Ярослав Питерский - Падшие в небеса

• Название: Падшие в небеса
• Автор: Ярослав Питерский
• Жанр: Современная проза

Идея — можно ли палачу любить жертву и ревновать к счастью любви обреченного на смерть? Обыкновенные человеческие судьбы 1937 года в глубинке страны!

---

— Не вернется. Наши органы не дураки. Там не дураки сидят! Они, кого попало — арестовывать не будут! Если арестовали эту Самойлову — значит, есть за что! А вдруг она шпионкой была? А?! Как тогда?!

— Хм, Дим, а ты не боишься? Ведь ты с ней постоянно болтал. Просил ее научить тебя писать так же как она?! Бегал к ней! Она тебя чаем поила! А вдруг и на тебя подумают? Вдруг и ты чего ей взболтнул там при беседах ваших, — зло, ехидным голосом спросил Клюфт. Он с презрением смотрел на Митрофанова. Тот, скукожившись — сжал голову в плечи и был похож на разжиревшего, и замерзшего воробья, сидящего на жердочке. Его руки тряслись. Но, через секунду, Димка выпрямился и вскочив, зашипел как змея:

— Что? Что ты такое несешь?! А?! Что такое?! Да! Я ходил к ней кабинет! Да, мы пили с ней чай! Ну и что? Я ж не зал кто она такая?! Откуда я знал? Да и что, я мог ей разболтать? Какие секреты? Я писал то, вон — всякую мелочь и мне никаких секретов никто отродясь, не передавал! Я ни за что, не расписывался! И брось болтать тут! Брось!

Клюфт улыбнулся. Тяжело вздохнув, тоже достал папиросу и закурил. Посмотрев на сизый дым, висевший облаком в кабинете, Павел встал и открыл форточку:

— Эх, Димка! Димка! Зависть она ведь самое, противное из человеческих, отрицательных, рефлексов! Да, да Димка — рефлексов! А ты как я вижу — завидовал Самойловой! Завидовал и теперь радуешься? Чему Дима? Кто тебе мешает стать ведущим корреспондентом? Никто! Перед тобой все дороги открыты! А вот завидовать, да еще и радоваться горю — противно и мерзко Дима! Противно!

— Кому это я завидовал? Кому? Никому я не завидовал и попрошу на меня не намекать! — взвизгнул Митрофанов. Он, по-театральному, погрозил Клюфту, маленьким, толстым пальчиком и сел на стул, тяжело дыша.

— Ладно, ладно! Садись и работай! Мне тоже, вон, надо работать. К завтрашнему утру мне статью напечатать надо. А тут сам видишь — над каждым словом придется работать. Речь объемная у товарища Сталина — нужно взять самые важные куски! Митрофанов словно ждал этого момента. Он с облегчением вздохнул и натянуто улыбнулся. Его щеки растянулись в гримасе — с явной неохотой:

— Ну, вот, ты тоже Паша. Тут всякие гадости говоришь. Я, мол, разболтал Самойловой. Нет, ты так не говори больше. Не говори. Я это и слушать не хочу! Я же комсомолец! Паша. Прошу тебя — больше не допускай в мой адрес таких оскорбительных речей! Клюфт, хотел ответить. Но сдержался. Посмотрев на Димкино, испуганное и злое лицо, Павел решил — пусть последнее слово останутся за ним. Так будет лучше. Открылась дверь и, на пороге появился — кошмар Клюфта. В проеме двери стояла Пончикова. Она зло смотрела на Павла. Вера Сергеевна улыбнулась и ехидным голосом тихо, словно на распев — произнесла:

— Сегодня уведомляю ваш отдел. Что вы оба должны быть на экстренном комсомольском собрании! В актовом зале! Не опаздывать попрошу обоих! И вы товарищ Митрофанов, и вы товарищ Клюфт! Оба приглашены! Верее, оба обязаны быть и не какие отговорки вам не помогут! Отсутствие будет расценено, как нарушение комсомольской дисциплины и в дальнейшем персональное дело каждого будет рассмотрено отдельно! Так, что потрудитесь явиться! — Пончикова, собиралась, уже было, закрыть дверь, но Клюфт успел ей крикнуть в ответ:

— Вера Сергеевна! Вера Сергеевна! У меня есть уважительная причина! Лицо Пончиковой, перекосила гримаса любопытства. Она, хмыкнула и скривив, губы, буркнула:

— И, какая же?

— Я пишу передовицу! Речь товарища Сталина! Вот буду завтра представлять в номер! Мне нужно работать! Клюфт, был уверен — «такой аргумент» собьет ее спесь и вредная корректорша сдастся, и уйдет восвояси ни с чем. Но на удивление Павла, Вера Сергеевна — скривила еще более мерзкую рожу и зло ответила:

— Я еще раз повторяю — никакие отговорки не помогут! Писать статью о речи товарища Сталина, нашего вождя и учителя — ваш святой долг и обязанность! Понятно! И вы будете делать это как хотите! Хоть ночью! Ночью и пишите! Ночью лучше думается — вы ведь так любите писать по ночам?! И кстати — как говорит сам товарищ Сталин — партийная дисциплина превыше всего! Превыше, товарищ Клюфт! А комсомол — это большевицкая, молодежная смена! Смена товарищ Клюфт! И вы как комсомолец обязаны сделать все, что бы ваша дисциплина была безупречной! Безупречной! И прикрываться статьей нашего вождя — это не по-комсомольски! В общем, ваше отсутствие будет расценено как неуважительное! В общем, в шесть начало! Что бы были оба! — Пончикова развернулась и хлопнув дверь — растворилась, как страшное ведение. Клюфт еще долго молчал. Митрофанов, что-то бубня себе под нос, начал долбить по клавиатуре своей машинки. Металлический скрип, молоточков с буквами, превращался, в противную симфонию — триумфа несправедливости. Клюфт, зажал уши ладонями и сморщив лицо, крикнул:

— Дима, прекрати барабанить! Митрофанов прервался, испуганно взглянул на коллегу.

