Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

• Название: 10 вождей. От Ленина до Путина
• Автор: Леонид Млечин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-63011-0

От Ленина и Сталина до Медведева и Путина – эта книга прослеживает судьбы всех хозяев Кремля за последнее столетие, среди которых были гении и злодеи, революционеры и филистеры, смелые реформаторы и пустобрехи. Это – групповой портрет кремлевских вождей, чьи сравнительные жизнеописания проливают свет на самые запретные страницы истории и самые охраняемые «дворцовые тайны», позволяя заглянуть за кулисы Большой политики, в святая святых Власти.

---

Не мог же Сталин сказать Рузвельту, что он смертельно боялся полетов на самолете! Его единственное воздушное путешествие в Тегеран потребовало от Верховного Главнокомандующего мобилизации всех его душевных сил… Сталин не забыл, что, когда в марте 1925 года на Северном Кавказе разбились лично ему знакомые люди: Мясников, Могилевский, Атарбегов, он высказал предположение, что катастрофа «подстроена по мотивам мести двум чекистам за расстрелы, а Мясникову – как армянину»… Сталин внес предложение «строжайше запретить ответработникам полеты»{495}.

Сталин при сильной воле совсем не обладал высоким личным мужеством. Он всю жизнь смертельно боялся покушений, был подозрителен, принимал чрезвычайные меры безопасности. Например, в пригородах Потсдама на знаменитой конференции его охраняло семь полков НКВД и 1500 оперативных работников…{496} Когда Сталину доложили в конце войны, что 5 сентября 1944 года в Смоленской области приземлился немецкий самолет с диверсантами, он не придал этому никакого значения. Но после того как выяснилось, что П.И. Таврину (в форме советского майора, со звездой Героя Советского Союза) и его жене Л.И. Шило было поручено совершить на него покушение, это его очень заинтересовало. Диверсанты «раскололись» сразу и охотно приняли участие в «радиоигре» с Берлином. Сразу после окончания войны с Германией Сталин вспомнил о диверсантах, посаженных к тому времени в лагерь, и приказал расстрелять. Пожалуй, это было наиболее конкретное намерение (даже не попытка) покушения на вождя. Но до конца жизни Сталин испытывал страх перед абстрактной возможностью покушения на свою бесценную жизнь.

Выезжая на отдых, Сталин знал: его охраняют в пути, на побережье Черного моря, вокруг его виллы многие-многие тысячи людей. Но этого мало. Когда осенью 1945 года Сталин собрался в Сочи, ему доложили: «Антисоветский элемент, состоящий на оперативном учете, взят в активную разработку… Аресты проводятся своим чередом»{497}. Драгоценная жизнь превыше всего… Как буднично: «Своим чередом…»

Это был сугубо кабинетный руководитель, часто принимавший судьбоносные решения на основании многочисленных бумаг, документальной кинохроники, личных докладов предельно ограниченного числа лиц. Часто задумываюсь: а как бы вел себя кремлевский руководитель в телевизионную «эпоху»?

Просматривая переписку руководителей великих держав в годы войны, воочию убеждаешься, сколь стремительно ухудшались отношения к концу войны и особенно после ее окончания. Союзники словно поняли, каким странным был их союз: США, вышедшие самым сильным государством из мировой схватки, и СССР, «разогревший» свои посткоминтерновские амбиции, имели очень разные интересы. «Союзники-враги» со все большим недоверием взирали друг на друга. Даже простая просьба покойного Рузвельта написать для Капитолия картину с изображением Сталина, Черчилля, его самого была отвергнута московским лидером. И на просьбу Трумэна выделить некоторое время для позирования американскому художнику Дугласу Шандору, чтобы запечатлеть тройку победителей в великой войне, Сталин отреагировал отказом: «…К сожалению, мне было бы затруднительно ввиду многих обязанностей выделить время для г-на Шандора. Разумеется, я готов послать ему свой портрет, если Вы найдете это подходящим для данного случая…»{498}

Сталин мог вспомнить, что на последнем, тринадцатом, заключительном заседании глав правительств в Потсдаме, закончившемся в половине первого ночи 2 августа 1945 года, при обсуждении поправок к итоговым документам о репарациях и границах он был вынужден не раз говорить собеседникам неприятные слова: «это недоразумение», «не понимаю, в чем тут дело», «мы с этим не можем согласиться», «никак не могу согласиться с таким толкованием», «это совершенно неправильно». Но, так или иначе, конференция закончилась, и Сталин ее назвал «пожалуй, удачной».

Когда Трумэн, председательствовавший на заседании, сказал: «Объявляю Берлинскую конференцию закрытой. До следующей встречи, которая, надеюсь, будет скоро», – Сталин негромко бросил:

– Дай бог{499}.

