Бернгард Келлерман - Голубая лента

• Название: Голубая лента
• Автор: Бернгард Келлерман
• Издательство: Калининградское книжное издательство
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1989
• ISBN: 5-85500-055-9

Реальной основой для романа Б. Келлермана «Голубая лента» послужили факты трагической гибели английского парохода «Титаник» в 1912 году.

---

И она училась — со свойственной ей одержимостью.

Руки Евы! Но почему они сейчас так его поглотили, эти руки? Ведь через минуту он их увидит!

Кинский вышел на палубу, где находилась ее каюта, и здесь ему на миг бросилось в глаза лицо молодого человека с удивительно правильными чертами. Только много позже, когда он был уже у Евы, ему вспомнилось, что это был тот самый молодой человек, которого он вчера видел подле Евы, тот самый, что приезжал к его Грете в Санкт-Аннен.

Кинский заплутался в коридоре. Кто-то из стюардов заметил его растерянность.

— Что вам угодно, сударь? — спросил он.

Кинский остановился и долго думал.

— Я ищу каюту госпожи Кёнигсгартен, — ответил он наконец.

— Сюда, пожалуйста, вот эта дверь.

Теперь он стоял у самой двери, и сердце в нем так отчаянно колотилось, что ему казалось, будто вздрагивает весь коридор. За дверью послышался тихий смех.

Кинский постучался.

— Да? — отозвался звонкий, жизнерадостный голос.

Он машинально нажал на ручку двери, отворил ее и что-то невнятно пробормотал, сам не понимая, что говорит.

— Феликс? Входи же.

Внезапно его глазам предстала Ева — воплощение блеска и силы. Грезившему наяву Кинскому показалось, что она источает какой-то волшебный свет.

Однако Ева была растеряна не меньше его. Она протянула ему руку. Краска бросилась ей в лицо, но она быстро овладела собой и заговорила. Кинский рассеянно отвечал. Позже он никак не мог вспомнить, о чем они говорили.

— Конечно, я была просто ошеломлена, когда получила твое письмо, Феликс. Ты на этом пароходе! Какое совпадение! Но тут я вспомнила, что ты однажды вел переговоры с оркестром Филадельфийской филармонии. Я читала об этом в газете. Правда, с тех пор прошло много времени…

— Нет, я здесь по другой причине, — уклончиво ответил Кинский. И, опустив глаза, добавил: — Переговоры с Филадельфией так ничем и не кончились.

— Ну, я не собираюсь выведывать твои тайны, — ответила Ева и засмеялась, чтобы скрыть волнение в голосе.

Надо признать, Кинский явился в самый неподходящий момент. С эгоизмом всех влюбленных она именно теперь всякую помеху ощущала как нечто невыносимое для себя и решила, что окажет ему сердечный прием, не лишенный, однако, некоторой сдержанности. О, она готова была многое простить, но никогда, ни за что не сможет забыть его прошение о разводе. Не простит и того, что он похитил Грету прямо на улице. Она собиралась поболтать с ним полчаса, как со старым знакомым, с приятелем, и на этом бы все кончилось. Откровенно говоря, Ева сильно побаивалась этой встречи. Но сейчас, когда Кинский вел себя очень тактично, почти смиренно, она даже обрадовалась, что столь неожиданно свиделась с ним, и с каждой минутой становилась все более спокойной, даже веселой.

— Вот чай. Прошу, Феликс. Может, выпьешь чашечку?

— Благодарю, не откажусь.

Руки Евы! Он смотрел на них, не отрываясь. Сейчас слились воедино мечта и действительность. Как хороши ее руки, как гибки, как выхолены! Пальцы, хоть и суженные к ногтю, все же были чуть толстоваты. От тяжелой работы в юности.

— Какими красивыми стали твои руки, Ева! — сказал он, когда она подала ему чашку чаю. — Ты помнишь еще наши занятия? Помнишь, как держат в руках вазу с фруктами?

Ева оживленно закивала в ответ.

— О! Ты имеешь в виду дочь Тициана? Забыла ее имя… Смотри! — И плавным движением Ева вскинула руки: казалось, будто она кончиками пальцев держит вазу: — Вспомнила, вспомнила! — засмеялась она. — Ее звали Лавинией!

— Умница! — восхищенно заметил Кинский и улыбнулся. — А вот как дочь Тициана держит голову, этого ты, наверное, не помнишь?

— Нет, помню! — Ева встала и, высоко воздев руки, с идеальной точностью воспроизвела нужную позу.

— Ты способная ученица, Ева, — восхищенно заметил Кинский.

— Да, я много и усердно училась, — ответила она, почти с нежностью взглянув на него своими иссиня-серыми глазами. — У тебя! — добавила она и в знак благодарности низко ему поклонилась. — Ты был превосходным учителем!..

Теперь они болтали о всякой всячине, перескакивая с одного на другое. «Как твое здоровье, Феликс?» — «Хорошо!» — «А как поживает твоя мать? Как идет работа? Надеюсь, хорошо?» Грета ей рассказывала, что он работает день и ночь. Сама она где-то читала, будто он написал новую оперу и что она скоро появится. Или об этом ей рассказывал Райфенберг?

