Сергей Козлов - Репетиция Апокалипсиса

• Название: Репетиция Апокалипсиса
• Автор: Сергей Козлов
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

— Из головы, — быстро сообразил Никонов.

— Из головы, — дотронулся до лба Макар. — Хищение рукой совершается? — продолжал он. — Рукой. Но ведь она не сама по себе. Сначала вот здесь, — он снова дотронулся кулаком до лба, — или не так? Когда не даёшь просящему — рукой, то где твоё решение созрело? А?

— Ты хочешь сказать?.. — начал было Михаил Давыдович.

— Да, — запальчиво перебил его Макар, — я хочу сказать, что клеймо дьявола давно уже у нас. У многих! У большинства!

— А смыть это клеймо… можно? — робко спросила Даша.

— По воле Божьей всё можно, — выдохнул Макар. — Живи по заповедям, само смоется.

— А кровь? — спросил вдруг Никонов и посмотрел на свои руки.

— Кровь? — Макар не ожидал такого вопроса, задумался, но потом уверенно сказал. — Важно, чтобы это не была кровь невинных. Да и не мне судить. Не мне… — он вдруг весь ушёл в себя.

— Про клеймо-то правильно сказал, — покивала Галина Петровна, вновь повернулась к храму и медленно перекрестилась.

— Знаете, — вспомнил вдруг Никонов, — я много вариантов Концов Света в интернете читал. То там вспышка на солнце и всё оборудование остановится, то астероид упадёт, то ещё что-нибудь… И всё к тому, что жизнь, как она шла, продолжаться не сможет. То есть, как бы это правильнее выразиться, я бы назвал это даже не Концом Света, а концом комфорта, который постоянно наращивало человечество. Причём комфорт для немногих за счёт большинства. А Конец Света, по-моему, это что-то другое…

Эньлай, который всё это время молчал, лишь часто оглядываясь на двери храма, позволил себе сказать:

— Если хочешь прочитать будущее, изучай прошлое…

— Конфуций, — тут же определил Макар.

— Конфуций, — улыбнулся Эньлай.

— Прошлое — это урок, — зацепился за мысль Макар, — мы эти уроки очень плохо усваиваем. Если принять за отправную точку мысль Конфуция, то, что с нами сейчас происходит, может быть уроком. От того, как мы его поймём, заучим, какие дадим ответы, зависит… — Он не договорил, потому что до конца не знал, что от этого зависит.

— Мы пойдём в больницу, — заявила Галина Петровна, прерывая все размышления, — к этому мальчику-врачу, может, сможем чем помочь. Я до пенсии всё же медсестрой была.

— Все решили собраться утром здесь же, — напомнил Никонов.

— А я и так приду, — Галина Петровна указала ему на храм. — Священника надо. Настоящего.

— Надо… Настоящего… — повторил за ней Олег. — Где взять?

— Скажите, что мне сделать, чтобы вернуть детей и Наташу? — взмолился вдруг Эньлай и, не сдержавшись, зарыдал.

— Держись, парень, — взял его за плечи Макар, — ещё неизвестно, стоит ли их сюда возвращать. Понимаешь?

— Понимаю, — согласился Эньлай. — Но хочу их видеть!

— А где Аня? — спохватился Никонов.

— По-моему, вон она, — Даша показала на проем в колокольне. — Что она там делает?

— Только этого нам не хватало! — догадался Никонов, и добавил шёпотом: — Щас прыгнет — или у нас есть время?.. Так, я полетел наверх, отвлекайте.

— Постойте, — попросил Михаил Давыдович, — сегодня я должен делать добрые дела. Позвольте, я попробую с ней поговорить.

Никонов посмотрел почему-то на Макара, тот одобрительно кивнул:

— Давай, профессор.

5

— Аня, подождите, я должен прыгнуть с вами, — хватая воздух после подъёма, прохрипел Михаил Давыдович, — обязательно с вами.

— Вам-то это зачем? — холодно спросила Аня.

— Меня тоже не возьмут в рай, — спокойно и уверенно, если не считать сбитое дыхание, ответил профессор. — Точно не возьмут.

Анна посмотрела на Михаила Давыдовича с некоторым интересом. Так смотрят на непонравившуюся картину, на которую всё же надо обратить внимание.

— Понимаю, не верите, — опередил её профессор.

— Вот только психологии не надо, — скривила губы Анна. — Из-за меня покончил с собой человек, с которым я могла прожить жизнь. Понимаете?

— Понимаю, ей-богу, понимаю, — поторопился заверить Михаил Давыдович, и фраза прозвучала фальшиво.

— Ничего вы не понимаете! Потом у меня была куча мужчин. Взвод! Или сколько там — рота! Но они меня не любили! Секс, ужин, взаимное удовольствие — вот, что им от меня было надо. А единственный человек, который меня любил, покончил с собой. Я — ему — должна! — она отбила последние три слова, точно три аккорда в коде.

— Я тоже был поводом, а может, причиной смерти, — несуразно, но зато честно сказал профессор. — И у меня тоже не было настоящей любви. Почти. Я пользовался тем, что под руку подвернётся. Я охмурял таких красивых девушек, как вы, Анна. Студенточек… Цветочки срывал! — Михаил Давыдович обессиленно сел на мраморный пол, привалившись спиной к стене. — Самое милое дело — первокурсниц охмурять.

— И что? Они потом все выпрыгивали из окон? — ухмыльнулась Анна.

