Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

• Название: Святой Вроцлав
• Автор: Лукаш Орбитовский
• Жанр: Триллер

В жилом комплексе Вроцлава поселилось нечто — под слоями штукатурки и обоев скрывается черная зеркальная поверхность в стенах, полах и потолках. Жители комплекса, забыв обо всём остальном, разносят собственные квартиры, чтобы добраться до горячей черной поверхности. С каждым днем вокруг комплекса всё больше людей — множатся зеваки, последователи и ученые, безумие охватило администрацию и СМИ.

«Святой Вроцлав» — баллада о Польше пророков, паломников и безумцев, о первой любви, о девяти чудесах надвигающейся катастрофы. 

---

Заранее они договорились о том, что за разговоры с Адамом будет отвечать Михал, если, конечно же, эту форму контакт можно было назвать разговором — Михал не мог выдержать даже взгляда этого мрачного типа, терпеть не мог его слов, высказываемых сквозь зубы и непонятно зачем. У него все время складывалось впечатление, что Адам вообще их не слушает, провозглашает совершенно безразличные замечания, которые, в результате необычного совпадения, сопрягаются с их словами. Опять же, эта его поза: сгорбился, будто бы что-то прижимало его к земле, рожу кривил по-хамски, и все время потирал руки, словно те были грязными. А вот Томашу подобные вещи никак не мешали.

Он встречался с Адамом практически ежедневно, и это занимало у него чуть ли не целый день. Возьмем, к примеру, вторник — Томаш вышел из дома около полудня и пошел под дождем, пешком, в сторону Садово-огородного рабочего кооператива «Ружанка». Шел он, сунув руки в карманы, сконцентрированный и хмурый, словно небо у него над головой. И через десять минут он уже добрался до Черного Городка.

Сам Черный Городок развивался очень даже впечатляюще. Садовые домики были расстроены, в теплицах и палатках из полиэтиленовой пленки были созданы душевые кабинки, медсестры постоянно дежурили в медпункте. В грязи ходили ходуном сошедшие с ума от счастья дети. Под конторой кооператива жарили колбаски, продавали булочки и гамбургеры, в автобусе образовался целый продовольственный магазинчик, где можно было купить все, что угодно, включая сигареты и спиртное. Несколько торговцев, ранее промышляющих в поездах, перебралось сюда. В «Польской вроцлавской газете» Томаш прочитал статью, прелестно озаглавленную «Кирпичом в стену», в которой восхвалялся организационный гений паломников, и высказывалось сожаление над сложностями их кочевой жизни.

Томаш как раз проходил мимо беседки, которую красили черной краской. Пятидесятилетняя бабища с лицом и тушей российского генерала покупала бутылку плодово-выгодного от точно такой же бабищи, и обе, в один и тот же момент, заигрывающе подмигнули дантисту. Томаш, я это четко видел, дернулся, словно его хлестнули бичом по нервам, и столкнулся с местным капо[78], мчавшимся куда-то по неизвестной причине. У капо на мускулистом плече болталась повязка, на пальце имелся золотой перстень, несколько деформированный, похоже, от ломания костей. Он узнал Томаша, посторонился и побежал дальше.

Создаваемые по отдельности, спонтанно, группы поддержания порядка, появились в Черном Городке и его округе через несколько дней после установления полицейского кордона, когда стало ясно, что под Святым Вроцлавом осуществляется противоборство сил. Пара десятков молодых и верующих людей поочередно следили за порядком — гоняли мошенников и следили за тем, чтобы газетчики не затрудняли жизни паломников, но большую часть времени занимали напоминания, предостережения и ругань на тех, кто не придерживался порядка. Томаш иногда видел — как и в этот момент — двух амбалов, что тащили какого-то оборванца в сторону полицейского автозака.

Черный Городок напоминал Томашу лагерь беженцев или, скорее, Польшу в миниатюре. Здесь матери переодевали детей под защитой топчанов и дачных кресел, здесь попеременно играли в карты и молились, здесь звучали супружеские ссоры, раздавались стоны поспешного трахания, здесь разливали суп из громадных кастрюль, кто-то вопил, а кто-то танцевал. Томаш подозрительно оглянулся. Он покинул зону запахов и звуков, повернул, вступил на посыпанную гравием главную аллейку, где стояли паломники. Дальше были уже только улица и полицейский кордон.

Жилая часть Черного Городка была отделена от молитвенной, хотя эта последняя была молитвенной только по названию. Паломники, находящиеся здесь и за воротами садово-огородного кооператива, на тротуаре, на автомобильной стоянке и улице, собравшись с мыслями преклоняли колени, но иногда пели, разговаривали или же просто стояли. Те, что находились ближе всего к Святому Вроцлаву, просто пялились на черные стены и синих полицейских. Именно здесь Томаш встречался с Адамом. Когда бы дантист не приходил, Адам уже был тут.

