Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

• Название: Последнее искушение Христа
• Автор: Никос Казандзакис
• Издательство: Литера
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-86617-037-Х

«Последнее искушение Христа» — роман греческого писателя Никоса Казандзакиса, который принес его автору всемирную известность. Впоследствии американский режиссёр Мартин Скорсезе снял по этому роману фильм, также ставший заметным событием в культуре XX века.

---

Женщины рассмеялись. Мария обернулась и увидела арапчонка с переполненной корзиной.

— Рабби, что это за мальчик? Как мне нравятся его зубки.

Иисус опустился перед очагом. Сестры принесли ему молока, мед и целую ковригу белого хлеба. Глаза Иисуса наполнились слезами.

— Семь небес были малы для меня, мне не хватало семи добродетелей и семи великих идей. А теперь, что за чудо, сестры мои! Мне довольно вашей малой хижины, куска хлеба и простых слов.

Он обошел дом как хозяин, принес со двора охапку сухой лозы, подбросил ее в огонь. Пламя вспыхнуло ярче. Он набрал воды из колодца и напился. Раскинув руки, он обнял за плечи Марию и Марфу.

— Возлюбленные Марфа и Мария, я сменю свое имя. Вашего брата, которого я воскресил, убили. Я займу его место здесь, в углу. Я буду пасти его скот, я буду пахать, сеять и убирать урожай на его полях. А когда по вечерам я буду возвращаться домой, мои сестры будут омывать мои усталые ноги и готовить мне пищу. А потом я буду садиться перед огнем на его скамейку. И звать меня будут Лазарь.

Арапчонок не сводил с него глаз. И чем дольше он смотрел, тем больше менялись лицо Иисуса и все его тело — голова, грудь, руки и ноги. Он все сильнее начинал походить на Лазаря, живого и здорового Лазаря, с крепкой шеей, загорелой грудью, огрубевшими мозолистыми руками. Сестры трепеща следили в полумраке за этим преображением.

— Я изменил свое тело. Я изменил свою душу. Привет вам! Я объявлю войну нищете и посту. Душа — веселый зверь. Уста, скрывающиеся за этими усами и бородой, — уста души. Я объявляю войну целомудрию. Немые неподвижные младенцы живут в чреве каждой женщины. Раскройте врата и выпустите их в свет! Незачинающий убивает… Что ты плачешь, Марфа?

— Как еще я могу ответить тебе? У нас, женщин, нет другого ответа.

— У нас, женщин, объятия всегда раскрыты, — раскинув руки, промолвила Мария. — Входи, мой господин. Садись. Распоряжайся. Ты — хозяин дома.

Я закончил борьбу с Господом, — сияя, продолжил Иисус. — Мы помирились. Больше я не буду делать кресты. Я буду делать корыта, колыбели, кровати. Я принесу мои инструменты из Назарета и приведу свою несчастную мать, чтобы внуки наконец одарили ее своей нежностью.

Мария сжала его руку, Марфа облокотилась на его колени. Свернувшись перед огнем, арапчонок делал вид, что спит, но между длинных ресниц то и дело поблескивали его черные глаза — он наблюдал за Иисусом, и хитрая довольная улыбка растекалась по его лицу.

— Я ткала, рабби, твои страсти на белом-белом одеяле — крест, а вокруг тысячи тысяч ласточек. Я пускала челнок то с черной, то с красной нитью и пела погребальную песнь — ты услышал меня, сжалился и пришел, — сказала Мария.

— Я умею лишь месить тесто, стирать белье и говорить «да», — вступила Марфа. — Это мои единственные достоинства. Я знаю, ты выберешь мою сестру себе в жены, но позволь мне дышать с вами одним воздухом, позволь мне стелить и взбивать вам постель и хлопотать по хозяйству, — она вздохнула и продолжила: — Девушки в нашей деревне поют песню, очень грустную песню. Они поют ее весной, в дни, когда птицы высиживают своих птенцов. Позволь мне спеть ее, и ты поймешь, ибо в ней вся моя печаль:

Эй, вы, юнцы желторотые,
Я устала, устала себя продавать,
Все отдам, отдам по дешевке,
Но нет купца на мое добро.

За гнездышко ласточки — губы свои,
За яйцо орла — нежную грудь,
За боль сердечную — всю себя.
Пусть же купит меня кто-нибудь.

Глаза Марфы набухли от слез, а Мария обняла Иисуса за пояс, словно боясь, что его отнимут у нее. Сердце у Марфы заныло так, будто его пронзили острым ножом, но, собравшись с силами, она продолжила:

— И еще, рабби, я хочу сказать тебе одну вещь, а потом я уйду и оставлю вас одних с Марией. Однажды неподалеку отсюда, в Вифлееме Иудейском, жил молодой князь по имени Вооз. Дело было летом, и слуги его, сжав, обмолотив и отвеяв зерно, сложили его на току, справа — пшеница, слева — жмых. Он же улегся между двумя скирдами и заснул. В середине ночи на ток тихо вошла бедная женщина по имени Руфь и опустилась возле его ног. Она была бездетной вдовой, и много горестей выпало на ее долю. Мужчина почувствовал в ногах тепло ее тела, протянул руку и уложил ее рядом с собой… Понимаешь ли ты меня, рабби?

