Семен Подокшин - Франциск Скорина

• Название: Франциск Скорина
• Автор: Семен Подокшин
• Издательство: Мысль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

Книга посвящена жизни и творчеству белорусского просветителя, мыслителя-гуманиста эпохи Возрождения Георгия (Франциска) Скорины (ок. 1490 — ок. 1551). Мировоззрение мыслителя рассматривается на широком фоне социально-экономической, политической и культурной жизни Великого княжества Литовского XVI— XVII вв. Автор показывает тесную связь Скорины с развитием общественной мысли и философия в Центральной и Западной Европе, прослеживает послескорининскую ренессансно-гуманистическую философскую традицию, представленную М. Литвином, С. Будным, А. Воланом, К. Лыщинским н др.

Издание рассчитано на широкий круг читателей, интересующихся историей отечественной философии и культуры.

---

Несколько слов о языке скорининских изданий. У этого вопроса также давняя история. Причем он не является узкофилологическим, а имеет принципиальное значение для оценки характера культурно-философской деятельности восточнославянского гуманиста. О языке скорининских изданий существовали различные мнения, на которых мы не будем подробно останавливаться. Изложим те выводы, к которым пришли современные белорусские исследователи.

Сам Скорина считал язык своих изданий «русским» (3, 40). Какой смысл он вкладывал в это понятие? Впервые основательное изучение языка Скорины было проведено П. В. Владимировым. Он считал, что скорининские издания являются «памятниками белорусской речи начала XVI в.» (32, 247). В то же время П. В. Владимиров не отрицал наличия в языке скорининских изданий церковнославянского, чешского и польского влияния. Этот вывод дореволюционного русского исследователя подвергся существенному уточнению со стороны советских белорусских ученых-филологов. В частности, А. И. Журавский считает, что язык Скорины — это в основном синтез белорусской и церковнославянской языковых стихий, синтез, в котором последняя преобладает. Скорининские переводы исследователь трактует как белорусскую редакцию церковнославянского языка. В то же время он подчеркивает, что данное обстоятельство ни в коей мере не снижает историко-культурного значения изданий Скорины, которые сыграли огромную роль в формировании белорусского литературного языка (см. 63, 277—304). К подобного рода выводам приходят и другие белорусские ученые-языковеды, в частности М. Г. Булахов, А. М. Булыка, А. Е. Баханьков, М. Р. Судник, Л. М. Шакун.

Вклад Скорины в развитие белорусского литературного языка столь же существен, как и его роль в формировании отечественной философской и общественно-политической мысли. Сама попытка перевода Священного писания на близкий к народному язык воспринималась консервативными православными кругами не только в качестве нового, необычного культурного явления, но и в качестве неортодоксального, еретического, реформационно-гуманистического явления в области идеологии. Как на Западе латынь в средневековую эпоху являлась неотъемлемой принадлежностью католической ортодоксии (см. 6, 30), так и в восточнославянском православном мире верность церковнославянскому языку символизировала верность существующим идеологическим и религиозно-философским установкам. Руководствуясь именно этими соображениями, основатель Заблудовской типографии белорусский православный магнат Г. А. Ходкевич отказался от мысли издания «священных книг» на народном языке. Всякого рода национально-партикулярные попытки перевода и интерпретации Библии рассматривались ортодоксами восточной церкви как стремление взорвать религиозно-идеологическое единство православия, внести в него новые, чуждые ему идеи.

Глава III. «3 ни с чего ничто же бысть?» (проблема интерпретации Библии. Гносеологические, онтологические и научные идеи)

корина, разумеется, был глубоко верующим, религиозным человеком. Он признавал основные догматы христианского вероучения: божественную троицу, богочеловеческую природу Христа и его искупительную жертву, бессмертие души, потустороннюю жизнь и др. Библию Скорина также считал книгой священной и боговдохновенной. В то же время в отношении мыслителя к Священному писанию, в его герменевтическом искусстве обнаруживается противоречие: неподдельное, искреннее доверие, с одной стороны, и попытка нетрадиционного, свободного истолкования тех или иных религиозно-философских проблем — с другой.

Прежде всего как относился Скорина к самой Библии? Библейския мудрость, полагал мыслитель, проявляется в двоякой форме: доступной лишь для избранных и посвященных, т. е. эзотерической, и доступной для всех без исключения людей, т. е. экзотерической. К числу эзотерических библейских книг Скорина относил книги Бытия, начало и конец книги пророка Иезекииля и Песнь Песней, которые, по мнению мыслителя, «суть трудны ко зрозумению». У древних евреев, замечает мыслитель, их было запрещено читать до тридцатилетнего возраста «для великих тайн, еже замыкають в собе книги сие, понеже суть над розум людскый» (3, 71). Основная же масса текстов Священного писания, по мнению Скорины, доступна любому разумному человеку, к ним Скорина относил Притчи Соломоновы, книгу Премудрости Иисуса, сына Сирахова, книгу Премудрости Соломона, книги Царств, книгу Иудифи, с некоторой оговоркой книгу Екклезиаста и др. Вся эзотерическая часть Библии, по мнению Скорины, недоступна разуму, она является предметом веры. К сверхразумным мыслитель относил те библейские тексты, в которых трактовались весьма острые и «опасные» мировоззренческие вопросы, и прежде всего вопрос о происхождении мира. Экзотерическая часть Библии, являющаяся объектом разума, содержит доступные любому человеку нравственно-философские истины и элементы светского знания. Именно эта часть Священного писания представляет в глазах Скорины наибольшую ценность. Из скорининской концепции вытекало, что философская мудрость в большей степени отвечает человеческой природе, чем мудрость теологическая, религиозная.

