же проинформировал меня и спросил, готов ли я оставить «Цайт» и приступить к работе во «Франкфуртер Альгемайне», возглавив там литературную редакцию. Хотя я и не рассчитывал на такую возможность, но ни минуты не колебался, ответив Фесту: «Конечно». Желание Феста, походившее на условие, издателям «Франкфуртер Альгемайне» было принять нелегко — не в последнюю очередь потому, что они не строили иллюзий насчет перспектив этого отдела, зная, что он, когда-то возглавлявшийся Фридрихом Зибургом, давно потерял свое качество. Прежде всего им мешало то обстоятельство, что Зибург редактировал, не считаясь с публикой.

В конце апреля 1973 года я встретился во Франкфурте с управляющим и председателем кружка издателей «Франкфуртер Альгемайне». По соображениям конспирации эта встреча состоялась не в здании редакции, а в гостинице около аэропорта. До поры до времени никто не должен был знать, что я иду работать во «Франкфуртер Альгемайне». Я сразу же согласился с предложенными мне условиями, только в договоре следовало недвусмысленно указать, что мне в обязанность вменяются «области литературы и литературной жизни» и что я «подчиняюсь непосредственно издателям». Это было для меня особенно важно, так как я ни в коем случае не хотел подчиняться заведующему отделом культуры. Таким образом, с моим приходом во «Франкфуртер Альгемайне» отдел культуры должен был быть разделен на два новых во главе с равноправными руководителями — отдел культуры во главе с Гюнтером Рюле и отдел литературы. Мое желание выполнили.

Фест был доволен, а я тем более. Примерно через пятнадцать лет после возвращения в Германию я, наконец, занял определенную позицию в литературной жизни страны, и, может быть, важнейшую. Я надеялся, что литературный раздел газеты удастся превратить в форум и первоклассный инструмент при условии, что никакие трудности не повредят совместной работе с Фестом. На возможность возникновения этих трудностей ничто не указывало — пока, по крайней мере.

В начале сентября 1973 года вышла книга Феста о Гитлере. По этому поводу издатель монографии Вольф Йобст Зидлер устроил в своем доме в Берлин-Далеме большой прием. Пригласили и нас с Тосей, конечно же, по предложению Феста. Мы пребывали в превосходном настроении, когда, едва войдя в переднюю просторного фешенебельного жилища, взглянули в открытую дверь одной из комнат и увидели нечто такое, от чего у нас едва не перехватило дыхание. Несколько человек очень оживленно беседовали со стоящим в центре круга благообразным господином без малого семидесяти лет, одетым в безупречный темный костюм. Хозяин дома подчеркнуто, чтобы не сказать почтительно, выказывал ему свое расположение. По всей видимости, почетным гостем на этом вечере был не Фест, а солидный господин, производивший в высшей степени симпатичное впечатление.

Тося побледнела. Внезапно и я почувствовал себя не в своей тарелке. Вне всяких сомнений, нам представлялись только две возможности — оставаться, несмотря на присутствие почетного гостя, или немедленно покинуть роскошную виллу, что, конечно же, было бы равнозначно скандалу. Я размышлял считанные мгновения, но, прежде чем смог что-то сделать, ситуация уже разрешилась: Зидлер подошел к нам и вежливо, но вместе с тем энергично подвел к почетному гостю, от которого нас отделяли теперь два-три шага. Тот поприветствовал нас как старых друзей. Да, так и было, он приветствовал нас в высшей степени сердечно.

Этот скромный господин был преступником, одним из самых страшных военных преступников в истории Германии. Он виновен в смерти бесчисленного множества людей. Еще недавно он входил в круг ближайших сотрудников и доверенных лиц Адольфа Гитлера. Международный военный трибунал в Нюрнберге приговорил его к двадцати годам тюрьмы. Я говорю об Альберте Шпеере.

Уже не помню, о чем тогда беседовали. Но, что бы я ни говорил, Шпеер кивал одобрительно и по-дружески, будто хотел сказать: еврейский согражданин прав, еврейский согражданин здесь ко двору. Если не ошибаюсь, на столике, на бархатном покрывале лежала книга, в честь которой и было затеяно празднество, — том в 1200 страниц.

На черной обложке выделялось краткое название «Гитлер», напечатанное большими белыми буквами. Нельзя было не понять, что должно было внушить такое оформление книги, на что оно претендовало со всей решительностью — на то, чтобы вызвать пафос и создать впечатление монументальности. Шпеер рассматривал книгу с очевидным удовольствием. С лукавой улыбкой покосившись на торжественно выставленный фолиант, он сказал задумчиво и со значением: «Он был бы доволен, ему бы понравилось».