Чаще всего, он коленопреклоненно кланялся или просто стоял. Парень отказался поселиться в садовом домике и спал на земле, на которой паломники разложили тройной слой термопленки. Ежедневно Адам делал один шаг, и пленку перемещали на это же расстояние. Томаш увидал Адама, лежащего, поджавшего колени под подбородок. Паломники укрыли своего пророка одеялом, четверо из них стояли над ним с раскрытыми зонтиками. Адам что-то бормотал. Томаш присел рядом на четвереньки, паломники дали место.

— Завтра все должно быть готово, — шепнул Томаш, — у нас практически конец. А ты? Как с тобой?

Адам только повел глазами, прижавшись лицом к пленке. Теперь Томаш шептал ему прямо в ухо.

— Нам нужно знать, справимся ли завтра. Ты будешь готов? Все это ничто, только это ничто без тебя не произойдет.

— Я никто, — неожиданно произнес Адам.

Он плавно приподнялся и уселся по-турецки. По его крупному носу сползала дождевая капля, перехитрившая зонтики. Адам глядел прямо перед собой. При этом он облизывал губы, словно бы съел нечто вкусное.

— И прекрасно, — вновь отозвался пророк, — мне это напоминает поездку на юг, когда сидишь в поезде, и делается все теплее. Или же солнце, — тут он задрал голову вверх, — ведь с ним все в порядке, правда, немного грустно, что его так долго нет, разве не так?

Томаш признал его правоту. Ну да, солнца над Вроцлавом не хватало.

— Я думаю, что люди встречаются не только по дороге, но и поперек нее. Не думал ли ты, Томаш, о том, что человек — это линия, он растет — словно глист — чем дольше живет. Движение такого глиста на самом деле — это вытягивание себя самого, и так он движется параллельно другим. Почти параллельно, — говорил Адам монотонным, словно моросящий дождь голосом, — ведь если они сойдутся и даже сплетутся, то срастутся вместе, и хорошо, почему бы и нет, слушай, брат, ты только подумай, что вектор иногда меняется, и такой глисто-человек, рраз, резко сворачивает и ползет в сторону, и дружбе или там любви хана!

Он вытер лицо. Только сейчас до доктора Бенера дошло, что Адам вообще не мигает глазами. Лишь один раз в минуту — или даже две — медленно опускал веки.

— И тогда он сталкивается с другим или двумя, что мчатся с противоположного направления, со стороны, сверху, их тоже нечто пихает, давит, толкает, что не дает возможность двигаться ровнехонько со всеми, нет: поперек, наперекор, они сталкиваются, и случается сам даже не знаю что. Или же они дальше движутся вместе…

— Ага, или расстаются, побитые и в синяках, — досказал за него Томаш.

— Именно так сталкиваются люди, но я иногда так думаю, что происходит на самой трассе этого движения, ведь направление идет через шеи, патлы, спины всех этих безвольных, засмотревшихся лишь в собственный рост существ, так вот я знаю, им переламывает кости, раздавливает в пыль, и хуй с ними, о Святейший, говорю, и хуй с ними. Пускай, по крайней мере, страдают. Именно так все и происходит.

Адам закрыл глаза. Веки у него были красные, кожа вокруг — бронзовая. Раз. Два. Три. Открыл.

— Я должен тебе кое-что сказать.

Он стиснул ладони на голове Томаша, шипел ему прямо в ухо:

— Я с вами не пойду. Люди двинутся, во имя Божье, спасти этот город, а я — нет, видишь ли, Томаш, сам я делаю только один шаг за день. Обязан так. Не иначе. Другие, — печально шепнул, — да, другие свободны.

Он улегся на спине, с мечтательным взглядом, словно глядел в безоблачную небесную лазурь, а не во внутренности четырех черных зонтиков.

Томаш разработал Адама во время первой встречи — он безошибочно угадывал, когда тот начнет нести бессмысленную чушь, когда замолкнет или удивит здравой идеей, он знал, когда беседа закончилась. Дантист отряхнул брюки и пошел, пытаясь не глядеть никому в глаза, неверующий среди сторонников.

Вместо того, чтобы идти домой, он свернул к воротам. Перед первым участком слева парочка жилистых капо курили самокрутки. Томаш знал, как только они уйдут, придет парочка следующих, совершенно случайно. Его узнали, дали проход. На веранде садового домика сушилось постельное белье, стояла раскладушка, на ней одеяла, рюкзаки, какое-то тряпье, игрушки — все это создавало иллюзию, будто бы здесь кто-то проживает. Между яблоньками возвышался холм из полотняных мешков, возле стены стояли деревянные ящики. Часть оборудования лежала насыпью, едва скрытая листами упаковочной бумаги — обычные палки, бильярдные кии и бейсбольные биты, обычные и телескопические дубинки, ломы, бокены и нагинаты[79], спортивные пращи, нагайки, кастеты, а вместе с ними — рукавицы, шлемы, защитные плитки для животов и промежностей. Что-то высовывалось из мешков и переполненных ящиков.