Анатолий Чубайс - Приватизация по-российски

• Название: Приватизация по-российски
• Автор: Анатолий Чубайс
• Издательство: Вагриус
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-264-00163-4

Признаться, я уже давно привык к тому, что "во всем виноват Чубайс". Эдакое всенародное пугало, бездушный истукан. Одним словом — "Чубайс на ваши головы!" Оправдываться не собираюсь: я не девушка и не кандидат в депутаты, чтобы всем нравиться. Но все — таки в одном, принципиальнейшем, как мне кажется, вопросе мне бы очень хотелось быть понятым своими соотечественниками. Были ли у меня и моих соратников по приватизации ошибки? Конечно, были, но пусть в нас бросит камень тот, кто, активно участвуя в проведении российских реформ, не делал их. Однако в главном, я убежден в этом, мы были правы. Мне говорят: "Вы навязали России чуждую ей приватизацию, вы навязали ей антинародные рыночные реформы". Так вот, я хочу ответить: нет! Это нам — мне и моему поколению — сама жизнь "навязывала" необходимость перемен. Эти перемены назревали постепенно, исподволь, когда мы — те, кому сегодня к сорока, что называется, пешком под стол ходили. И эти перемены всей тяжестью своей навалились на нас, едва мы только — только встали на ноги. В силу целого ряда субъективных причин те, кого потом назвали "Гайдар и его команда", оказались в эпицентре событий. Последнее не принципиально: фамилии могли быть и другие. Но реформы — они врывались неотвратимов судьбы моих сверстников. Их диктовало время. Каждый решал сам: принять их или уклониться, но не было такой воли, которая бы могла предотвратить ход истории…

---

Чубайс А. и др Приватизация по-российски

Вместо введения. "Чубайс на ваши головы!"

Мой отец всегда был убежденным коммунистом. Он верил в идею не потому, что это было выгодно из каких-то карьерных соображений. Он действительно верил — истинно и истово. Он был кадровым военным и военным по призванию. После школы пошел в военное училище — это была мечта всей его жизни. Всю войну (с июня 1941-го по 1945 год — провел на фронте, в танковых войсках. Потом была все та же служба, и мы часто переезжали с места на место.

Наконец под давлением мамы отец поступил в военно-политическую академию, а потом и в адъюнктуру (военную аспирантуру). Поразительно, что никто из журналистов до сих пор не "прошелся" по его дипломной работе. А название этой работы было выразительным: "Полная и окончательная победа социализма в СССР — главный итог преобразующей деятельности партии и народа". Именно эту тему отец вдохновенно развивал на своих лекциях, будучи преподавателем научного коммунизма в военном училище. О победе социализма он говорил искренне и душевно, курсанты к нему всегда относились с большой теплотой.

А вот старшим сыном такого убежденного коммуниста был мой брат — не менее убежденный домашний диссидент. Он исправно слушал вражеские "голоса", а время от времени совершал эпохальные поступки. Скажем, 21 августа 1968 года, в день советской агрессии в Чехословакию, он вооружился самодельным чешским флагом и отправился единолично демонстрировать по Одессе, где тогда отдыхал, — в знак протеста. Авторитета отца едва хватило, чтобы погасить скандал.

Конечно, это была настоящая драма; практически ежевечерне, собравшись за столом к ужину, семья затевала настоящие политические баталии. Я был в то время еще ребенком, но ужасно переживал и за брата, и за отца, стараясь понять обоих. Надо сказать, что аргументы брата мне всегда казались разумными, но душою я был скорее на стороне отца — человека очень искреннего и прямого.

Пожалуй, именно этот внутренний разлад, который зародился в моем сознании в ходе семейных политических дебатов, постоянно побуждал меня задумываться о первопричине происходящих событий. Со временем я понял, что первопричину следует искать в экономических отношениях. Правда, тогда я еще не знал и слова такого — макроэкономика, и экономические отношения представлялись мне как отношения обычного производства — в рамках цеха, завода. Поэтому, когда пришло время оканчивать школу, выбор будущей профессии был совершенно осознанным и аргументированным: Ленинградский инженерно-экономический институт.

Пока я учился в институте, никаких серьезных занятий экономикой не было. То есть я занимался по обычной институтской программе. Может быть, только более интенсивно и целенаправленно, чем другие. Причем сначала я увлекался технологическими дисциплинами, инженерными, а потом меня заинтересовала и собственно экономика. Однако в институте изучать можно было только микроэкономику — на уровне конкретных предприятий. Максимум — отраслей. То же, что увлекало меня по-настоящему — макроэкономику (динамика экономических показателей, денежные отношения…) — обсуждать было не с кем. Даже на специальную литературу, которую следует читать, некому было меня навести, и это угнетало.

Тем не менее я уже сам начинал понимать, что динамика экономических показателей в советской экономике плохая, что дела идут из рук вон, и для лечения требуются очень сильные лекарства. Поэтому когда на лекциях нам рассказывали, в чем преимущества показателя нормативно чистой продукции перед показателем объема реализованной продукции, меня не покидало ощущение, что мы пытаемся обновить краску и штукатурку, в то время как у нас весь дом горит.

