Томас Ксинси - Левана и Богородицы Скорби

• Название: Левана и Богородицы Скорби
• Автор: Томас Ксинси
• Жанр: Ужасы и Мистика

Одна из составляющих наиболее известного и выдающегося литературного твореня английского эссеиста Томаса де Квинси «Suspiria de Profundis» (лат. Воздыхания из глубины души). На концепции «Левана и Богородиц Скорби» частично основана трилогия итальянского режиссёра Дарио Ардженто «Три Матери» («Суспирия» 1977 г., «Инферно» 1980 г. и «Мать слёз» 2007 г.)

---

Вторая сестра зовется Mater Suspiriorum — Богородица Вздохов. Она никогда не досягает до облаков, никогда не движется по воле ветра. Она не носит диадемы. В глазах ее, если бы можно было разглядеть их, не нашлось бы ни ласки, ни прозорливости; по ним нельзя прочитать ее историю: взгляд ее наполнен утраченными мечтаниями и обрывками полузабытого бреда. Но она не поднимает глаз: голова ее, покрытая истрепанным тюрбаном, постоянно клонится долу, взор словно прикован к праху. Она не рыдает, не стонет — лишь изредка доносятся ее чуть слышные вздохи. Ее сестра. Мадонна, нередко впадает в неистовство и, в безудержном гневе обрушиваясь на небеса с проклятиями, требует возвратить отнятых у нее милых. Но Богородице Вздохов неведом дух мятежа; ей чужды бунтарские возгласы, она и не помышляет о бунте. Она смиренна вплоть до полного самоотречения. Она преисполнена покорности, свойственной отчаявшимся. Если она и ропщет глухо, то только во сне. Если шепчет — то в сумерках, наедине с собой. Временами она бормочет что-то невнятное, но только если окажется на безлюдье — среди пустоши, всеми покинутой, как она сама, на развалинах города, когда солнце уже закатилось. Эта сестра навещает парию, навещает еврея, навещает раба, прикованного к веслам на галере в Средиземном море; навещает преступника, сосланного на остров Норфолк и вычеркнутого из анналов памяти в милой далекой Англии; она навещает растерянного кающегося грешника, который упорно обращает взор к одинокой могиле: эта могила представляется ему поверженным алтарем, где некогда в прошлом совершалось кровавое жертвоприношение; ныне, однако, бесполезно возлагать на этот алтарь любые жертвы — и тщетны все мольбы о прощении и тщетны все усилия загладить былую вину. Всякий невольник, который, взирая с боязливым упреком на полуденное тропическое солнце[2],одной рукой указует на землю — общую для всех нас мать, но для него — мачеху, а другую простирает к Библии, общей для всех нас наставнице, но для него — книге скрытой и запечатанной семью печатями; всякая женщина, обретающаяся во тьме, обойденная любовью, под кровом которой она могла бы преклонить голову, и лишенная надежды, лучи которой рассеяли бы ее сиротство, ибо небом ниспосланные инстинкты, что питают природные зачатки священных привязанностей, вложенных в ее любящую грудь Богом, задушены бременем общественных требований и теперь еле теплятся, вяло догорая, будто светильники в склепе посреди древних гробниц; всякая монахиня, чью невозвратную майскую пору обманом похитил у нее злокозненный родич (Господь ему судья!); всякий узник, заточенный в темнице, — все, кто страдает от вероломства; все, кто по установленному закону стали отверженными и изгоями, детьми или порождениями наследственного бесчестия — все они водят знакомство с Богородицей Вздохов. Она тоже носит на поясе ключ, однако почти им не пользуется. Ее владения — преимущественно среди шатров Симовых, среди бездомных скитальцев во всем белом свете. Однако и среди именитых и сильных мира сего есть у нее свои собственные алтари, и даже в прославленной Англии найдутся немногие — те, кто в глазах толпы высоко вскидывает голову с горделивостью королевского оленя, однако втайне чело их отмечено ее печатью.

