Андрей Кокоулин - Я — эбонитовая палочка

• Название: Я — эбонитовая палочка
• Автор: Андрей Кокоулин
• Жанр: Научная Фантастика

Полуфантастическая городская проза. Очень на любителя.

---

— Карточку, Коля!

Я спешно полез в карман. Карточка, карточка, ага, нащупал. На мгновение мы встретились глазами. Иди уже, одними губами сказала Ритка.

Справа, слева — люди. Одинокие и семейные. Глупые и умные. С желаниями, чувствами, проблемами. Им нет дела ни до кого.

Ни до меня. Ни до соседей. Ни до тех, кто поднимается навстречу и выходит, отделенный барьером, из метро.

Эта разрозненность кажется удивительной.

Каждый сам по себе и сам за себя. И наедине с собой. В гордом одиночестве.

А разве мы чужие друг другу? — думал я, спускаясь. Ведь нет. Не чужие. Это фикция, что человеку нельзя понять другого человека.

Просто это тяжело. Это внутренняя работа. Невидимая, но необходимая. Выворачивающая душу, да. Но ведь и очищающая ее.

Мне вспомнился вдруг тот самый вечер. Придержавшая дверь спасительная рука. Сидение на барьере. "Зомби", несущийся с лестницы.

Я улыбнулся, будто наяву увидев хохочущую после сеанса Киру. "Коля, боже мой, что ж ты рот-то открыл? Как тапком прихлопнутый, честное слово!".

Мы сидели на скамеечке в скверике, пили сок из одного на троих пакета, и Сергей, смущаясь и горячась, рисовал мне странный мир с существами, почему-то потерявшими смысл жизни, то ли забытыми, то ли забывшими нечто важное, но куда-то вечно и бездумно спешащими.

Незаметно темнело небо, зажигались фонари, существа, ничего не подозревая, по тропинкам шаркали мимо, в сумраке казалось, что они, горбясь, несут с собой все свои беды и грехи, незримо налипшие на плечи, и хрипловатый голос еще утром не существовавшего друга, отдаляясь и приближаясь, плыл надо мной в вечернем воздухе: "Мы — эбонитовые палочки, Колька. Мы дарим людям их будущее…"

Так хочется повторения…

Я сошел с эскалатора и встал у стены. Живот медленно теплел. Нервное. Перед сеансом все время тянет продышаться, сосредоточиться, сосчитать про себя до ста, но на самом деле ничего этого не нужно. У дара нет настройки. Достаточно всего лишь с минуту смотреть на лица.

И пропускать их, пропускать, не фиксируясь на каком-то одном.

Я не посылаю воображаемые лучи добра и не свечусь. Я просто разряжаюсь.

Как аккумулятор.

Это ощущение — разрядки — подходит к сеансу больше всего. Я пустею, что-то во мне пустеет, утекая вместе с людьми, направляющимися к платформам.

Будто каждый отщипывает по чуть-чуть.

Но мне не жалко. Если они хоть на день… Или хотя бы до вечера…

Вот как Ритка не понимает такой простой вещи? Дар надо дарить. Всем, на кого хватает, а не кому-то по разнарядке. Не за деньги, не за престиж, не выбирая.

Наверное, я — идеалист.

Под коленки словно кто-то слегка подопнул — началось.

На десять, на пятнадцать ступенек вверх прокатившейся живой волной расправлялись плечи, выпрямлялись спины, блестели глаза, улыбки освещали молодеющие лица, вытравливая горечь и неурядицы, и мир становился ярче, будто протертый от пыли тряпочкой. Люди в нем становились ярче. Сплоченней. Цельней. Добрей.

Они даже сходили, будто устремлялись вдаль. В космос. В иную, лучшую жизнь.

Один раз я заревел прямо на сеансе. От гордости, что мы можем быть такими. От обиды, что мы такое потеряли.

А иногда казалось, что под сводом станции люди вот-вот, не сговариваясь, грянут хором нечто задорное, боевое. "Легко на сердце от песни веселой!". Или "Не кочегары мы, не плотники, да!".

Но нет, они просто расходились, окрыленные, радостные, по-настоящему живые. Дети скакали, кое-кто оглядывался удивленно, мол, с чего бы так хорошо.

Мягкая, ватная слабость поднималась по ногам.

— Колька!

— Д-да.

Раскрасневшаяся, удивительно красивая Ритка, налетев, обняла меня, задышала в лицо мятным леденцовым ароматом.

— Это просто супер! Какой же ты молодец!

От нее веяло напористым, веселым счастьем. Она взяла меня за руку, прислонилась к стене рядом. Закрыла глаза.

Люди текли.

— Так хорошо.

Пустея, я думал, что да.

Понимаешь, говорил мне Сергей, я сам часто замечал, что люди ни о чем не думают. Они идут, а в головах у них — фоновый шум. Это даже не мысли, это какие-то обрывки, ошметки мыслей, череда помех, как в телевизоре с редкими картинками каналов. Они словно бы не живут, вернее, это нельзя назвать жизнью, это существование робота, механизма, у которого нет программы, или она испортилась. Достаточно заглянуть в глаза — тусклые, понимаешь?

