Ксения Ползикова-Рубец - Они учились в Ленинграде

• Название: Они учились в Ленинграде
• Автор: Ксения Ползикова-Рубец
• Издательство: Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР
• Жанр: Детская проза
• Год: 1954

Книга «Они учились в Ленинграде» написана учительницей истории — Ксенией Владимировной Ползиковой-Рубец. В суровое время Великой Отечественной войны и блокады Ленинграда она работала в одной из школ, не прекращавшей учебных занятий.

В основе книги лежит дневник автора, который она вела в 1941–1944 годах.

События, рассказанные в книге, подлинные, но большинство имен учеников и педагогов изменено.

К. В. Ползикова-Рубец умерла в 1949 году. Ее правдивая книга говорит о любви к Родине, о героическом труде школьников и учителей в дни обороны Ленинграда.

---

После завтрака пришел к нам директор хозяйства и повел на участок. Будем полоть грядки. Всё заросло: не разобрать, где грядки, где межа, посевов и не видно. Работа не клеится. Некоторые сразу порезали руки травой, все быстро устали, поминутно спрашивают:

— Анна Петровна, который час? Скоро ли обедать? Через два часа работы ушли с поля те, кому врач разрешил работать только в утренние часы.

Я до самого обеда в поле. Обхожу все бригады вместе с Матвеем Афанасьевичем. Он бережно относится к детям и утешает меня:

— Ничего, втянутся. Сразу нельзя!

К обеду дети приходят очень усталые и бегут на пруд мыться. Очевидно, холодная вода освежает их, и за обедом слышатся шутки и смех. Кажется, только учителям вода мало помогла, — они очень устали.

После обеда «мертвый час». Все спят с удовольствием.

Первый день работ не помешал детям очень весело провести вечер. На большой серый валун, лежащий на поляне перед сараем, поставили патефон и принялись танцевать. Клава взяла на себя обучение Вовы танцам. Вести этого партнера в вальсе нелегко: он мало подвижен и наступает своей «даме» на ноги. Клава вся раскраснелась и крикнула шутя:

— Вы думаете, девочки, легко Вовку водить?! Группа мальчиков играет в футбол на поляне.

Вечер проходит очень весело, и, когда мы ложимся спать в сарае, Аня говорит:

— А что, девочки, нам здесь будет неплохо!

6 июля 1942 года

На другой день та же прополка, но она идет уже много лучше.

Ребята трудятся с интересом и рвением. «Специалисты» по прополке обучают горожан.

Однако не обошлось и без печальных эпизодов.

— Ксения Владимировна! Что же это ваши наделали? Вытаскали всю морковку. А ведь мы семена с трудом с «Большой земли» достали! — с укором говорит директор, встретив меня на меже.

— Что же теперь делать, Матвей Афанасьевич? — спрашиваю я, очень расстроенная.

— Да ничего — оплакивать морковь. А я уж сам буду выходить с ребятами, когда будут начинать прополку новой культуры.

Иду в бригаду, где произошло это событие. Ребята встречают меня хором голосов:

— Мы не виноваты! Мы, правда, не виноваты! Эта морковка крохотная, незаметная. Вчера на межах был очень похожий на нее сорняк.

— А Нина, как на грех, дневалит! Она бы непременно разобрала!

Клавдия Ивановна, руководившая работой, очень расстроена.

— Я больше всех виновата. Думала: тут свекла посажена. Конечно, надо было спросить. А ребята сегодня хорошо работали, и вдруг такая неудача!

9 июля 1942 года

У «кабинета» врача в крохотной баньке толпятся дети. Врач приходит к нам раз в неделю проверять состояние здоровья учащихся.

Плачет одна девочка: у нее нашли порок сердца; ей нельзя быть на солнце и нужно сократить рабочее время.

— Я не хочу, я не могу быть бездельницей, когда все так работают, — говорит она.

А вот Леля настаивает на освобождении:

— У меня нарыв на плече, и вообще я слабая, и мне нельзя много работать.

Врач говорит:

— Какой там нарыв, просто прыщик!

Старшие девочки иронически улыбаются по адресу Лели. А Клава решительно заявляет:

— Отправьте вы ее в город. Из лодыря толку не будет.

— Наша школа всю зиму работала; неужели мы себя в лагере опозорим! — говорит Миша.

Вечером Леля ловит меня на дороге к дому директора и жалуется:

— Меня в лагере не любят, девочки со мной не разговаривают, мальчишки вслед кричат.

— Что они кричат?

— Лодырь, лентяйка, принцесса на горошине и другое.

— Ты пришла на них жаловаться?

— Нет-нет, вы никому не говорите, что я вам это сказала.

— Так зачем ты мне всё это говоришь?

Леля смущается:

— Так, вообще мне хотелось, чтобы вы мне посочувствовали.

— Не могу сочувствовать. Ты на сокращенном рабочем дне. Врач к вам относится очень внимательно, но ты хочешь получить освобождение от работы из-за пустяка. Это справедливо возмущает ребят. Я могу мальчикам запретить тебя дразнить, но девочек я не могу заставить дружить с тобой. Мой совет: завоюй уважение лагеря, и всё пройдет само собой.

Леля льет потоки слез.

