Альберто Моравиа - Чочара

• Название: Чочара
• Автор: Альберто Моравиа
• Издательство: Правда
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Один из самых известных ранних романов итальянского писателя Альберто Моравиа «Чочара» (1957) раскрывает судьбы обычных людей в годы второй мировой войны. Роман явился следствием осмысления писателем трагического периода фашистского режима в истории Италии. В основу создания произведения легли и личные впечатления писателя от увиденного и пережитого после высадки союзников в Италии в сентябре 1943 года, когда писатель вместе с женой был вынужден скрываться в городке Фонди, в Чочарии. Идея романа А. Моравиа — осуждение войны как преступления против человечества.

Как и многие произведения автора, роман был экранизирован и принёс мировую славу Софии Лорен, сыгравшую главную роль в фильме.

---

— Здравствуйте. Ну как, вы еще не уехали в Рим?

Я показала на себя и на Розетту:

— Посмотри, в каком мы виде.

Он посмотрел на нас и сейчас же понял, в чем дело.

— Ночная бомбежка?

— Именно так, и у нас больше ничего нет. Бомба разрушила домик, где мы нашли себе пристанище, и наши чемоданы вместе с консервами, которые ты нам дал, остались под развалинами.

Он больше не улыбался. Вид Розетты, ее кроткое лицо, покрытое грязью, были слишком печальны.

— Продукты я могу вам дать, как и вчера, — сказал он, — кроме того, вы получите кое-что из одежды. Больше ничего, к сожалению, я не могу для вас сделать.

— Помоги нам вернуться в Рим, — сказала я. — Там у нас есть и квартира, и вещи — вообще все.

Но он ответил так же, как накануне:

— Как же ты хочешь идти в Рим, если мы сами туда не дошли?

На это я, конечно, ничего не могла ответить и промолчала Он дал нам несколько банок консервов и велел итальянцу с белой повязкой на рукаве проводить нас в другое помещение, где раздавали одежду. Вдруг, уже прощаясь с ним, я сказала, сама не знаю почему:

— Мои родители живут в деревне недалеко от Валлекорсы, или, лучше сказать, жили, потому что теперь я не имею о них никаких сведений. Помоги нам добраться до их деревни. Там я всех знаю, и если даже не найду своих родителей, смогу там как-нибудь устроиться.

Он посмотрел на меня и ответил любезно, но решительно:

— На военных машинах нельзя перевозить гражданских лиц. Это категорически запрещено. Только итальянцы, работающие для американской армии, могут пользоваться военными машинами, да и то лишь по служебным делам. Мне очень жаль, но я ничего не могу для вас сделать.

Сказав это, он повернулся к двум женщинам, которые стояли за нами в очереди; я поняла, что нам больше нечего от него ждать, и пошла вслед за итальянцем с белой повязкой на рукаве.

Как только мы вышли из здания, итальянец, слышавший наш разговор с американским офицером, сказал нам:

— Как раз вчера двух беженцев, мужа и жену, отправили в их деревню на военной машине. Но они могли доказать, что зимой скрывали у себя в доме английского военнопленного. В награду за это в виде исключения их послали на машине в деревню. Если и вы сделали бы то же самое, я думаю, что вас отправили бы без всяких разговоров в Валлекорсу.

Тут Розетта, до сих пор молчавшая, вдруг воскликнула:

— Мама, ты помнишь этих двух англичан? Мы тоже можем рассказать, что они были у нас.

У меня была записка, которую англичане дали мне, уходя от нас; записка была на английском языке, и они оба подписались под ней, я положила эту записку вместе с деньгами. Денег теперь у меня почти не осталось, но записка должна была быть цела. Я совсем забыла о ней, но тут порылась в кармане и нашла ее. Англичане просили меня передать эту записку первому же офицеру союзной армии, с которым мы встретимся. Я сказала радостно:

— Мы спасены!

И объяснила нашему спутнику причину моей радости, рассказав о двух англичанах — как мы их приютили в день рождества, потому что все остальные беженцы боялись пустить их к себе, как они ушли от нас рано утром, а потом пришли немцы искать их. Итальянец сказал:

— Идемте со мной за вещами. А потом я отведу вас в штаб, и вы увидите, что они сделают вам все, что надо.

Мы прошли в другой дом, где раздавали одежду, и там получили каждая по паре мужских ботинок на резиновой подошве, зеленые чулки до колен, юбку и блузку того же цвета. Это была форма, которую носили женщины в их армии; мы остались очень довольны, что получили эту одежду, потому что наши платья превратились в лохмотья и были покрыты засохшей грязью. Кроме того, нам дали еще кусок мыла, которым я сейчас же воспользовалась, чтобы умыться и вымыть руки, то же самое сделала Розетта, потом мы причесались; теперь у нас был почти приличный вид, и итальянец сказал нам:

— Вот и хорошо, хоть на людей похожи стали, а то у вас был совсем дикий вид. Ну что ж, идемте в штаб.

Штаб находился в другом доме. Мы поднялись по лестнице, везде стояли военные полицейские, спрашивавшие нас, куда мы идем: наверно, они должны были все узнавать и проверять. По лестнице вверх и вниз сновало много солдат и итальянцев, мы поднялись на верхний этаж. Наш провожатый поговорил с солдатом, стоявшим на карауле перед дверью, потом подошел к нам и сказал:

— Ваше сообщение их очень интересует, вас примут немедленно. Садитесь на этот диван и ждите.

