Виктор Ахинько - Нестор Махно

• Название: Нестор Махно
• Автор: Виктор Ахинько
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014

Личность Нестора Махно стоит в одном ряду с такими народными героями, как Спартак, Робин Гуд, Степан Разин, Ян Гус… Властители называли их бандитами, а простые люди слагали о них песни и легенды. Роман «Нестор Махно» стал глобальным художественным исследованием величественной и кровавой эпохи повстанческого движения, которому посвятил жизнь Батько Махно, попыткой раскрыть образ народного вождя, смелого и находчивого командира, самобытного философа-анархиста во всем его величии и противоречиях. Эта уникальная по глубине исследований книга стала результатом многолетней работы Виктора Ахинько над документами и архивными материалами, свидетельствами очевидцев и участников кровавых событий, оказавших значительное влияние на ход истории.

---

Я, гетман всея Украины, в течение 7 месяцев все свои силы клал для того, чтобы вывести страну из того тяжелого положения, в котором она находится. Бог не дал мне сил справитьсяс этой задачей. Ныне в силу сложившихся условий, руководствуясь исключительно благами Украины, от власти отказываюсь.

Павло Скоропадский. 14 декабря 1918 г.

Рыбачьи байды потеряли к зиме свои черные истрепанные паруса и теперь покоились кверху днищами. «Вот так и я», — глядя на них, думал Виктор Билаш, здоровяк лет двадцати пяти. Он надолго застрял здесь, у Мариуполя, в белой мазанке старого рыбака Федора и уже места себе не находил. Редкие снежинки с шорохом падали на доски лодок, холодили руки, цеплялись за брови. День был угрюмый, и куда бы Виктор ни посмотрел: на примолкшее без чаек Азовское море, в солончаковую степь — всюду ему чудилась стена родной хаты в Ново-Спасовке и дед около нее, и отец. Они так же снились, чаще всего под утро, иногда сами или с детьми на руках, и прощально махали, звали к себе. Но не днем. На свету они обычно молчали. Да нет же, зовут! Виктор стал оглядываться в замешательстве. К нему шел старик-рыбак.

— Эй, там гости до тебя, — сказал он. — В хате ждут. Пошли.

— А что им нужно?

— Сам попытаешь. Каждый из нас кочевник, привыкший к свободе неограниченного пространства, — замысловато ответил Федор.

Билаш не узнал гостей и насторожился: «Что за типы?»

— Назар я, Зуйченко. Весной вместе в Таганрог отступали, — навязчиво говорил высокий и худой мужик с заячьей губой. — Ты еще на Кубань собирался, Виктор. Десант хотел сколотить. Меня приглашал. Ну, вспомнил? Зуйченко я!

— А-а, — как-то грустно отозвался Билаш и обнял земляка. Тот представил ему двух спутников. Сели к столу, выпили.

— Нас разослали во все концы! — оживился Назар.

— Кто? — осторожно поинтересовался Виктор.

— Та Батько ж Махно. Слыхал?

— Всякую чепуху болтают.

— Да ты что? Он же с нами в Таганроге был, мальчик с пальчик, по пояс мне. Ну, вспомнил?

— Обязательно, — подтвердил Билаш, глядя на собеседников широко поставленными черными глазами с подкупающей искренностью. Хотя как потомок азовских казаков, много раз обманутых царями, Виктор был недоверчив, и легкая ирония пряталась в его усмешке. Батьку он не заприметил. Долетали слухи, что объявился Махно. А кто он такой? Весной в Таганроге толклось столько беглого люда: красноармейцы и анархисты, офицеры, их семьи, попутчики, мешочники, что запомнить кого-либо, не встречаясь с ним лично, было невозможно.

— Я еще до той революции баловался в театральном кружке, — продолжал Назар, и самодовольство прорывалось в его голосе. — Махно к нам просился, готов был хоть женские роли играть. У него подходящий тенорок такой. Это сейчас погрубел. Нестор нам тайно, на заводе Кернера, отливал корпуса бомб. Ничем особым не выделялся. Шустрый парнишка, шмыглявый. Да и вы же заскакивали к нам из Ново-Спасовки, сопливые тогда анархисты — Вдовыченко, кажется, Вася Куриленко.

— Ездили хлопцы, и я бывал, — согласился Билаш. Ему не нравился тон Зуйченко, какой-то покровительственный.

— А теперь нас попросили сгребать огонь в кучу, — говорил Назар, почесывая заячью губу. — У тебя, Витя, есть отряд? Или сам ошиваешься? Чего ждешь? Где кубанцы?

Хозяин еще принес бочковых помидоров, вяленой осетрины, четверть самогона поставил.

— Долго рассказывать, — ответил наконец Билаш.

— Для того и собрались. Ану, дед, угощай!

За окном все шел снег, в печке потрескивали дрова, и, греясь около нее, сладко зевал пушистый котик.

— Я же весной задумал десант высадить в Ейске, чтоб одним махом турнуть немцев и радовцев, что их привели, — начал Виктор.

— Мы ждали, — сбрехал Зуйченко. Из Таганрога он сбежал в хутор и тихо сидел до осени, пока не объявился Махно.