— Я думала, что вы меня поймете! Вы ведь меня давно знаете!

— Леля, — говорю я. — Война открыла в людях их лучшие стороны. Вся страна работает с огромным напряжением, уже не говоря про тех, кто на фронте. Люди стали строже к себе и другим. А ты хочешь, чтобы тебе одной было удобно и приятно.

— Вы только никому не говорите про то, что я вам рассказала! — просит Леля и, прибавив «извините», уходит по направлению к лагерю.

На другой день она работает в поле, а за обедом я ее спрашиваю:

— Ну, как ты себя чувствуешь? Не очень устала?

— Нет, ничего. Сегодня прохладно…

В РОНО нас предупредили, что на станции Пери будут находиться уполномоченные райкома партии. К ним мы должны обращаться во всех трудных случаях.

Жили они в маленькой избушке, окруженной березками. К этому домику, через болото, мы быстро протоптали дорожку — «кратчайший путь до центра», как ее называли ребята. В этом домике жили две женщины — работники Октябрьского райкома. Они нам помогали налаживать всю жизнь лагеря: неизменно вникали во все наши нужды и заодно с нами ломали голову над «нормами выработки», чтобы и ребятам она была по силам и хозяйственникам не причиняла ущерба.

10 июля 1942 года

Встретила Матвея Афанасьевича. Он жалуется на наших ребят:

— Ксения Владимировна, а ведь мальчишки ваши воруют картошку! Я шел мимо поля, вижу: там ребята. Заметили меня и убежали. В поле я застаю их второй раз…

Вечером из соседнего подсобного хозяйства пришла женщина.

— Ваши мальчики сегодня разложили костер в нашем леске и варили картошку. Ребят я, конечно, в лицо не знаю, но одного мальчика товарищи называли: Эрик.

Ключ к раскрытию «картофельного дела» найден. У нас в лагере только один Эрик. С разговора с ним начинаем расследование дела.

Вызываем Эрика. Перед нами в очень развязной позе стоит мальчик с бегающими глазами.

— Картошку брал? — спрашиваем его.

— На что она мне, картошка! — бурчит он.

— Говори правду! Рабочие совхоза слышали, что среди тех, кто ел картошку в лесу, был Эрик, а другого Эрика в лагере нет.

— А может, они ослышались!

Ни лаской, ни угрозами правды не добиться.

Вызываем Валерия, которого директор тоже видел на картофельном поле.

Валерий входит и принимает «героическую» позу: нога выставлена вперед, руки запрятаны в карманы, но голубые глаза явно не желают смотреть на нас. Он усиленно рассматривает что-то на потолке. Начальник лагеря мягко говорит:

— Может быть, ты вынешь руки из карманов и несколько изменишь позу?

Валерий вынимает руки и начинает мять и без того помятую фуражку.

— Ты копал картошку?

— Нет.

— А ел?

— Нет.

— Так зачем ты был с ребятами в поле?

— Очень интересно было, — говорит Валерий, и глаза смотрят прямо на нас.

— Да что же интересное было в этой позорной для лагеря истории?

— Я не думал, что такое выйдет! Ребята сказали: «Накопаем старой картошки». А во второй раз я даже в поле не был, а костер в лесу разводил.

— Тоже интересно было?

— Интересно, — говорит Валерий, явно недоумевая, что нам может это казаться неинтересным.

Я вспоминаю фразу из его «Краткой биографии в дни войны»: «Я всегда любил приключения».

— Что же, ответ придется держать перед лагерем, — говорим ему.

Вечером проводим общелагерное собрание.

На поляне перед нашим сараем в линейку выстроились ребята. Начальник лагеря делает краткое сообщение о происшедшем и называет имена виновных.

— Я бы хотела, чтобы собрание решило, как нам быть с этими мальчиками, — говорит она.

Тягостное молчание.

— Я предлагаю всех отослать в город, — говорит Наташа.

— Валерия бы надо простить, за ним ничего плохого раньше не замечалось, — возражает Миша.

— Да и зимой в городе он хорошо работал, — поддерживает его кто-то из педагогов.

— Ребята, мы вам дадим время обдумать вопрос о виновных, — говорит Вера Михайловна. — А потом вы скажете ваше мнение.

Дети разбиваются на группы и обсуждают эту очень тяжелую для лагеря историю. Валерий утратил свой «геройский» вид и, видимо, очень волнуется.

Когда все вновь построены в линейку, Миша выходит вперед и говорит:

— Лагерь считает, что мальчиков, которые дважды таскали картофель, нужно отправить в город, а Валерия наказать здесь. Ведь он не принимал участия в краже, и за него ручается вся бригада мальчиков.

Мы были довольны решением: оно показывало, что у детей вырабатывается чувство ответственности за коллектив в целом.

11 июля 1942 года

Об оставлении нашими войсками Севастополя я узнала в городе. Еду в лагерь и везу газеты с тяжелым известием. За околицей нашего поселка меня встречают комсорг лагеря и наш воспитатель Клавдия Ивановна и сообщают, что у ребят подавленное настроение. Они уже слышали об оставлении Севастополя нашими войсками, и тревога их за судьбу Ленинграда стала еще сильнее.