Ждать нам пришлось совсем недолго. Не прошло и пяти минут, как солдат вошел в дверь, потом вышел и позвал нас. Мы вошли в комнату.

Комната, в которую мы вошли, была совсем пустой, в ней стоял только письменный стол, за которым сидел белокурый мужчина средних лет, с рыжими усами щеточкой, с голубыми глазами, веснушчатый, толстый и добродушный. Он был в мундире, тогда я еще не разбиралась в их чинах, но впоследствии узнала, что это был майор. Перед письменным столом стояло два стула; майор встал, когда мы вошли в комнату, предложил нам сесть и сел только после того, как мы уселись на стульях перед столом.

— Хотите курить? — спросил он нас на хорошем итальянском языке и предложил пачку сигарет.

Я отказалась, и он сейчас же перешел к делу:

— Мне сказали, что у вас есть записка для меня.

Я ответила:

— Вот она, — и протянула ему записку.

Он взял записку, прочитал ее два или три раза очень внимательно и с серьезным лицом, пристально смотря на меня, сказал:

— Эта записка содержит очень ценные для нас сведения Уже много времени мы ничего не знали об этих двух военных, и мы вам очень благодарны за все, что вы для них сделали. Опишите мне их, как они выглядели?

Я описала их ему, как умела:

— Один был маленький блондин с острой бородкой. Другой — высокий и худой, с темными волосами и синими глазами.

— Как они были одеты?

— Насколько я помню, на них были черные клеенчатые куртки и длинные брюки.

— На них были головные уборы?

— Да, что-то вроде военных фуражек.

— А оружие у них было?

— Да, у них были пистолеты. Они показали мне их.

— А что они собирались делать после того, как ушли от вас?

— Они хотели идти через горы к линии фронта, перейти через нее и добраться до Неаполя. Они провели всю зиму в крестьянском доме под Горой Фей и направлялись к фронту в надежде перейти через него. Но я боюсь, что им этого не удалось, потому что все говорили, что линию фронта невозможно перейти из-за немецких патрулей, а также из-за пушек и пулеметов.

— Да, — сказал он, — фронта им перейти не удалось, потому что до Неаполя они не добрались. Когда, в какой день они были у вас?

Я сказала ему, а он, помолчав немного, спросил еще:

— Сколько времени они оставались у вас?

— Всего только одни сутки, они очень спешили, а кроме того, боялись, что кто-нибудь на них донесет. Так и случилось, потому что едва они ушли, как явились немцы. Англичане провели с нами первый день рождества, мы вместе с ними ели курицу и выпили немного вина.

Он улыбнулся и сказал:

— Вино и курица — это только часть нашего вам долга. Скажите, что мы можем для вас сделать?

Тут я ему рассказала все. Что нам нечего было есть, что в Фонди мы не хотели оставаться хотя бы потому, что у нас не было здесь даже крова: домик, в котором мы поселились, разрушен бомбежкой этой ночью; поэтому мы хотим добраться до моей деревни вблизи Валлекорсы: там живут мои родители, и там мы можем некоторое время жить у них. Он выслушал меня очень серьезно и сказал:

— То, что вы у меня просите, по правде сказать, запрещено Но ведь и принимать у себя английских пленных во время немецкой оккупации было тоже запрещено, не так ли?

Он улыбнулся мне, а я ему. Помолчав немного, он сказал:

— Сделаем так: я скажу, что вы едете с нашим офицером, чтобы собрать сведения об этих двух военных, исчезнувших где-то в горах. Мы бы провели поиски во всяком случае, хотя и не в вашей деревне, лежащей в стороне от дороги, по которой они могли следовать, значит, этот офицер сначала отвезет вас в Валлекорсу, а потом приступит к поискам.

Я горячо поблагодарила его, а он мне сказал:

— Это мы должны благодарить вас. А теперь назовите мне ваши имена.

Я сказала ему, как нас зовут, он тщательно записал наши имена, потом встал из-за стола, чтобы попрощаться с нами, и был так любезен, что проводил нас до двери и поручил стоявшему у дверей солдату, сказав ему что-то по-английски. Этот солдат тоже стал такой любезный с нами и попросил нас следовать за ним.

Солдат проводил нас по светлому и пустому коридору и ввел в пустую, но чистую комнату, где стояли две походные койки. Он нам сказал, что мы переночуем в этой комнате, а на другой день, согласно распоряжению майора, нас отвезут куда-то. Солдат ушел, закрыв за собой дверь, а мы вздохнули с облегчением и уселись на койки. Мы чувствовали себя теперь совсем по-другому: на нас была чистая одежда, мы помылись, у нас были консервы, которые мы могли съесть, койки для спанья, крыша над головой, а самое главное — надежда на будущее Одним словом, мы стали совсем другими, и это изменение в нас произвел майор и его добрые слова. Я очень часто думала, что с человеком надо обращаться по-человечески, а не как с животным; обращаться с человеком по-человечески — это значит дать ему возможность, чтобы он был чистым, жил в чистом доме, относиться к нему с симпатией и уважением, но самое главное — внушить ему надежду на будущее. Если с человеком не обращаться так, то он превращается в животное: человек ведь все может, даже стать животным, если уж другие захотели, чтобы он был животным, а не человеком, — и тогда совершенно напрасно требовать от него человеческого поведения.