— Да. Продолжай.

— Я ухожу, — поднялась Марфа.

Иисус и Мария остались одни. Взяв циновку и одеяло, на котором были вышиты крест и ласточки, они поднялись на, крышу. Они легли и укрылись тканью, чтобы Господь не видел их, и принялись ласкать друг друга. Вдруг одеяло соскользнуло, Иисус открыл глаза и увидел арапчонка, который сидел на краю крыши. В руках у него была пастушья свирель, и он играл, устремив взор на Иерусалим.

На следующий день вся деревня ходила полюбоваться на нового Лазаря. Арапчонок сновал взад и вперед, носил воду, доил овец, помогал Марфе растапливать очаг, а потом садился на порог и играл на своей свирели. С дарами пшеницы, молока, фиников и меда крестьяне приходили приветствовать странного гостя, столь походившего на Лазаря. Арапчонок всем понравился, его тискали и смеялись с ним, и тот смеялся вместе с вифанцами.

Пришел и слепой старейшина. Протянув руку, он ощупал лицо Иисуса, его ноги, руки, потом покачал головой и рассмеялся.

— Да вы что, совсем ослепли? — закричал он собравшимся во дворе жителям. — Это не Лазарь. Дыхание его пахнет иначе, он иначе сложен, и кости у него крепче. Их и мечом не рассечь.

— Я не Лазарь, — признался Иисус. — С ним все кончено. Меня просто тоже зовут Лазарь, мастер Лазарь, я — плотник. К этому дому меня привел ангел с зелеными крыльями, и я вошел сюда, — он взглянул на арапчонка, который весь трясся от смеха.

Время бежало, словно бесконечная вода, орошая мир. Зерно созрело, заблистал виноградник, оливки налились маслом, гранатовые деревья подарили плоды. Прошла осень, настала зима — у нового Лазаря родился сын. Отдыхая после родов, Мария с бесконечным восторгом взирала на новорожденного.

— Боже, как это чудо могло выйти из моего чрева? Я напилась бессмертной влаги, — повторяла она, — я напилась бессмертной влаги — я никогда не умру!

Шел дождь, стояла темная ночь. Земля распахнулась навстречу небесам, обращая в жижу их избыточное семя. Мастер Лазарь, растянувшись в своей мастерской на стружках среди неоконченных колыбелей и корыт, прислушиваясь к раскатам грома, думал о своем новорожденном сыне и о Боге. Душа его была покойна. Впервые Господь явился ему в образе дитя. Он слышал, как Тот плачет и смеется в соседней комнате, резвясь на коленях матери. «Неужто Господь так близок, — размышлял Лазарь, поглаживая свою черную бороду. — Неужто Его розовые пятки так нежны, и Он боится щекотки? И Его так легко развеселить, этого Всемогущего Бога, человеческой лаской?»

Арапчонок вошел в мастерскую. Сейчас, ночью, пока его не видели женщины, он снова превратился в ангела и прилег, распластав крылья, на стружках.

— Иисус, ты не спишь? — прошептал он в темноте.

Иисус сделал вид, что не слышит, — ему так нравилось отдыхать в тишине, слушая лепет новорожденного. Улыбка расплывалась по его лицу. Как он привязался к этому арапчонку. Сколько тот для него делал бегал по делам, помогал столярничать, а по вечерам, когда дневные труды были закончены, присаживался на порог и играл для него на своей свирели. И слушая его, Иисус забывал об усталости. А когда всходила первая звезда, они все садились за стол, а арапчонок то и дело шутил и подсмеивался над бедной Марфой и ее девственностью.

— В моей родной Эфиопии, — игриво глядя на Марфу, говорил он, — люди не скрывают своих желаний и не терзают свои сердца, как вы, иудеи. Мы честно и открыто говорим о своих страстях и облекаем их в плоть и кровь. Если я хочу съесть банан, кому какое дело, мой он или чужой, я его все равно съем. Если я хочу искупаться, я иду и купаюсь. Если я хочу поцеловать женщину, я целую ее. И наш Бог не наказывает нас за это. Он такой же черный, как и мы, в ушах у него золотые серьги, и он тоже поступает как ему вздумается. Он наш большой брат, а мать у нас общая. Ночь.

— А ваш Бог смертен? — спросила его как-то Марфа.

— Пока жив хоть один чернокожий, он будет жить, — ответил арапчонок и ущипнул Марфу за пышное бедро.

Каждый вечер, после того как гасили лампаду, ангел-хранитель распускал в темноте свои крылья и укладывался рядом со своим спутником. Они шептались тайком от женщин, и ангел давал советы Иисусу на следующий день. Потом снова обращался в арапчонка и отползал на свое место. Но сегодня ему не спалось.

— Ты спишь, Иисус? — повторил он громче.

Иисус снова не ответил. Тогда ангел вскочил, подошел к нему и потормошил за плечо.