www.litres.ru)
Мир изменился, он стал более чувственным, уже не надо выдавливать слова из телефона кнопками, достаточно лёгкого прикосновения. Вот и поэзия требует того же чуткого отношения. Современной поэзии уже не достаточно наличия высокопарных слов: любовь, душа, страсть… тем более от людей, которые понятия не имеют, что это такое. Пришёл век сенсорной поэзии, которая сегодня требует виртуозной игры на всех пяти чувствах. Для того чтобы называться поэтом мало быть сочувствующим романтиком, переживающим лириком, влюблённым рыцарем или самовлюблённым нарциссом. Надо стать прозорливым психологом, завораживающим художником, тонким дегустатором, искусным кулинаром, честным адвокатом и, прежде всего, настоящим психом, хотя бы на бумаге.
Бездарность – это я, знакомьтесь.
Рукой упавший на бумагу
рассудка и инстинкта помесь,
присяду рядом или лягу.
Терпимость – это я, грубите,
убейте словом предложение
в слезах, уставившийся зритель,
я предварительно их вытер.
Преступность – это я, судите,
двенадцать месяцев присяжных,
жизнь временная – я любитель,
любовником быть так напряжно.
Тщеславие, оно в словах:
здесь счастье, слава, честь, и тщетно
скорбела гордость на бобах.
Я не тщеславен стопроцентно,
но предсказуем,
как любой мужского пола,
от первого до поцелуя,
от выстрела до холостого.
Я люблю твою осень и зиму
Я люблю твою осень и зиму,
наступающие вечерами,
меланхолии с верхом корзину,
огородами и садами.
Выносить и проветривать долго
молодой ослепительный мозг,
на вопросы о времени – сколько?
Отвечая количеством роз.
Я люблю белоснежные зубы,
что кусают мысли на фразы,
рассудительны и не глупы,
заразительный смех, заразный.
Обожаю твоё послушание,
за характер приму строптивость,
что любви пока не мешают
оставаться такой красивой.
Жестикулируя,
всё в этом космосе крутится вокруг вас,
принимая очертания быта.
На поле любовных ран и язв
дирижёром намашу сюиту,
посвященную красоте пережитков.
Часть от прошлого всегда с нами,
без неё проза жидкая,
даже если стихами.
Не вдумываясь, жалоба это или слоган,
обращенный задницей или лицом.
Я хочу мораль вашу потрогать,
на аморальное оперевшись локтем.
Я хочу ощутить вашу прелесть,
не посягая наличное без надругательства,
по словам в душу залезть,
напечататься в вашем издательстве,
забыв, как относитесь к репортёрам,
искателям связей временных,
в агонии познакомиться буду кричать хором:
сегодня вы офигенны.
Утро и вечер – серость,
но согревает тепло,
то, что имела смелость
лето любить одно.
Губ розовый куст,
небритой щеки горизонт,
вряд ли когда вернусь
в объятий уютный дом.
Вряд ли ещё смогу
встретить чище слова
иду… Под ногами рагу
зимней простуды, слюна
смешана с серым дождём,
с тем, что рыдал вчера.
Я не вернусь в твой дом.
Я не люблю дома.
Нет ничего хуже маринованных поцелуев.
Они у меня в холодильнике.
Открыл их как-то в ночи, тоскуя,
на вкус такие противненькие.
Может, у них истёк срок годности,
и они давно паразитируют
в силу своей губастой подлости,
чувственность имитируя?
Может, я уже не достоин
той любви законсервированной?
Хочу крикнуть: если кого обидел – сорри!
Я не прошёл тестирование,
а посему возьму в руки грудь
первого размера мыши,
придавлю ладонью чуть,
и вы прочтёте то, что я слышу.
В моей трёхкомнатной квартире
ты была четвёртой
комнатой, где даже в настроении противном,
днём перечёркнутым,
уютно теплилась заря в глазах,
благоухала дрожь,
являлись чувства на рогах
прикосновением кож.
Не нужен был стук языка о зубы,
инструментом совершенным, чем слова,
ты топливо по кровеносным трубам
моим гнала.
Сорвать одним движением ткань,
как раздвигают одежду окон,
чтоб разум в отключку – с интима пьяный,
готовый рассмеяться в глаза порокам,
давился мякотью
и соком.