Скорина, таким образом, впервые в восточнославянской культуре поставил проблему интерпретации Священного писания, попытался теоретически обосновать право демократического читателя на свободное изучение Библии, утверждал принцип личного отношения человека к вере, устраняя в отношении человека к богу всякое посредничество, в том числе и официально-церковное. Следует заметить, что самостоятельно мыслящего человека изучение Библии могло подвести к попытке ее свободного исследования, к ее критической переоценке и в конечном счете породить у многих сомнение в истинности «божественного откровения», а вместе с ним и самой веры. Именно данная тенденция чрезвычайно беспокоила церковников. Во второй половине XVI в. довольно часто раздавались жалобы иерархов западного православия и униатов на то, что изучением и интерпретацией Библии занимается «люд простый, посполитый, ремесный». Характерно, что и в наше время православные богословы убеждены, что свободное и индивидуальное толкование Священного писания ведет к «горделивому умствованию» в вопросах веры, ставит последнюю в «постоянную зависимость от мировоззрения отдельных людей» и в конечном счете вызывает сомнения в истинности христианства вообще (см. 64, 66). Из предисловий Скорины также вытекает, что им игнорировалась церковь как официальная организация. В представлении мыслителя, церковь — это община верующих, которая «из многих людей, яко из зернят собрана» и соединена учением Ветхого и Нового заветов (3, 87). Подобного рода демократическая, раннехристианская трактовка церкви наблюдается и в других скорининских предисловиях. В частности, в комментариях на послание апостола Павла к ефесянам Скорина утверждал, что церковь «ест собрание хрестианское» (там же, 140).

В скорининских предисловиях весьма явственно обнаруживается антиавторитаристская тенденция. Хотя в процессе интерпретации Библии Скорина изредка и обращается к высказываниям богословов, а еще реже — к церковным постановлениям, они у него по сути дела стоят наравне с суждениями относительно Священного писания любого образованного и здравомыслящего человека. В деле создания Библии Скорина отводил большую роль человеческому, субъективному фактору.

Скорина пользуется двояким способом интерпретации Библии: аллегорическим и рационалистическим. И тот и другой способы толкования библейских текстов подчинены в основном единой задаче — выявлению ее интеллектуально-образовательной и нравственно-воспитательной функций. Религиозно-догматическая функция Священного писания Скорину интересует в меньшей степени. И тем и другим способом интерпретации Библии мыслитель пользуется с известной долей свободы. Так, в предисловии к книге «Левит» Скорина склонен полагать, что жертвоприношения древних евреев «знаменовали» служение общественному благу. «Тако ж и мы, братия,— пишет он,— не можем ли во великих послужити посполитому люду рускаго языка, сие малые книжки праци нашее приносимо им» (там же, 82).

Скорина полагал, что в Священном писании сокрыта не только вся божественная, «Соломонова», но и вся естественная, «Аристотелева» мудрость (там же, 24). Так, в предисловии «Во всю Бивлию рускаго языка» мыслитель замечает, что для христианина недостаточны лишь «речи вечное душного спасения», ему необходимо знать и «все науки быти минущие» (там же, 63). Библию Скорина рассматривал в качестве универсального источника светских знаний (естественных, философских, исторических, правовых и т. д.), пособия для изучения «семи свободных искусств» — грамматики, логики, риторики, музыки, арифметики, геометрии, астрономии. «В сей книзе,— пишет Скорина,— всее прироженое мудрости зачало и конец... вен законы и права, ими же люде на земли справоватися имають, пописаны суть... вси лекарства, душевные и телесные... навчение филозофии добронравное... справа всякого собрания людского и всякого града, еже верою, соединением ласки и згодою посполитое доброе помножено бываеть. Ту научение седми наук[8] вызволеных достаточное. Хощеши ли умети граматику или по руекы говорячи, грамоту, еже добре чести и мовити учить, знайдеши в зуполной Бивлии... Пакли ти ся любить разумети логику,— она же учить з доводом розознати правду от кривды,— чти книгу светого Иова или Послания светого апостола Павла. Аще ли же помыслиши умети риторику, еже ест красномовность, чти книги Саломоновы. А то суть три науки словесные. Восхощеш ли пак учитися музики, то ест певници, премножество стихов и песней светых по всей книзе сей знайдеши. Любо ли ти ест умети аритметику, еже вократце и неомылне считати учить, четвертый книги Моисеевы часто чти. Пакли же имаши пред очима науку геометрию, еже по-руски сказуется землемерие, чти книгу Исуса Наувина. Естли астрономии или звездочети — найдеш на початку книги сее о сотворении солнеца и месеца и звезд... А то суть седм наук вызволеных. Аще ли же кохание имаши ведати о военных, а о богатырских делех, чти книги Судей... Потребуеши ли науки и мудрости добрых нравов... часто прочитай книги Исуса Сирахова, а Притчи Саломоновы» (там же, 62—63).