Первые попытки серьезного осмысления экономической ситуации в стране стали возможны уже после окончания института. В году 78-79-м как-то "на картошке" (где же еще было встречаться тогда советским аспирантам?) мы сошлись с Гришей Глазковым и Юрой Ярмагаевым, которые пытались всерьез заниматься изучением экономической ситуации в стране. Объединившись, стали целенаправленно разыскивать грамотных людей, также интересовавшихся достоверной информацией о состоянии дел в советской экономике. После долгих поисков обнаружили четвертого — Сергея Васильева. Эти люди и стали впоследствии ядром нашей питерской команды.

Когда число "интересующихся" достигло шести человек, я предложил: ребята, а что, если нам не просто общие разговоры вести, а попытаться организовать дискуссии в режиме профессиональной работы — с настоящими аналитическими исследованиями, на базе обширного перечня литературы и всей доступной информации? Идея понравилась. Мы поставили перед собой задачу: узнать реальную, а не книжную историю советской экономики. И — ни много ни мало — определить пути ее возможного реформирования. Исходя из поставленной задачи определили несколько основных направлений для исследований: нэп, соцстраны, и прежде всего опыт реформирования в Венгрии и Югославии.

Исследования вели капитально. На Югославию, например, посадили Сергея Васильева, и где-то к 81-82-му году он стал, я уверен, специалистом номер один по этой стране во всем СССР. Сергей добывал всю существующую литературу по Югославии, читал ее в подлиннике, так как знал несколько европейских языков, включая какой-нибудь сербско-хорватский, не говоря уже об английском. Он перелопачивал гигантские массы этой литературы, систематизировал полученную информацию и "врубался" в нее очень глубоко. Он запросто мог сообщить, какими политическими и экономическими событиями был обусловлен какой-нибудь очередной кризис динара и при каких экономических обстоятельствах и когда менялось очередное югославское правительство… Точно так же Юра Ярмагаев был в свое время одним из лучших в стране специалистом по нэпу.

Каждый доклад серьезно обсуждался: на два-три дня раздавался всем для изучения, потом — общий сбор, замечания, соображения (или разгром, всякое бывало) и, наконец, окончательная переработка. Все это требовало огромных затрат сил и времени, делалось абсолютно бесплатно, никаких перспектив реального применения накопленных знаний не было и в помине, и тем не менее ни у кого не возникало ни малейших сомнений по поводу целесообразности этой гигантской работы.

Зачем? Почему? Мы не задавались этими вопросами. Мы совершенно ясно видели, что советская экономика идет к краху, что официальная экономическая наука смотрит в другую сторону, и нас все это беспокоило чрезвычайно. Я не знаю, интуитивно ли, на уровне инстинкта самосохранения, или уже профессиональный азарт срабатывал, но мы отчетливо ощущали: надо "врубаться". И как можно быстрее.

Очень скоро у нашего собрания стали возникать серьезные организационные проблемы. И Гриша, и Юра, и я — все мы жили в коммуналках. И поэтому, собираясь на очередное свое обсуждение, жен и детей вынуждены были выгонять на улицу. При этом над нами постоянно висела угроза политических "наездов". Я, в частности, должен был отвечать за то, чтобы наши собрания были защищены от возможных обвинений в создании антисоветской группировки. Будучи постоянно озабочен вопросом политического прикрытия, я однажды наткнулся на интересную советскую организацию под названием Совет молодых ученых, которая у нас в институте существовала только на бумаге. Вот я и решил захватить этот мифический Совет. Написал на чистом листочке: "План работы"… и предложил себя нашему проректору в качестве председателя Совета молодых ученых института. Проректор — профессор Пузыня Константин Федорович, заведующий нашей кафедрой — был человеком прогрессивным. Интересовался макроэкономикой, всегда поддерживал всякие нетрадиционные схемы и подходы и поэтому, подумав, мой листочек подписал.

И тут же нам открылся совершенно другой уровень возможностей. Теперь мы могли заказывать аудитории для своих семинаров и проводить последние совершенно официально, не опасаясь обвинений в антисоветчине. Это были уже не просто собрания "на четверых". Мы приглашали по 15–20 слушателей: аспирантов, инженеров, научных сотрудников — всех, кого считали профессионалами.

Мы начали переписываться, посещать конференции коллег, ездить со своими выступлениями. Появилась даже возможность издать сборник научных трудов, что было полной фантастикой по тем временам. Мы стали выпускать ежегодный сборник молодых ученых — привлекли туда всех, кто работал вокруг нашего семинара. Короче, вывеска Совета молодых ученых позволила развернуться так, как нам и не мечталось. Наверное, именно тогда я впервые по достоинству оценил роль организационной составляющей во всяком серьезном деле.

По мере становления нашей команды мы поняли, что в рамках Питера нам становится тесно, и стали атаковать москвичей. Где-то в году 80-м или 81-м Гриша Глазков обнаружил в Москве Гайдара, у которого тоже была целая команда. Они занимались ровно тем же, что и мы, — изучением реальной российской экономики, но их уровень зачастую был намного выше нашего. К тому же москвичи обладали уникальной информацией, к которой у нас просто не было доступа. Они стали присылать нам свои работы, мы им — свои соображения. Установился хороший контакт.