— Увы, до этого еще далеко, — мрачно покачал головой Кинский. — Ведь я никогда ничего не довожу до конца. Ты знаешь. Может, это мой рок — никогда ничего не кончать. — Кинский взглянул ей прямо в глаза, затем скривил свои узкие губы в горькую улыбку и отвел взгляд.

Еще бы! Ева прекрасно знала, что он не умеет ставить точку. В этом и была его трагедия. Сейчас она пыталась что-либо прочесть на его лице, с годами ставшем ей совсем чужим, — ведь она видела его лишь изредка, да и то во сне, и всегда искаженным гневом и ревностью. Бедный Феликс, он очень плохо выглядит и так изжелта-бледен, — видно, редко бывает на воздухе. Хрящеватый нос еще больше выдается вперед, а глубоко запавшие глаза горят мрачным огнем.

На лице Кинского Ева подметила еще одну незнакомую ей черту: выражение полной отрешенности и отчаяния. В его блуждающем взгляде она прочла безразличие человека, живущего в другом мире и почти чуждого всему земному.

Лицо Кинского нервно подергивалось, и Ева заметила, что, разговаривая, он все время к чему-то прислушивался. Она забеспокоилась. Из ванной доносился какой-то шум. Это Марта, глупая, не могла уж посидеть тихо! Кинскому в это мгновение вспомнился молодой человек, встретившийся ему на палубе… да, да, тот самый, что в метель вышел из таксомотора у ограды Санкт-Аннена. Что это? За стеной разбился стакан. Ах так, их подслушивают! Ева окружила его соглядатаями!

Он умолк на полуслове и встревоженно спросил:

— Там есть кто-нибудь?

— Да, это Марта, она там прибирает. Ты же ее помнишь, — холодно, почти наставительно сказала Ева.

— Да, да, конечно, — ответил Кинский и, ядовито усмехнувшись, взглянул на нее.

До чего же ей были знакомы и этот взгляд, и эта его улыбка! Они как бы говорили: «Ты, видно, мне не доверяешь? Боишься, как бы я тебе не перерезал горло?» В этом сказался весь Кинский, каким она знала его прежде. Ева вдруг испугалась и пожалела, что приняла его: никогда нельзя знать, что он в такой момент сделает.

Однако, к ее удивлению, он ничего не сделал. Не перевернул кресла, не стал буйствовать, нет, он только примирительно улыбнулся и продолжал говорить. Он слышал ее концерт, сидя возле самого зала, в оранжерее. И должен прямо сказать, что она сделала большие, колоссальные успехи.

Ева покраснела. Кинский знает, как она ценит его мнение! Ведь он был ее первым учителем. И Ева снова в знак благодарности низко ему поклонилась. Но на этот раз в ее голосе слышался холодок. Ей явно не терпелось закончить разговор.

Кинского бросило в дрожь. Он хотел поблагодарить ее за исполнение колыбельной песни, но постеснялся.

— Еще сигарету? — предложила Ева.

— Благодарствую.

Кинский сник. Он понимал, что разговор окончен: от нее теперь веяло полным равнодушием. Поначалу ему послышались в ее голосе какая-то сердечность и участие, но он, видимо, ошибся. Это был голос хорошо воспитанной дамы, которая вежливо его приняла и так же вежливо с ним простилась. В ее сердце не осталось ни следа, ни малейшего намека на какое-либо чувство к нему.

Теперь оба молчали.

И все же — он быстрым взглядом окинул ее лицо — Ева единственное в мире существо, которое могло бы его спасти. Хоть бы несколько дней побыть подле нее — и он спасен! Он боялся смерти, бежал от нее. Сказать ей об этом? Крикнуть ей это в лицо?

Поднявшись, Ева принялась искать что-то на рояле.

Ему опять показалось, что она излучает свет. Он встал и хотел было протянуть к ней руки. «Ева! Ева! — хотелось крикнуть ему. — Спаси меня! Спаси! Я страшусь смерти!» Но у него недостало сил ни протянуть руки, ни крикнуть. Внезапно вокруг Евы появился огненно-красный контур. Он что-то пробормотал, Ева обернулась.

Кинский, бледный как смерть, рухнул в кресло. Он был в обмороке. Ева испугалась и все же подозрительно следила за ним. «Может, это все разыграно, — подумала она. — Он способен на все».

— Марта!

Вбежала испуганная Марта. «Ох уж этот барон! От него одно беспокойство», — говорил ее мрачный взгляд, брошенный на Кинского, лежавшего в кресле без сознания.

— Что случилось, Ева?

— Скорее, воды! — Ева смочила бледное лицо Кинского одеколоном. Он сразу очнулся и встал.

— Прости меня, Ева, — пробормотал он в чрезвычайном смущении. — Это от морской болезни, я совершенно не выношу моря. — И он, шатаясь, двинулся к двери. — Прости, что напугал тебя, — добавил он, пытаясь улыбнуться. И исчез, прежде чем Марта успела принести воды. Ева облегченно вздохнула, хотя ее все еще била дрожь.