Генералиссимус чувствовал, знал, что те глубинные противоречия, антагонизмы между СССР и союзниками, загнанные внутрь войной, скоро с особой остротой проявятся вновь. Может, об этом размышлял он, подолгу сидя в соломенном кресле на балконе особняка, где жил во время конференции. Я бывал в этом двухэтажном, средних размеров доме, в 5–7 минутах езды от Потсдама. Чахлые сосны в парке. Перед глазами, перед балконом – красивое озеро. О чем думал Сталин, находясь две недели в окружении «немецкого духа»? О бренности жизни? О том, что он смог вновь «взнуздать» историю и стать планетарно знаменитым? О предстоящей войне с Японией?

Никто сейчас этого не скажет. Он написал очередные главы истории своей жизни. Сколько их будет еще – знало только Провидение.

Двухтомная переписка трех крупнейших лидеров середины XX века, которые были вынуждены протянуть друг другу руки в минуту грозной опасности для своих стран, является блестящей характеристикой столь разных людей. Сталин, проявивший способность к сотрудничеству и компромиссам, многочисленным просьбам, постепенно изменил тон, когда убедился, что победа в его руках. Геополитические притязания, классовые привязанности, коммунистическая идеология лишь на время отступили на второй план. Кое-кто из проницательных людей утверждал, что война Сталина изменила. Не уверен. Думаю, что война, начало которой было им проиграно из-за его грубейших просчетов, в конце концов убедила Сталина в собственной «исторической правоте». Не последовало никакой внутренней «оттепели» или послаблений в стране. По-прежнему его любимыми инструментами власти внутри страны и «коминтерновских» планов вне ее были спецслужбы, НКВД, вооруженные силы. Послевоенные «бумаги» Сталина убедительно это подтверждают.

Почти ежедневно ему на стол ложились толстые папки документов из ведомств, подотчетных Берии. Сталин все внимательно прочитывал и обычно аккуратно ставил в верхнем левом углу пометки: «И. Ст.» или просто «И».

Вот Круглов, министр внутренних дел, докладывает, что вся Западная Украина объята движением националистов. Только за март 1946 года, сообщает министр, «ликвидировано 8360 бандитов (убито, пленено, явилось с повинной)». Следуют победные реляции о борьбе с националистическим подпольем в Литовской, Латвийской, Эстонской советских республиках и даже в Белоруссии (за март «ликвидировано более 100 человек. Погибло около 30 советских военнослужащих»).

Как бы для себя Сталин подчеркивает цифры о «выселенных с территории Литвы, Латвии и Эстонии кулаков с семьями, бандитов, националистов и др.

Из Литовской ССР – 31 917 чел.

Из Латвийской ССР – 42 149 чел.

Из Эстонской ССР – 20 713 чел.»{500}.

Война окончена, война продолжается…

Сталин передает распоряжения Поскребышеву: выделить дополнительно войска для быстрейшего «прекращения бандитизма». Генералиссимусу-победителю недосуг думать о причинах этой герильи[10], почему страна вынуждена содержать сотни тысяч внутренних войск…

Через год, в марте 1947 года, только в исправительно-трудовых лагерях и колониях, не считая тюрем, содержалось 2 млн 188 тыс. 355 заключенных. Круглов сообщает, что создано дополнительно 27 новых лагерей{501}. О многих сотнях тысяч ссыльных в другом докладе. А, вот он. К концу 40-х годов из тех, кто выжил в Сибири, на Урале, в Казахстане, других местах, бедствовали 2 572 829 «выселенцев и спецпереселенцев» (немцы, чеченцы, ингуши, крымские татары, греки, армяне, турки, курды…). Для охраны создано 3063 комендатуры. По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года все эти люди сосланы навечно{502}.

О сосланных народах Сталин не любит вспоминать. Это по его инициативе приняли нормативный акт: за побег с мест ссылки 20 лет каторги. Генералиссимус решителен. Он не забыл, когда в декабре 1934 года по его настоянию внесли изменение в Уголовно-процессуальный кодекс. Изменение, согласно которому следствие полагалось вести не более 10 дней, а дела слушать без участия обвинения и защиты. Сталин сам дописал: «Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать». И хотя Постановление ЦИК СССР подписали М. Калинин и А. Енукидзе, все знали, генсек сделал еще одну добавку в документ: «Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговора». Когда столь тщательно отредактированный документ принесли на визирование Сталину, он своим неизменным карандашом отчетливо написал в верхнем левом углу: «За опубликование. И. Ст.». Немного ниже поставил свою подпись и Молотов. 4 декабря 1934 года по воле Сталина Постановление было опубликовано в центральных газетах. В домах огромной страны, великого народа надолго, на десятилетия, поселился страх – липкий, унизительный, цепкий, устойчивый, подсознательный…