Люсьен Реньё - Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века

• Название: Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века
• Автор: Люсьен Реньё
• Издательство: «Молодая гвардия», «Палимпсест»
• Жанр: Религия: прочее
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03096-1

«Отцы–пустынники и жены непорочны…» — эти строки Пушкина посвящены им, великим христианским подвижникам IV века, монахам–анахоретам Египетской пустыни. Антоний Великий, Павел Фивейский, Макарий Египетский и Макарий Александрийский — это только самые известные имена Отцов пустыни. Что двигало этими людьми? Почему они отказывались от семьи, имущества, привычного образа жизни и уходили в необжитую пустыню? Как удалось им создать культуру, пережившую их на многие века и оказавшую громадное влияние на весь христианский мир? Книга французского исследователя, бенедиктинского монаха отца Люсьена Реньё, посвятившего почти всю свою жизнь изучению духовного наследия египетских Отцов, представляет отнюдь не только познавательный интерес, особенно для отечественного читателя. Знакомство с повседневной жизнью монахов–анахоретов, живших полторы тысячи лет назад, позволяет понять кое‑что и в тысячелетней истории России и русского монашества, истоки которого также восходят к духовному подвигу насельников Египетской пустыни.

---

Эта внутренняя жизнь не была интеллектуальной деятельностью, рефлексией мыслителя, философа или даже богослова. Однако отшельник находился в условиях, предполагавших тишину и уединение, что способствовало концентрации внимания, самонаблюдения и духовной активности до такой степени, что мысль Отцов пустыни смогла приобрести исключительную ясность и точность. Отцов–пустынников часто считают ярыми противниками всякой интеллектуальной деятельности. Конечно, не они развивали богословскую науку — не в этом было их призвание, но они все же сыграли значительную роль в истории христианской духовности и — осмелимся сказать — в духовной истории человечества. Их изречения свидетельствуют о глубочайшей мудрости и тонком знании человеческой психологии. Вот почему, как очень верно заметил Анри Бремон, они имели «самое глубокое, самое широкое и самое длительное влияние на христиан и христианскую цивилизацию»[712]. Предшественники нынешних профессиональных психологов и психоаналитиков, разве не они продвинули гораздо глубже, чем все предыдущие поколения, исследование своего «я»[713] и всего внутреннего мира человека, то есть того пространства, где собственно и протекает человеческая деятельность, где осуществляется истинное назначение человека?

Единая множественная работа

Как говорил один из старцев, «человек непременно должен работать внутри себя»[714]. Монах, пришедший в пустыню, чтобы всецело предать себя Богу, старался посвятить Господу не только свои поступки, но и свою внутреннюю жизнь. Авва Арсений говорил: «Всеми силами своими сражайся за то, чтобы внутреннее твое делание было богоугодно»[715]. То есть требуется не только согласие с Божественной волей, но и стремление к Богу, желание к нему «прилепиться». Иными словами, монах должен постоянно заниматься делами Божиими. «Пчела, куда бы ни летела, вырабатывает мед, монах, где бы ни находился, исполняет дело Божие»[716]. Это и есть то «духовное дело, ради которого он пришел в пустыню»[717], или «дело души»[718], то есть главное занятие монаха, или даже можно сказать — единственное его дело, просто — «монашеское делание»[719]. Да и не только монаха. Антоний Великий говорил о «великом деле человека»[720] — всякого человека; но монах совершает его всю свою жизнь.

Апофтегмы, которые говорят нам об этой внутренней работе, весьма многочисленны, и они сильно различаются по смыслу тех описаний и определений, которые содержат, поскольку работа эта является одновременно и единой, и многообразной. Авва Иоанн Колов говорил: «Святые — как сад, в котором разные деревья приносят разные плоды, хотя и орошаются одинаково. Так и делание одного святого — одно, а другого — другое, но один дух действует в них»[721].

Другой старец учил: «Сердцевина пальмы едина — она бела и заключает в себе все ее развитие. Подобное этому находим мы у праведных, ибо сердце их простое и единое, смотрящее только на Бога»[722]. Но у каждого из Отцов был свой способ выполнять эту внутреннюю работу. Каждый актуализировал ту или иную черту, либо по своим внутренним мотивам, либо — для пользы собеседника, с которым он общался. Поэтому мы попытаемся не спеша собрать воедино все эти элементы, чтобы иметь точное и полное представление о внутренней жизни Отцов пустыни настолько, насколько нам это вообще возможно сделать.

Помнить о грехах своих

В сложной конфигурации мыслей, образов и чувств сначала присутствуют воспоминания о прошлом, а в особенности — память о совершенных грехах. Она, как кажется, притягивала внимание отшельника в наибольшей степени. Это воспоминание занимает в текстах такое место, что может возникнуть искушение полагать, что все монахи до прихода в пустыню были законченными уголовниками и тяготились своим тяжелым прошлым. На самом деле, как мы уже видели, помимо нескольких бывших разбойников основная часть отшельников в прошлом была честными и порядочными людьми. Но их постоянный контакт с Богом в уединении сделал их сознание столь чистым и столь чутким, что они укоряли себя в малейших проступках, которые обычно ускользают из‑за непостоянства человеческой природы. Как очень верно говорил по этому поводу авва Матой: «Чем ближе человек становится к Богу, тем больше он видит себя грешником»[723].