Четвёртая комната любимая,
откуда не хотел уходить… И утро
находило меня здесь ленивым,
вдохновлённым, беспутным.
Я не могу её воспринимать цитатой —
жизнь короче.
Рассвет мне кажется помятым,
если облака.
Но подсознание в ночи пророчит,
утром упадёт вода.
Полураспад осеннего дождя,
в разводе
молекулы, расклеилась слезливая земля,
захлюпала
коричневым бесплодием
от пошлых предложений октября.
Я мало спал,
покоем этой ночью был разбужен,
и месяц утончённый в сталь
и темь уже не нужны.
Окно завешано сукном
от посторонних,
таких же выспавшихся днём
и полуголых.
Замялся город, зашептал,
и тоньше звуки.
Они хранили мой портал
тепла и скуки.
Мужчина, женщины здесь нет
и быть не может,
Душа её среди планет
летит кукожась.
Она спит крепко,
будто бы в последний раз,
покоя зеркало
сквозь веки на меня смотрящих глаз.
Мне времени
дневного не хватило,
чтоб мысли
интеллектом изнасиловать.
Она спала – я думал
о величии вещей,
и каждый в сумме
был по-своему ничей.
Тебя не раздеть словами,
но нежностью в перепонку,
в сумерках полигамии
опять барабаню звонко.
Продли
перегретый вечер,
где ночь обещала быть,
зачем нам её увечить,
когда суждено любить.
Калечь
моё честолюбие,
бессовестности
холодок,
раз губы
на то, чтоб пригубить,
и сочность,
чтоб выпить сок.
Ворвись под рубашку
руками,
я мягче не слышал рук.
У тела так много
граней,
мы грань переступим
ту.
Приветствовал окрестности затылок солнца,
его будильник тих и суховат,
снял одеяла с лиц, надел эмоции,
на лифте поднимаясь в облака.
Необъективное светило выпуклым зрачком
на объективное бросало ватты,
как бабочку ушастую сачком
тепло ловили люди в прищуре виноватом.
И этот день им отдан в растерзание
в нём краткость счастья долгота занудства
числом осознавая ценность задним
оправдывают здесь своё присутствие.
Среди домов уютных – хранилищ неолита
цивилизация гуськом тянулась к жизни,
искусствами на ценности разбитая
она сама себе казалась лишней.
Но люди в силу занятости этого не знали
и наслаждались суматошным ритмом,
авто… матически в железо одеваясь,
железным сердцем силились влюбиться.
Ты общество моё на этот вечер,
забывчивый и преданный старик
безречный.
Я выслушал советы, крики,
как лицемерен, с остальными
многоликий.
В согласии с тобой до гроба трудно,
женой не стал мне, уединился
другом.
Не спорь и не сходи с себя, когда уже микстура
нерв разрыдавшийся укачивает.
Сдуру
был так резок в разговоре, пылок,
ляг, успокойся, на плечо, как часть
носилок.
Я продолжаю врать, как ты не смеешь,
хотя меня учил, так жни, раз
сеешь.
Потребность витала к тебе, на колени,
к напильнику щетины
небрежно рукою застеленной,
как та постель из объятий мясных,
вспорхнуть, убить поцелуями бледность
губ и того, что кругом.
Из зол отношений самое вредное:
зависимость – быть, наркотик – вдвоём.
Подсела безбожно, да что там колени,
я вывернута, и колотит дрожь,
небрежно рукою застеленная,
когда ожиданием жмёшь.
– О чём ты задумалась, дорогая?
– Вот уже несколько лет подряд
мысли то перистые
то кучевые,
как те облака,
что даль замыкали,
не позволяют
сбежать.
Я думала
денно и нощно,
то лёжа, то
длиной проспекта,
о нашем союзе,
казалось бы, прочном,
в логику плюсов
одетом.
Присутствие жизни
в каморке любви
должно было её
как-то развлечь,
но взгляд потускневший
всё больше в пыли,
и всё
монотонней речь.
Не в силах
аппендиксом
вырезать, мемуары
всё ещё греют
за пазухой,
хотя уже
не настолько красочны,
совсем не цветами
пахнут,
воткнутые в сердце,
как в вазочку.
Конвульсии настроения
не прими за мольбу,
откровение
зрело
в вопросе.
Я жаловаться не ЛЮБЛЮ,
как то, что было
первостепенным,
затухшее в росте.
