Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

• Название: Святой Вроцлав
• Автор: Лукаш Орбитовский
• Жанр: Триллер

В жилом комплексе Вроцлава поселилось нечто — под слоями штукатурки и обоев скрывается черная зеркальная поверхность в стенах, полах и потолках. Жители комплекса, забыв обо всём остальном, разносят собственные квартиры, чтобы добраться до горячей черной поверхности. С каждым днем вокруг комплекса всё больше людей — множатся зеваки, последователи и ученые, безумие охватило администрацию и СМИ.

«Святой Вроцлав» — баллада о Польше пророков, паломников и безумцев, о первой любви, о девяти чудесах надвигающейся катастрофы. 

---

Отчаяние охватило контору предприятия энергоснабжения, жители же улицы Силезских Повстанцев, якобы, слышали крики и плач, доходящие из здания. В течение одного дня несколько сотен квартир перестало пользоваться электроэнергией, ясное дело, забыв о том, что необходимо оплатить счета. Лица, занимающиеся истребованием оплаты за энергию, пропали вместе с машиной и оборудованием.

Подобная же судьба встретила Томаша Янечко, судебного исполнителя и сатаниста, после работы ведущего малюсенькую фирмулечку, выпускающую металл, амбиент и музыку для скинхедов. Янечко отправился, чтобы взыскать триста пятьдесят злотых штрафа за мочеиспускания в общественном месте — несчастный, которого наказали штрафом, забрался на крышу киоска и поливал оттуда машины — хотя дружки умоляли его этого не делать. К изумлению всех работавших в отделе взыскания штрафов в горуправлении, Янечко возвратился через три часа, но он не промолвил ни слова и только глядел в сторону Святого Вроцлава. Потом он прошел домой, где убил жену, чтобы похоронить ее в этом месте. Полицейские застали его, копавшего яму возле «Левиафана». Янечко пошел на них с лопатой. Поли скосили его, а в его квартире был найден макет Святого Вроцлава, выполненный из картона, спичек и пенопласта.

«Газета Выборча»[45] посвятила первую сторону общепольского издания обоснованию теории, будто бы в массиве на Ружанке производили наркотик, произошел несчастный случай, все и побесились. В последующей части статьи журналист признавался, что понятия не имеет, каким образом объяснить существование черных стен, и лишь совершенно глупо заявлял, будто бы наркотик поглощается всей поверхностью тела. Он предлагал воспользоваться усыпляющим газом: «Неизвестно, имеются ли еще в массиве живые люди. Никто их не видел. Как обычно, за фасадом медийной сенсации скрывается человеческая трагедия».

Торуньские средства массовой информации[46] отреагировали в соответствии с ожиданиями, рассказывая о дьяволе и последних днях, а ксендз-редактор, побеспокоившийся о том, чтобы лично прибыть во Вроцлав, утверждал, будто бы испытывал чуть ли не материальное присутствие зла — «как будто бы я глянул сатане прямо в глаза» — медовым голосом рассказывал он. На следующий день «Наш Дзенник»[47] опубликовал длиннющую статью, посвященную вроцлавским чудесам, в которой доказывалось, что Святой Вроцлав — это двойной обман. Это коварное мошенничество самого Сатаны, который надлежащим образом реагирует на моральную гнилость поляков, «как слепые и снулые рыбы, которые не заметят сетей». «Одновременно», — доказывал ксёндз-журналист, — «все не такое, каким кажется — не существуют уже дома с черными стенами, это забрызганная кровью морда бешеного и готового нас пожрать чудища. Дьявол не способен создать ничего постоянного, в связи с чем, он забрасывает нас миражами; в любом случае, термин «Святой Вроцлав» — это название, по крайней мере, обманчивое. Нужно молиться, в наибольшей мере, за священников, для которых зло попуталось со злом». Это мнение было дополнено молодым и бешеным католическим публицистом из Гливиц, который доказывал в изданной за собственный счет брошюрке, что «никто не достоин видеть Бога при жизни, так что лучшим решением было бы сравнять микрорайон с землей. Только так можно помочь людям, которые там находятся».

Тут «Дзенник» совершенно запутался. Пытаясь объяснить феномен Святого Вроцлава и найти решение, газета сконцентрировалась на поисках подобного рода событий в истории. Так вот, «во время Первой мировой войны люди видели битву ангелов на небе, а один немецкий солдат, возвращающийся в Дрезден в 1945 году, был удивлен тем, что город совершенно не разрушен, а его близкие приветствуют его, целые и невредимые. Утром он проснулся в развалинах, среди трупов. Ничто не указывало, — обращал внимание читателей автор, — чтобы в окрестностях Балтицкой происходило нечто нехорошее. Никто не умер, следует ожидать развития событий».

В самых различнейших интерпретациях Святой Вроцлав должен был являться «проекцией коллективного подсознания» («Газета Вроцлавска»), «результатом грандиозного клерикального заговора» («Факты и Мифы»), «чьей-то проделкой» («Не»), «громадным космическим кораблем»» («Ворожея»), «архитектурным реликтом инопланетян» (www.qildia.pl), «первым знаком Апокалипсиса» («Христианитас»), «заебательской хуетой» (www.satan.pl), «великой тайной» (TVN24) или же «тайной, настолько мелкой, что ее можно элементарно раскрыть» (Польсат»), а один журналист из Труймяста на страницах «Пшекруя»[48] давал рекомендации относительно того, «как сделать собственный Святой Вроцлав».

