Ли Су - Сказание о новых кисэн

• Название: Сказание о новых кисэн
• Автор: Ли Су
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-89332-204-0

Роман повествует о кисэн, о женщинах легкого поведения — неотъемлемой части корейской культуры, сыгравшей большую роль в становлении и понимании роли женщины в обществе. Кисэн — вовсе не проститутка в обиходном понимании этого слова. Кисэны появились во времена династии Корё (935–1392). Это были артистки, развлекавшие на пирах королей. Нередко они достигали высот в искусстве, поэзии и литературе.

Обращаясь к этой сложной теме, автор не восхваляет и не критикует кисэн, а рассматривает их мировоззрение, мысли, сомнения, переживания, предлагая читателю самому окунуться в их мир и дать оценку этому феномену корейского общества.

Каждому из нас для обретения спокойствия и гармонии души полезно временами оглянуться назад. Ведь часто будущее прячется за нашими действиями в прошлом. Осмысление прошлого может дать нам ключ к решению проблем будущего, поможет обрести силы жить дальше. История жизни кисэн, описанная в романе, должна заставить нас остановиться на мгновенье, оглянуться назад и задуматься о том, о чем мы порой забываем из-за суеты повседневной жизни.

---

— Как ты думаешь, сколько видов голоса может произвести горло человека?

За дверью, закрытой на крючок, на полу, который казался прохладным из-за добравшейся сюда тени, отбрасываемый бамбуковой рощей, стояла певица-кисэн и рассеянно оглядывалась по сторонам. Услышав строгий голос, она, вздрогнув, словно испугавшись чего-то, приподняла голову, пожала плечами.

— Запомни, — все так же строго сказала мадам О, — их число превышает тридцать: хлебный, желтоватый, сухой, затвердевший, свежий, внутренний, внешний, окутывающий, колючий, распутывающий, — сжимающий, толкающий, колокольчиковый, обжигающий, копающий, разбрасывающий, отрывающий, сухой, плетущий, прерывающийся, вкрадчивый, взрывающийся, военный, протяженный, мокрый, несущий, ленивый, спящий… Попробуй спеть одним из этих голосов.

Она взяла барабан, лежавший сзади, и поставила его перед собой. Певица-кисэн, приняв позу, начала петь песню из популярного в то время телесериала «Императрица Мёнсон». В последнее время почти не было гостей, которые просили спеть традиционную национальную песню. Глаза мадам О стали серьезными.

Когда светит одинокая луна,
Когда тень моя является одна,
Вздох глубокий завораживает ночь,
Сердце рвется, сердце рвется к небу прочь.

Небо милое, позволь тебя спросить,
Когда ветер начинает голосить,
Сообщая о рассвете поутру,
Для чего я все живу, все не умру?

Мадам О трижды, выждав паузу, ударила по барабану.

— Ты что, не можешь петь немного ровнее, «желтовато», а то твой голос прыгает, словно девка на доске? — строгим голосом спросила она. — Надо петь так, чтобы на слушателей нахлынула неизбывная печаль, тоска, боль… Тон кемёнчжо — это горестный, умоляющий тон. Его иногда называют также «сансон», депрессивно восходящим тоном, или «санчжо» — металлическим. Если спросить, что это за звук, то можно сказать, что он исходит от зубов.

Песня, которую пела певица-кисэн, была современной, а метод преподавания мадам О — старинный. В Буёнгаке прошлое и настоящее не были разделены, а сосуществовали, смешавшись.

— Не напряженный голос называют мажорным звуком, — подсказала она, — а прозрачный и чистый, но в нем совершенно нет глубокого чувства. Как нельзя для выражения глубокого чувства использовать «желтый» голос, так и мажорные звуки не подходят. Для того чтобы голос был глубоким, чувственным, он должен иметь «влажный» привкус. Грубый и одновременно простодушно-чистый голос, когда поют, словно горло охрипло, называется «сурисон», его грубость передает мрачное настроение. Прозрачный и нежный голос с грустным упрекающим тоном называется «чхонгусон», его истинная ценность проявляется тогда, когда он используется в контрасте с «сурисон». Что касается этой песни, то ее, наверное, лучше петь голосом «сурисон». Если ты собираешься что-то делать, то надо делать это как следует, посвятив этому всю свою жизнь. Вот послушай.

Хотя мне тоскливо,
Я жить должна.
Хотя мне грустно,
Я жить должна.

— Голос, который при слушании кажется грубым, мрачным и доводит слушателей до изнеможения, называют «хлебным» голосом. Однако голос, который ты сейчас выдаешь, не «сурисон», а «хлебный» голос, — сделала она замечание. — Попробуй спеть голосом «сурисон», сосредоточив все силы в нижней части живота. Вот послушай.

В тот день, когда я умру,
Вы все на моей могиле,
Скажите, что вы любили
Меня — и мою тоску.

— Для того чтобы показать, как надо петь голосом «сурисон», я хотела бы спеть эту песню… Но это остается лишь желанием в душе… — не закончив, она оглянулась в сторону открытой двери. Яркий солнечный свет позднего лета поднимался в площадке за задним двором. — Мой голос уже сел, но прежде всего… Я не могу произносить звуки… — с глубокой печалью и дрожью в голосе сказала она.