— Дима, что за бред несла эта баба-яга? Какое собрание? Оно ведь было совсем недавно? Что такое? Что экстренного? Ты же все сплетни знаешь — поведай!

— Хм, в общем-то, ты бы и сам мог догадаться. Сам. Собрание связано с арестом Самойловой.

— А это то, тут причем? Самойлова не была комсомолкой! Она ведь член вэкапэбэ!

— Вот в том то вся и фишка! Как я понял, собрание будет объединенным. Все члены партии и комсомольцы! Будем разбираться — как враг, затесался в наши ряды? Как в дальнейшем этого избежать, ну и как я подозреваю — клеймить позором эту Самойлову!

— Что значит — клеймить позором?! Она ведь еще не осуждена! Мы даже не знаем — в чем ее обвиняют? Как клеймить?! — возмущенно воскликнул Павел.

Но Митрофанов на этот раз отвечать ему не стал. Димка простодушно улыбнулся и, пожав плечами, шмыгнул своим веснушечным носом:

— Паш, да ты не кипятись. Успокойся. Работай вон! Придем на собрание разберемся. Что мы опять из-за этого с тобой ссориться будем? Брось ты Паша! Клюфт подозрительно посмотрел на Димку. Тот, изменился в лице. Простодушная маска, вновь наползла на круглую физиономию. Дурачок и простофиля, виновато улыбнулся, и повернувшись — забарабанил по клавишам. Машинка, повизгивала и как строптивая лошадка скрипела — когда Митрофанов, передергивал в ней, бумагу рукояткой. Павел тяжело вздохнул и отвернулся. В глаза бросились — белые, гладкие листы с крайкомовской, синей печатью и длинной, почти неразборчивой подписью в углу, с входящим номером регистрации. Клюфт положил на них ладонь — пытаясь придавить бумагу со всей силы. Зазвонил телефон. Черный аппарат противно дребезжал, словно сигнал пожарной машины. Клюфт снял трубку.

— Мне нужен товарищ Клюфт, — услышал он такой нежный и желанный голос Верочки Щукиной.

— Алло! Клюфт у телефона! — пытаясь придать тембру своего голоса — деловитость, ответил Павел. Он взглянул на Митрофанова. Тот напрягся, прекратив барабанить. Его явно интересовало — кто звонит коллеге.

— Паша. Это я!

— Да, слушаю вас, вы из горкома партии? Как ваша фамилия? — словно не узнавая Веру, ответил сухо Клюфт. Ему не хотелось, что бы Митрофанов догадался — с кем он разговаривает по служебному телефону.

— Паша, я поняла ты не один. Ладно. Я буду говорить тебе кратко. Паша. Тут такое! В общем, нам надо срочно увидеться! Срочно Паша! Это очень срочно!

— Я понимаю вас товарищ Белкин, — Павел, почему-то назвал выдуманную фамилию. Первое, что ему пришло на ум — звонит бельчонок. Значит, она — будет Белкина. Вера словно догадавшись, ласково ответила:

— Паша. Я поняла. Паша. Нам надо сегодня встретиться! Срочно! В шесть на нашем месте! На углу проспекта Сталина и улицы Кирова!

— Извините, товарищ Белкин, в это время я занят! У нас срочное комсомольское собрание! Давайте завтра?

— Завтра? Нет, Паша, сегодня! Я буду тебе ждать возле твоего дома! Буду ждать, я не уйду, пока не дождусь! Паша! Я тебя люблю, — в трубки послышались всхлипывания. Клюфт понял — Вера плачет. Ему страшно захотелось как-то утешить ее и сказать что-то ласковое! Но Павел взглянул на Димкину спину и его покрасневшие от напряжения уши и понял — Митрофанов ловит каждое слово. Клюфт сдержался. Он лишь сухо ответил:

— Я понял вас товарищ Белкин. Но, на том конце провода, уже звучали короткие гудки. Вера положила трубку. Павел сидел за столом и тупо смотрел на листы. Белая лощеная бумага с мелким текстом мозг не воспринимал. Мысли Клюфта были вне смысла важного документа.

Ожидание чего-то, страшного и мерзкого. Думать о работе не хотелось. Клюфт, одну за другой, курил папиросы. В большой, чугунной пепельнице — собралась целая гора окурков. Она, словно маленький вулкан, зловеще дымила. Павел затягивался, глотая горячий и едкий табачный дым, и сощурив глаза, читал текст. Но вникнуть в его смысл он не мог. А может, даже не хотел. Клюфт поймал себя на мысли, что речь товарища Сталина — какая-то однообразная и в тоже время, витиеватая, и скользкая. Павел со страхом подумал: «Товарищ Сталин может говорить неправду. Может! Он ведь тоже человек! Он ведь такой же, как и все! И ему не чужды человеческие пороки! Ложь. Ненависть и призрение. Предательство. И главное властолюбие! Это загадочное желание человека — обладать властью! Властью над людьми! Над миллионами людей! Миллионами, таких же, как я, Самойлова, Верочка, его друг и коллега — неудачник и завистник Митрофанов! Все они сейчас в его могучей власти! Он один, может решить их судьбу. В одно мгновение! Он один может сделать так, что все окружающие его люди просто исчезнут! Нет! Нет! Это не так!