— Небитому кажется: горы сворочу! — продолжал Билаш, закусывая понемножку. Ему неловко было объедать хозяина, и так засиделся на чужих харчах. — Я мотнулся в Екатеринослав, Александровск, Пологи, оповестил всех, кто желал драться, и подался в Ново-Спасовку. Там меня уже ждали, сели на подводы и в степь. Смотрим — австрийцы! До полуроты. Что делать? Залегли, ждем. Всё цветет вокруг, колышется. Когда они приблизились, командую: «Первая цепь — в атаку! Вторая — на месте!» А нас всего-то двадцать. Вскочили, стрельнули поверх голов. Австрийцы и сели. Мы их разоружили, отпустили, а сами на хуторе ждем десантников. В это время в селе нашелся провокатор… — Билаш обратил внимание, что Зуйченко покраснел, то ли от выпитого, то ли еще от чего. — Да. Начались аресты. Подъехали к нашей хате. А в саду прятался знакомый. Ранил австрийца и бежал. Тогда хату оцепили, выволокли моего деда. Ему семьдесят лет. Батю тоже и брата Петра. Поставили к стенке. Офицер командует: «Огонь!» А солдаты ни в какую…

Виктор не мог продолжать, плеснул самогона в кружку. Тут в комнату прибежала девчушка с бантиком, забралась деду Федору на колено и с интересом рассматривала гостей. Билаш выпил, сказал:

— Хай она погуляет, — хозяин отпустил кроху, и та пошла, недовольно оглядываясь. — А не стреляли потому, что на руках у деда был вот такой же внук, а у бати — мой брат младшенький.

— Та ну! — отшатнулся Зуйченко.

— Офицеры выхватили кольты и… всех… до единого… моих.

— Господи, та шо ж воны? — хозяин закурил.

Виктор с усилием, вытаращив черные глаза, досказал:

— Барахло потащили из хаты, солому из клуни… Подчистую все спалили. Дотла.

— Во-о Европа! — воскликнул Назар. — Теперь удивляются, что мы не признаем власти, ни Центральну Раду, ни Директорию, никого… Так, Виктор, нечего ждать у моря погоды. Батько им всем показывает, где раки зимуют.

— Поехали! — согласился Билаш. Он загорелся и тащиться на подводе не смог. — Доберусь до Гуляй-Поля поездом. Подбросьте к любой глухой станции.

— Учти, до самой Розовки каратели шастают, — предупредил Зуйченко. — Есть лукавый документ?

— Имеется.

— Ну, гляди в оба.

На том и расстались.

Война войной, а в поезде народу хватало. От духоты Виктор протиснулся в тамбур.

— Скоро Волноваха, — сказал сосед. — Держись. Возьмут за грудки!

Остановились в поле, у семафора. Билаш услышал залп, выглянул: на откосе лежали пять трупов в одном белье. «За что их? Почему не убрали?»

— Приготовить документы! — донесся приказ, и было уже не до чужих судеб. Самому бы не улечься на откосе. Они въехали в прифронтовую полосу.

— Кто проверяет? — спросил Виктор соседа.

— А х… его, знает. Сутки назад офицеры шмонали.

Еще в Екатеринославе анархисты смастерили Билашу три бумаги: для предъявления красным, для петлюровцев и для белых. На любой спрос. Важно лишь не ошибиться, показать то, что надо. Офицер повертел «документ» Виктора, уточнил:

— Почему не на фронте, прапорщик?

— Четыре года в окопной соломе вшей кормил. Маму, детей могу повидать?

— Ваше право, — согласился офицер и отдал честь. — Но и жену не забудьте, — он подмигнул. — Возвращайтесь поскорее. Тут горячо!

Следующей была Розовка. Вокруг поезда стояли, ходили вартовые, старые казаки с красными лампасами, немцы-колонисты в аккуратных полушубках, австрийцы.

— Что за часть? — набравшись наглости, поинтересовался Билаш у патруля.

Тот окинул его подозрительным взглядом, ответил:

— Смешанный отряд генерала Май-Маевского. Ждем подкрепление — чеченскую дивизию.

Наконец поехали. В полях было пустынно, бело, печально, и даже не верилось, что рядом кто-то воюет. Теперь поезд остановили уже махновцы. Опять щупали вещи, смотрели документы.

— Сюда, хлопцы! — позвал дюжий повстанец в серой папахе. — Тут колонисты из Розовки! Я их, тварей, сразу узнал.

Белолицые, носатые пассажиры в шубах упирались.

— Вы ошиблись! Ошиблись! — протестовал один из них, постарше, в очках.

— Я ошибся? — возмутился повстанец, подзывая товарищей с карабинами. — Дывиться, цэ ж Браун! Дэ твойи сыны? В карательном отряде? Забыл, как я служил у тебя?

А потом в красную гвардию записался. Забыл? Что вы сделали с нашей хатой? Спалили, гады!

Грубыми дрожащими пальцами земледельца немец снял очки. Слезы бежали по его багровым щекам.

— Скидай одежу! — командовал тот, в серой папахе. — Ану живее, живее! Видишь, люди голые. На выход марш! В штаб Духонина их!

Колонисты продолжали упираться. Их штыками погнали из вагона. Поезд тронулся, но Билаш и другие пассажиры выглядывали из окон, из открытого тамбура. Было жалко беззащитных людей, двое из которых ни в чем не виноваты, и любопытно, что же с ними сделают. Тот, в серой папахе, размахнулся и ткнул штыком в зад старшего из арестованных. Очки полетели в снег. Немец упал, его кололи, как и тех двоих…