Именно в такой перспективе стоит читать те тексты, где говорится, что монах должен плакать о своих грехах, или где мы видим, как Отцы сами практикуют то, чему они учат других: «Сиди в келье своей и плачь о грехах своих»[724]. Такой совет часто давал авве Макарию авва Пимен. Авва Арсений особенно часто плакал, так что во время работы должен был всегда иметь на груди платок, чтобы вытирать слезы[725]. Авва Пимен говорил: «Кто желает искупить грехи свои, искупает их слезами. Плачьте, ибо это путь, указанный нам Писанием и Отцами нашими, которые говорили: “Плачьте”, ибо нет иного пути, кроме этого»[726].

Отцы знали, что суть состоит не в видимых излияниях, которые не всегда возможны и желательны, но в расположении сердца, а слезы — это лишь внешнее проявление того, что они называли скорбью. Эта скорбь сродни той боли, которую мы постоянно ощущаем, когда теряем близкого человека. Всякому, кто имеет смерть в себе, следует рыдать[727]. И кажется, что эта скорбь не отпускает монаха и следует с ним до самой смерти.

Однако не все отшельники имели об этом одинаковые представления. Например, в этом вопросе духовный мир святого Антония отличался от взглядов Макария или Пимена. И в пустыне, как и в других местах, могли иметь место сильные различия в способах покаянной практики. Так, сохранилась история о двух братьях, которые оставили пустыню, чтобы согрешить с женщиной. Затем они раскаялись, и Отцы наложили на них такое наказание: год пребывать в затворе на хлебе и воде. Когда год прошел, один из них стал бледным и угрюмым, другой вышел цветущим и радостным. А произошло так потому, что первый провел весь год в страхе, раздумывая над своими грехами и грядущими наказаниями за них, а другой благодарил Бога за то, что Он исторг его из греховной нечистоты, и в радости размышлял о Господе[728].

Хранение сердца

Но как бы ни было важно для монаха сокрушение о прошлых грехах, главное состояло в заботе о том, чтобы избежать их в настоящем. С этой целью отшельники усердно занимались тем, что сами называли «хранением сердца», то есть наблюдением за всеми мыслями, которые приходят на ум, и их различением. Антоний Великий по этому поводу говорил, что монах, ушедший в пустыню, освобождается от трех видов духовной брани — «слуха, уст и очей, но остается только одна — брань сердца»[729]. Покидая мир, отшельник устранял от себя все, что с видимой, внешней стороны могло вовлечь его в грех. И только его душевный мир сохранял такую опасность. Поэтому внутренняя, душевная работа была для него чрезвычайно важной.

Отцы пустыни конечно же не пренебрегали исследованием своего ума в определенные моменты, утром и вечером[730], или в определенных обстоятельствах, например, перед тем как выйти из кельи или прежде чем туда войти[731]. Но в большей степени они говорили о постоянном бодрствовании, к которому принуждали себя и в келье, и за ее пределами. Отшельник жил постоянно настороже, постоянно во «внимании к самому себе»[732], согласно известному выражению стоиков, которое у христиан приобрело смысл, отличный от того, что был у языческих учителей морали[733]. Монах бодрствует, чтобы не прогневить Бога, стараясь «сохранить всегда Господа перед очами своими»[734]. Это — внутреннее чувство «страха Божия» в библейском смысле слова, которое не исключает любовь к Богу, но прежде всего выражает убеждение в возможности жить, постоянно находясь перед очами Божиими. Смиренномудрие — непременный спутник страха Божия, который, по мнению аввы Пимена, необходим монаху так же, как дыхание, исходящее из уст его[735]. Тот же авва Пимен говорил, что страх Божий одновременно начало и конец[736], первый и последний шаг в монашеской жизни.

Утвердив себя в страхе Божием, отшельник внимательно наблюдал за всеми помыслами, которые неизбежно появляются в его уме. Авва Исидор замечал: «Если мы не будем иметь мыслей, то станем подобны диким зверям»[737]. А авва Моисей говорил Иоанну Кассиану: «Невозможно, чтобы дух наш не тревожился множеством мыслей, но он позволяет нам либо принимать их, либо отсекать»[738]. Одному брату, который сожалел о том, что принял помыслы, авва Пимен преподал хороший урок. Он вытащил его из кельи на сильный ветер — а хорошо известно, какие иногда бывают в пустыне ветры! — и сказал: «Раскрой пазуху и собери туда весь ветер». «Это невозможно, — сказал брат. — Хорошо, — ответил старец, — если ты не можешь этого сделать, то тем более не можешь помешать помыслам прийти к тебе, но сопротивляться им ты можешь»[739].