Но третья Сестра, к тому же самая младшая… Тс-с-с! Говорить о ней следует лишь вполголоса… Владения ее невелики, в противном случае замерла бы на земле всякая жизнь плоти, но внутри ее царства власть принадлежит ей безраздельно. Голова ее, с зубчатой башней наподобие короны, возвышается, как у Кибелы, уходя почти что за пределы видимости. Она не потупляет взора: глаза, воздетые на такой высоте, трудно было бы различить на расстоянии. Но и через тройную траурную вуаль, окутывающую ее лицо, достигает земных низин неистовый огонь ярко полыхающего в ее глазах страдания: оно не затихает ни в час заутрени, ни в час вечерни, ни в полуденный час, ни в час прилива, ни в час отлива. Она бросает вызов Богу. Она рождает безумие и подстрекает к самоубийству. Далеко вглубь уходят корни ее могущества, но узок круг тех, кем она правит. Ибо ей подвластны только те, у кого глубины сознания потрясены вселенскими катаклизмами; в ком дрогнуло сердце и ум пошатнулся под единым воздействием бурь наружных и бурь внутренних. Мадонна идет неверными шагами, быстрыми или медленными, но сохраняя в своей поступи трагическую грациозность. Богородица Вздохов крадется робко, с оглядкой. Но младшая из Сестер движется иначе — порывисто и непредсказуемо, тигриными прыжками. У нее нет ключей: она редко является меж людьми, но зато берет приступом все двери, в какие дозволено ей войти. Имя ее — Mater Tenebrarum — Богородица Мрака.

Таковы Semnai Theai, или Величественные[3], богини: таковы были Эвмениды, или Милосердные Девы, моих оксфордских снов (Милосердными называли этих богинь в античности из страха, желая задобрить их лестью). Но вот Мадонна заговорила. Речь она вела мановениями своей таинственной длани. Коснувшись моей головы, она подозвала Богородицу Вздохов — и вот что сказала, если перевести в слова знаки, доступные человеческому разумению лишь вне бодрствования: «Взгляни — это тот самый, кого с детства я обрекла служить моим алтарям. Я избрала его в любимцы. Я совратила его с пути и ввела в соблазн — и с небесных высот похитила для себя его юное сердце. Благодаря мне он стал идолопоклонником; благодаря мне преисполнился многими томительными желаниями; я понудила его боготворить прах земной и молиться гробницам, что кишат червями. Священной казалась ему могила, отрадной ее тьма, безгрешной — ее тление. Его, этого юного идолопоклонника, приуготовила я для тебя, о нежная, кроткая моя Сестра Вздохов! Приблизь же его теперь к своему сердцу и приуготовь для опеки нашей вселяющей ужас сестры. А ты, — обратилась она к Mater Tenebrarum, — свирепая сестра, искушающая и ненавидящая, прими его от нее. И позаботься возложить ему на голову тяжкий свой скипетр. Не попусти, чтобы близ него, окруженного мраком, сидела по ночам женщина, исполненная нежности. Отними у него даже хрупкую надежду, изгони отраду любви, иссуши источники слез, прокляни его так, как только ты способна проклясть. Тогда лишь он обретет совершенство в очистительном горниле; тогда увидит запретное для взора — зрелища чудовищные и тайны, не выразимые словом. Тогда он прочтет древнейшие истины — истины печальные, величественные, устрашающие. Так он воскреснет прежде, нежели умрет. И тогда исполнится повеление, предписанное нам от Бога, — язвить его сердце до тех пор, пока не раскроются сполна способности его духа!»

Примечания

1

Сам я никогда не позволял себе возжелать чужой собственности — ни вола, ни осла ближнего: еще менее подобает философу зариться на чужие образы и метафоры. Здесь, следовательно, я должен возвратить истинному владельцу — мистеру Вордсворту — чудесный образ вращающегося колеса с мелькающими спицами, которому он уподобил стремительную смену дня и ночи. Я заимствовал этот образ только для того, чтобы заострить собственную фразу; справившись с ней, я немедля (читатель тому свидетель!) погашаю долг сноской, единственно для этой цели предназначенной. Руководствуясь тем же правилом, я при запечатывании писем пользуюсь нередко печатками, взятыми заимообразно у юных леди: эти печатки хранят, как правило, трогательные ссылки на «память сердца», «надежды», «розы» и «воссоединение любящих»: поистине бесчувственной скотиной будет читатель, которого не растрогает красноречие печаток — даже если он останется глух к моему из-за дурного своего вкуса. (Примеч. автора.)

2

Здесь, как, вероятно, известно читателю, имеются в виду главным образом Североамериканские штаты с их хлопковыми и табачными плантациями, однако не только они; я не затруднился охарактеризовать солнце, взирающее на труд рабов, как «тропическое» — даже если оно находится не в самих тропиках, но в тех краях, где климат сходствует с тропическим. (Примеч. автора.)

3

Слово «semnos» в словарях обычно переводится как «досточтимый» (venerable) — не слишком лестное определение применительно к особам женского пола. Я же склонен полагать, что оно наиболее близко соответствует нашему представлению о величественности — насколько это возможно для греческого слова. (Примеч. автора.)