Молодая певица-кисэн, закончив петь, испугавшись ее необычного настроения, не зная, что делать дальше, стояла, согнувшись в поясе, не решаясь выпрямиться или сесть; и не знала, как вести себя в этой ситуации.

— Строго говоря, певица-кисэн, потерявшая голос уже не является певицей-кисэн, — все так же печально сказала она, прикрыв глаза, видимо, задумавшись о чем-то своем.

— …

— Голос — напрасная штука, — сказала она, выйдя из задумчивости, но было непонятно, кому сказала эти слова: себе или молодой певице-кисэн.

Солнечный свет, разгоравшийся на заднем дворе, необычайно красиво поднимаясь над макушками бамбуков, внезапно озарил ее грудь.

— Скажи мне, — сказала мадам О, обратившись к певице-кисэн, все так же стоявшей полусогнувшись, — что останется у певицы, если у нее пропадет голос и уйдет любовь?

— …

— Вот и я не знаю.

— …

— Есть человек, который хочет узнать об этом и дойти до самого конца… Тот, который должен идти… положив горячо раскаленный песок на высохший язык… даже не замечая, что горят язык, горло, грудь… испуская запах горя из всего тела… пока оно не станет кучкой пепла… — все так же грустно, отрывисто говорила мадам О, продолжая думать о чем-то своем, имея, вероятно, в виду себя.

Ярко разгорающийся солнечный свет позднего лета казался не солнечным светом, а ее слезами. Они у нее всегда наворачивались неожиданно. Когда в уголках ее глаз начинала собираться влага, то из глаз сразу лились потоки слез, словно ливень чжанма[42] сквозь продырявленную крышу, в которой до этого, казалось, не было и щели для дождя.

— Вы, наверное, считаете меня кисэн, которая в очаровательной молодости, когда растешь, словно буйная дикая трава, и меняешься в день бесчисленное множество раз, бездумно гуляла, порхая вместе с тигровыми, желтыми или белыми бабочками, — грустно сказала она после некоторой паузы, выплакавшись.

Вторая кисэн, сидевшая рядом с певицей-кисэн, стоявшей, полусогнувшись, в нерешительной позе, заставила ее сесть на место, потянув вниз за рукав. Обе девушки, одетые в порванные джинсы, словно договорившись между собой, хотя и нашли место, где можно расположиться, сидели растерянные, не зная, куда смотреть и что делать.

— Только когда душа кисэн закалится и станет крепкой, как доска из сосны, она станет настоящей кисэн. Только после этого ее тело и душа смогут мягко открыться, словно вода. Есть ли у тебя любимый или нет, не важно, — это не главное. Я… не верила мужчинам, — сказала мадам О неожиданные для них слова.

— Да?! — хором воскликнули певицы-кисэны, недоверчиво вскинув глаза.

Это было неудивительно, потому что, если говорить о ней, то даже если обойти все кибаны страны, разве она, представлявшая старых и молодых кисэн, не была признанной специалисткой в делах любви? Хотя о том, что важнее — качество или количество, они с Табакне, с которой делили радости и горести, всю жизнь расходились во мнениях, но, что бы там ни говорили, им было ясно, что она была самой кисэн, которая знает о любви все.

— Благодаря тому, что я никогда не верила мужчинам, — продолжила она, — несмотря на то, что они меня бросали или предавали, я всегда могла отдать им все, что у меня было. Когда не веришь мужчинам, появляется широкая грудь, где можно всех их принимать. Это был мой путь в любви. Я не знаю, возможно, на ваш взгляд, моя любовь пуста, словно пена, плавающая на поверхности воды, — сказала мадам О, увидев удивленные, недоверчивые глаза онемевших кисэн, — но это не так.

— …

— Возможно, мои слова вам кажутся неожиданными и нелепыми, но есть же место, где перелетные птицы обитают один сезон, а затем улетают? Я имею в виду такое место, как остров Ылсукдо или водохранилище в районе Джунам, где круглый год еда в изобилии, и благодаря тому, что даже холодной зимой вода не замерзает, оно становится местом отдыха или ночлега для перелетных птиц. Я хотела бы, чтобы мои колени могли служить местом отдыха для мужчин, как эти озера — для перелетных птиц, — продолжала тихим голосом говорить мадам О и, глядя в сторону забора, замолчала.

На низком заборе из глины, по верху которого вился плющ, местами рос зеленый мох. Под забором, куда наискосок проникал солнечный свет, росли высокие дикие травы. Вокруг было необычайно тихо, спокойно, одиноко… не было даже привычного ветра из бамбуковой рощи.

— Конечно, несмотря на это, будучи кисэн, я увядала в течение всей своей жизни и у меня много раз были моменты, — сказала она после долгой паузы, — когда сжималось от боли сердце, в душу закрадывалась холодная пустота, а я словно стояла на краю крутого обрыва в резиновой обуви со скользкими изношенными подошвами. У меня часто бывали моменты, когда я была подавлена, в такие минуты мне хотелось, превратившись в чайку, улететь в неизвестные края. Я жила без определенной цели. И хотя я знала, что любовь, встреченная вчера ночью, сегодня уйдет в прошлое, а твердое, как золото и камень, обещание становилось шуткой, стоило мне отвернуться, я постоянно чувствовала холод и пустоту в спине, словно легла на пол в комнате без отопления. Если вы не сможете выдержать это, то вы будете, как и я, увядать от душевной болезни, — печально сказала она, глядя на девушек влажными глазами.