Город жил собственной жизнью. Чем ближе кто-нибудь проживал Святого Вроцлава, тем больше у него было хлопот, но большинство вроцлавян предавалось своим обычным занятиям. Обитатели других районов города, чаще всего, ничего не желали о Святом Вроцлаве слышать, возможно, потому что каждый о Святом Вроцлаве расспрашивал. Пускай там, на Полянке, происходят всякие чудеса на палочке, собаки летают на Луну, а люди едят задницей — неважно; главное, что до сих пор льет дождь, а вот это и вправду может быть знаком конца света.

* * *

Птица несколько оживилась; не знаю почему, но у нее глаза млекопитающего, даже человека — лупает своими моргалами, выискивая сообщника в страдании. Я приношу ей еду и воду; пьет она охотно, но ничего не ест. Я осмотрел единственное крыло — оно крепкое, как будто бы принадлежит более крупной особи. Второго крыла нет совершенно, но я заметил, что из бока торчит несколько голых костей, разбитых и выбеленных солнцем.

Иногда птица пытается подлететь или хотя бы проползти к выходу. Я не позволяю. Тогда она пищит и злобно глядит на меня, словно мы друг другу ну никак не нравимся. Потом она отворачивает голову, в полусне заползает мне на руки, и тогда я вою, как законченный придурок, поскольку знаю: чего бы я не сделал, много жизни этим птице не прибавлю. Кто убивает моих животных? Я поворачиваю голову, птица теплая и какая-то такая мягкая, как будто бы у меня на коленях разлагается дерьмо; я и сам упрямо отворачиваю голову, чтобы не глядеть на муки птицы, после чего на израненных ногах возвращаюсь к Михалу и Малгосе, припадаю к их любви, гляжу и вижу их так же четко, как тебя сейчас.

Друг с другом они проводили целые дни или половинки дней, если Малгосе нужно было идти в школу. Теперь она прогуливала чаще и охотнее, чем когда-либо, а Михал помогал ей подделывать оправдательные справки. Затем он позвонил к классной руководительнице, выдавая себя за Томаша, с вопросом, нет ли у дочери каких-либо неприятностей в учебе. Руководительница начала разводить нюни над судьбой ученицы, а Михал-Томаш обещал всем заняться, оставив под конец свой «новый» номер сотового телефона.

— А вот когда ты ходил в школу, — Малгося выговаривала это слово так же, как у коммунистов через горло проходил, примеру, «епископ», — тоже все было таким заебаным[49]? Ну, ты понимаешь, типы с низкими лбами и монголоидными глазами, фраера и дурные телки — так всегда было или только сейчас?

По ее мнению, в школе наличествовало нечто оскорбительное для каждого молодого человека девятнадцати лет, во всех отношениях взрослого, и вместе с тем, к нему относились так, словно бы ему до сих пор восемь лет.

— А я знаю? — задумался Михал, — фраера с их телками существуют с самого начала истории, разве нет? Но когда-то люди, похоже, боялись их намного меньше.

Дневные часы принадлежали исключительно им, то есть — Малгосе с Михалом, никак не блядям с их фраерами. Если девушка как раз шла в лицей, Михал ожидал двумя кварталами дальше, в небольшой пивной, спрятавшись за кружкой. Иногда там они и оставались, чирикая среди выпивох словно два воробышка в сером море голубей; но чаще всего шли куда-нибудь, даже если лил дождь — она под широким зонтиком, он в непромокаемой куртке с натянутым на самый лоб капюшоном, а дождь все время мочил его торчащую в зубах сигарету.

Останавливались они в кафешках на чашку горячего шоколада или глинтвейна, курили сигареты «давидофф», покупали по акции в магазинах большие банки оливок, чтобы потом, дома, есть их пальцами. Михал готовил цыплят в чесноке, запекал креветок в золотистой панировке, жарил рыбу, грибы, испытывал различные соусы, варил целые кастрюли «чилли»[50], а потом, улыбаясь во все лицо, ставил дымящиеся тарелки перед Малгосей. Ели они палочками или же хватали ложки и вилки, накручивали на них пятнистые от приправ спагетти, корили один другого.

Вот если бы было потеплее — неустанно повторял Михал — можно было бы делать массу замечательных вещей. Например, поехать в Лешницу, поиграть в пейнтбол, или чуточку дальше, в каменоломни, а еще лучше — в Совиные Горы, где всегда все покрыто лунно-серебристым отсветом, чтобы шататься по бункерам: «Там имеются коридоры на десятки километров, и никто не знает, чего можно там найти. Вундерваффе[51]? Янтарную Комнату? Шишку на лоб?» Еще можно было бы купить велосипеды по триста злотых за штуку и шастать по оврагам, либо же поехать с палаткой — «у меня есть палатка» — и палить костры. А тут этот долбаный дождь.