— Нет, конечно, но жизнь я им портил. Да и был один случай… Был… — Михаил Давыдович опустил голову. — Почти как у вас. Девушка полюбила меня по-настоящему. Как говорится, не за зачётку и госэкзамен…

Профессор словно забыл про то, что Анна стоит в проёме стены на высоте шестидесяти метров.

— Сейчас трудно себе это представить. Она полюбила меня не за что-то, а просто так. Ну, может, за мозги. На лекциях я так выкладывался, что нынешняя неначитанная молодёжь принимала меня, пожалуй, за сервер, у которого жёсткий диск загружен самыми разными данными. Печально, что ценили они не мудрость, а информированность. Я очень хорошо помню ту группу… Таня была такая тихая. Знаете, есть такой тип девушек: сами себе на уме. Но одновременно она была очень красивая. Обычно как: заходишь в группу — и как будто в галерею современной живописи попал: от обилия макияжа и тату в глазах рябит. А Таня в этом смысле была белой вороной. Буквально. Блондинка и без макияжа. Поэтому я её сразу заметил. Мужчины на таких реагируют больше, чем на размалёванных куриц. В аудитории такие девушки почему-то всегда садятся на последнюю парту. Причём в полном одиночестве. И Таня так сидела. У неё был серый с поволокой задумчивый взгляд. Казалось, она меня никогда не слушает. Но на семинарах она всегда отвечала точно. Кратко и точно. Смотрит куда-нибудь в окно, будто и не в аудитории находится, и определяет абсолютно точные параллели сущности и существования в трудах Ибн-Сины и аль-Фараби… У остальных рты открываются от удивления. Они Платона от Маркса отличить не могут. А голос у Тани — грудной, но тихий. Вкрадчивый такой. И эти плывущие где-то над миром серые глаза…

— Вы так рассказываете, что, похоже, были в неё влюблены, — Анна сама не заметила, как села в проёме, и теперь внимательно слушала Михаила Давыдовича.

— Теперь уже думаю — да. А тогда… — профессор обхватил голову руками и заныл куда-то в согнутые колени: — У-у-у… Это же она первая заметила мне, что я впадаю в манихейство! — вспомнил вдруг Михаил Давыдович.

— Манихейство? Это что — извращение какое-то?

— А? — не понял профессор.

— Ну, — смутилась Анна, — сексуальное извращение?

— Извращение, только не сексуальное, а духовное. Меня Макар за него уже три раза по лицу бил.

— Макар? — Анна с интересом посмотрела вниз, где терпеливо стояли и ждали остальные.

— Ну да, похоже, у него очень серьёзное образование. Он просто прикидывается гробокопателем. А манихейство — это еретическое учение одного перса. Его Мани звали. Он считал, что добро и зло в мире уравновешены и зло неистребимо… Да… — снова погрузился в себя Михаил Давыдович. — Если понимать мир так, как понимает его Макар, то Таня была последним шансом, который мне был дан. После смерти жены.

— Вы её обманули? Отвергли?

— Не совсем так. Или совсем не так. Хотя это мало что меняет. В любом случае, я убил её. — Профессор несколько секунд молчал, взвешивая собственное признание. — М-да… Получить экзамен по философии — это как сопромат сдать у инженеров или анатомию в медакадемии.

— Высшая математика?

— Да. Поэтому для многих современных девушек, не замороченных на вопросах нравственности, прийти вечерком к профессору было оптимальным решением. Многотомные труды для них легко помещались в пакетик с презервативом. Каламбур: он защищал их не только от инфекций и беременности, но и от знаний. Догадываюсь, что на следующий день они делились друг с другом. Представляю: одни говорили, что я ещё ничего, другие, что мой отвислый животик их даже заводит, третьи, что еле вытерпели мою бороду, четвёртые, что и такое надо попробовать… Простите, зачем я это всё вам рассказываю! По́шло… Гадко… — смутился Михаил Давыдович.

— А Таня? Вы же говорите, она…

— Да-да, — опередил Михаил Давыдович, хватаясь будто за луч света в тёмном царстве, — она-то как раз эти знания легко усваивала. Она пришла ко мне… даже не знаю почему. Да и не в холодильнике рылась, не глянцевые журналы листала, а бродила вдоль книжных полок. Помню — на ней были классические голубые джинсы, обтягивающие и чётко определяющие талию. Не такие, как в моде, что сваливаются с мягкого места, а точнее, с жалкого подобия этой важнейшей части женской фигуры. Ну, знаете, у нынешних девушек, какие-то они мальчиковые, угловатые. Простите за натурализм. Смотреть не на что. В общем, квадратные какие-то нынче девушки… И красивых всё меньше. Ещё обвешаются пирсингом, татуировку влепят, и штаны эти… А! — раздражённо махнул рукой профессор. — А Таня… будто из моей молодости пришла. Джинсы, джемпер, волосы, собранные в хвост… И руки! Ах, какие у неё были руки! Настоящие! Представляете, никакого лака, никакого маникюра! Естественный цвет ногтей на длинных красивых пальцах! Прямо девятнадцатый век! Девушка из дворянской усадьбы! Томик Тургенева в руки… Зачем я ей был нужен? Полагаю, первое, что её ко мне привело, — жалость. Она меня жалела. И ещё — она верила в любовь. «Вам, Михаил Давыдович, — говорила она, — нужна любовь, иначе вы пропадёте».