Михаил Иржавцев - Данэя

• Название: Данэя
• Автор: Михаил Иржавцев
• Жанр: Философия

Роман-антиутопия.

В древние и средние века количество ученых исчислялось единицами — в наше время их количество огромно и будет увеличиваться всё больше и больше благодаря научно-техническому прогрессу. Но чем может быть чревата эта, существующая уже, тенденция вытеснения физического труда интеллектуальным?

Будущее на Земле — непонятно, насколько дальнее. Сверхвысокий уровень развития всего, и общество, состоящее почти из одних ученых-интеллектуалов. А тех, кто непригоден для интеллектуального труда, «неполноценных», безжалостно используют. Как ресурс органов для хирургических пересадок интеллектуалам, упрощенного удовлетворения сексуальной потребности, производства всяческих опытов наряду с животными. И — для вынашивания детей «неполноценными» женщинами.

Лал, историк и мыслитель, единственный понял, к чему ведет подобное разделение человечества: царству сверхсовершенных роботов, заменивших людей, во главе с немногочисленными бесчувственными гениями и строго потребным этим гениям количеством умственно выродившихся «неполноценных». Он начинает борьбу за его ликвидацию; её после его гибели продолжают его друзья, Дан и Эя, — борьбу долгую и полную острых драматических моментов.

---

— Расскажи им поподробней о нянях, — попросил Лал.

— Охотно. О них не только рассказывать — им, по-моему, памятники ставить нужно.

Самая небольшая часть нянь — это студентки-медики, будущие педиатры; остальные — исключительно неполноценные: опять же, небольшая часть — роженицы в первые месяцы беременности и кормилицы, и основная — бывшие роженицы и кормилицы. Их регулярно инструктирует руководитель-педиатр. Они знают немало, несмотря на то, что, как и все неполноценные, получают минимальное общее образование и всего двухлетнее специальное.

Поймите, уход за маленькими детьми — дело очень сложное, тонкое, требующее от нянь и наличия большого количества специальных навыков, и хорошего знания каждого младенца, и преданности, и любви к детям, и, не боюсь сказать, сообразительности и интуиции. Пусть они необразованны, пусть относятся к неполноценным — они специалисты, и в большинстве, довольно таки высокого класса.

Они ведь для младенцев — то же, что матери. Когда-то даже существовала пословица: «Мать — не та, что родила, а та, что выкормила». И они ведь любят детей; а дети — их, и смутно помнят потом очень долго. Смутно — потому что в три года детей передают в детские сады, в другие руки.

Вы — своих нянь помните?

— Я — нет, совсем, — ответил Дан.

— Я — как что-то уже неопределенное, но теплое и надежное, — сказал Лал.

— А ты, Эя? Ты ведь моложе всех.

— Я до сих пор шепчу «нянечка», когда что-то меня расстроит.

— И возятся они с детьми до самой смерти. Пока есть силы, сами, а потом помогая и наблюдая за молодыми нянями, потому что их опыту и пониманию младенцев уже цены нет.

— Они умирают своей смертью? — подбросил вопрос Лал.

— Да, теперь уже своей. Раньше — совершенно непригодных нянь умерщвляли, теперь — нет.

— Давно?

— Через несколько лет после открытия Земли-2: мир с того момента стал добрей и менее расчетливо-рационалистичным. И вообще…

— Что: вообще?

— То, что кончилась длинная полоса неудач: мы вырвались из нее. Люди стали счастливей, окрыленней; снова есть вера в себя. Ты, Дан, хоть ты и гений, не представляешь всю значительность того, что сделал.

Ведь это все появилось тогда, чтобы напрячь все силы до предела. Но теперь — когда уже все позади? Не вижу больше смысла!

— Ты о чем? — недоуменно спросил Дан.

— О многом. В первую очередь, о сплошном использовании неполноценных рожениц. Пусть все женщины снова сами рожают себе детей. Пусть дети живут сколько возможно с родителями. Пусть люди узнают снова радости материнства и отцовства, которых лишили себя, не понимая, что без них нет полного человеческого счастья. Неужели их не вернут себе?

Много трудностей? Так пусть общество облегчит заботу о детях, не разрывая их связь. Взрослые и дети должны как можно больше общаться — это необходимо и тем, и другим. Взрослые будут намного счастливей, а дети — быстрей и полней развиваться. Выгода будет огромная, во многом.

Вот, хотя бы: вопрос с детской литературой. Кто из современных писателей пишет для детей? Считанные единицы, и те, в основном — педагоги. Чуть-чуть Лал, но и тот за последние десять лет написал девять стишков и два рассказа, которые успел прочитать менее чем за час.

— Ничего подобного: только два рассказа и один стишок. Остальные стихи не мои, их только написали по моей просьбе.

— Почему так мало?

— Трудно, Ева. Ой, как трудно! Легче написать роман для взрослых: они уже так много знают прежде, чем начнут его читать. Чтобы писать для детей, надо общаться с ними куда больше, чем приходится. В этом ты, безусловно, права.

— Еще не все.

— Отбраковка?

— Она, проклятая! Главная болячка наша. Будто собственными руками убиваем детей. В этом единодушны все педагоги. Недаром же удалось хоть сколько-то добиться ее снижения.

— За счет увеличения потомства неполноценных? — уточнил Лал.

— Ну, конечно.

— Ладно: лед, все же, тронулся.

— Чуть-чуть лишь пока. Послушай, Лал! Ты привез их именно сюда и меня попросил быть вашим гидом здесь — просто так? Неужели больше ничего не имел в виду?

— Угадала: ты, как всегда, права, Ева.

— Тогда я сказала все. Доскажешь сам. Я показала: это главное.

Она сунула на прощание Эе свою личную пластинку и стояла, пока ракетоплан не исчез за облаками.

…Пораженные всем увиденным, Дан и Эя вопросительно посматривали на Лала, но тот только молча посасывал трубку.

В тот день у них не было никаких общих планов, каждый занимался чем-то у себя.

Дан встретился с Лалом в столовой за обедом. Эя не пришла, и когда они вызвали ее, на экране Дана появилось: «Буду занята до завтрашнего утра».

Им вдруг стало грустно, хотя Эя, как и любой человек, вольна сама решать, чем заниматься в свое свободное время и с кем находиться. Это неотъемлемое естественное право полноценного человека — его личный архив, ключом к которому является неповторимый рисунок его пальцев, его нерабочее время, его желания и его тело принадлежит только ему. Даже если Ева сейчас с другим мужчиной или гурио, это тоже только ее дело, — никто не в праве интересоватьс или выражать каким-то образом свое отношение к этому ни сейчас, ни после.

Но им, все-таки, было грустно без нее, поэтому решили после обеда еще раз напоследок отправиться на рыбалку. Заказали из своих хранилищ необходимое, сели в аэрокар и через час приземлились на берегу озера. Был рабочий день, на озере не было видно никого. Спустив на воду надувные лодочки, они разъехались в разные стороны.

…Подплыв к намеченному месту, Дан поднял винт-мотор, опустил якорь и не торопясь закинул удочки. Потом уселся с трубкой, стал глядеть на гладь воды, поросшие лесом берега и островки. «Уютная она, все-таки, наша Земля», — думалось ему в блаженной отрешенности от всего, которое он почти всегда испытывал на рыбалке.

И тут начались поклевки; он следил за кивками и уже больше ни о чем не думал, охваченный привычным рыбацким азартом. Лещи, да какие: красавцы! Ай да Дан! Таких лещей поймать! Это предмет законной гордости, которую он не считал нужным скрывать.

Но клев прекратился так же внезапно, как и начался. Дан поднял якорь и на веслах передвинулся поближе к острову, поросшую тальником. Там, прицепив блесну, он прицелился и сделал заброс. Первая пара их не дала результатов, на третьем рыба было взяла тройник, леска натянулась, но на мгновение. Либо не взяла как следует, либо он не сумел подсечь. Дан сделал еще заброс, более рискованный, почти к самым кустам на сильно выступающем в воду мыске.

Повел — и тут же почувствовал, что зацепил. Было жаль блесну: щука явно шла на нее. Конечно, дома есть программа изготовления ее, — но то дома, а он здесь, и неизвестно, придется ли ему ловить когда-нибудь еще. Решил попробовать отцепить.

Действуя веслами, медленно подгреб к мыску. Солнце стояло низко, почти у самого горизонта. Легкий ветерок приятно обдувал лицо и голое тело и тихонько толкал лодку. Пока он возился, подергивая леску, осторожно, чтобы не оборвать блесну, ветерок развернул лодку, и она оказалась по другую сторону мыска.

Удивленный вскрик заставил его повернуть голову: по щиколотку в воде перед ним стояла женщина. Она была обнаженной; лицо и тело поражали невероятной, нечеловечески совершенной красотой. Солнце, уже коснувшееся горизонта золотило ее последними лучами.

— Дан! — беззвучно шептала она.

— Лейли! — узнал он.

Дан смотрел, будучи не в силах отвести взгляд. До чего она прекрасна: самая красивая на Земле! Ни одна гурия, чья красота — плод изощренной работы селекционера-генетика, не могла соперничать с ней. И у гурии, даже самой красивейшей, не может быть такого взгляда, как у нее — величайшей актрисы.

Не отрывая от него широко открытых глаз, она пошла к лодке, все глубже, глубже, пока в воде не скрылись плечи — только голова с густыми темными волосами, сколотыми на затылке в большой тяжелый узел, оставалась над водой. Бездонные темные глаза были полны слез.

— Дан! — простонала она, протягивая к нему руки.

Преодолев оцепенение, он прыгнул в воду и, подняв ее, понес к берегу. Крепко прижавшись к нему, обняв за шею обеими руками, она замерла, будто боясь, что ей все только кажется, и сейчас исчезнет.

Он вынес ее на берег и опустил на песок. Склонившись перед ним на колени, судорожно рыдая, она стала исступленно целовать его ноги.

— Лейли, сестра, что ты?! — Дан нагнулся к ней. Она подняла голову, и в ее он увидел страшно многое: муку и радость, страсть и преданность, робость и нетерпение. Он снова взял ее на руки, прижал к себе. И почувствовал, как начинает дрожать, что нетерпение тоже растет в нем. Порыв страсти бросил их на теплый песок, сплел тела.

…Они очнулись от непрерывных позывных.