Для чего вот они живут? Разве они понимают? Разве осознают? Разве стараются приблизиться к пониманию?

Посмотри, говорил мне Сергей.

Кажется, мы стояли на "Восстания", у стены, и я задирал голову на плотную толпу, текущую по ступенькам перехода.

Ты думаешь, они счастливы? — спрашивал он со странной гримасой. Ты думаешь, они знают, что такое счастье?

Голос у него подрагивал.

Мне жалко их. Мне ужасно жалко их, говорил он, словно с каждым словом ему делалось больно. Им кажется, что они живут. Вернее, они думают, что это жизнь. Бесцельная суета, за которой ничего нет, это жизнь. Деньги — это жизнь. Погоня за еще большим количеством денег — жизнь. Вся жизнь впустую. Вся. А потом они умирают…

— Коля.

Я открыл глаза.

— Ты как? — Ритка участливо заглядывала в лицо.

— Н-нормально.

— Я тогда побежала, да? А ты сам.

— Х-хорошо.

Ее поцелуй в щеку был легок, как бабочка.

Я вдруг вспомнил тот, первый поцелуй в кафе, и подумал, что он был теплее. А этот какой-то смазанный.

Я еще постоял, потихоньку, словно жизнью, наполняясь желаниями, мыслями, покалыванием в ногах, ощущениями сквозняка, обдувающего лоб.

Хорошо.

Уже в вагоне, трясущемся к "Звенигородской", мне вдруг подумалось: как странно. Раньше я часто вспоминал Усомского, его слова, его истории, примерял к себе, руководствовался ими. А теперь в голове моей звучит голос Сергея.

Наверное, каждому человеку в свой момент приходят нужные ему учителя. Главное, заметить их и принять. И их слова, их поступки поведут тебя дальше по жизни.

Ведь если подумать, если размотать мое прошлое, как детективную нить, Виктор Валерьевич появился в нашей с мамой квартирке, когда я хотел уже умереть. Я не знаю, божественное это было вмешательство или игра случая. Может быть, время от времени каждому человеку даются шансы вырасти, обрести смысл и цель существования. Кто-то ухватывается за них, а кто-то пропускает мимо. Я ухватился.

И Виктор Валерьевич вдохнул в меня желание жить.

Он научил меня преодолевать страх и не обращать внимание на свою ущербность. Он открыл мне, что все вокруг — тайна и таинство, восхитительная красота, и для того, чтобы видеть это, ощущать это, нужно только сердце.

Ни слух, ни глаза, ни ноги.

А Сергей дал мне то, чего мне стало не хватать с течением времени. Он показал мне место мое среди людей, мое предназначение.

Я — эбонитовая палочка.

Мне кажется, говорил Сергей, что мы — последние. Те, кто обладает такой возможностью. А может мы и вовсе уроды. Вывих генетический.

Он был пьян тогда.

Он, оказывается, сильно пил, и момент нашей встречи просто пришелся тогда на "трезвый" промежуток.

Понимаешь, говорил он, есть четыре стадии отношения к людям. Проходятся все. Наверное. Сначала это ненависть. Не какая-то глобальная ненависть и, собственно, не совсем ненависть. Не мизантропия. Почти бытовая неприязнь. Когда тебя толкают или мешают, или обливают грязной водой из лужи. Мысль выскакивает автоматически: гады, сволочи, был бы автомат… Затем следует стадия равнодушия. Противопоставления, отделения, эскапизма. Люди и я. Я не равно люди. Они сами по себе, где-то там, в другом мире, лишь бы не трогали. Пересечения вынуждены и в тягость и тебе, и им.

А третья стадия — жалость.

К этому приходишь все равно. Смотришь снизу эскалатора на пустоту в глазах, на серость лиц, на рябь в телевизорах душ, ни искры, ни горения, редко мелькнет, засветит одинокая фигура, но пропадет, и снова течет поток тихого безумия, пустота, бездна.

Становится жалко их.

О, Господи, Господи, слезы душат, выворачивают наизнанку. Думаешь: как же так? Кто вы, люди? Зачем вы сделали это с собой?

Или просто время обточило вас, обесточило, стерло все краски, весь огонь?

Бедные, убогие, приспособившиеся и привыкшие к этой убогости. Я спасу вас, я спасу всех вас, на кого меня хватит.

А четвертая стадия? — спросил я, потому что Сергей потом долго молчал.

Четвертая стадия, с непонятной улыбкой произнес он, это любовь. Потом должна прийти любовь. Ко всем. Ко всему человечеству.

Если тебя хватит.

Я вышел на "Звенигородской" и, одолев переход, погрузился в поезд до Финляндского вокзала. Меня толкнули под локоть, кто-то, перемещаясь, придавил телом. Не страшно. Но вот любить? Как можно любить всех, я не знал.

Рита, мама, Усомский. Папа, мамина сестра в Феодосии. Ну, еще Вероника Сергеевна. На этом список людей, к котором я испытывал добрые чувства, исчерпывался. Остальные… Кто для меня остальные?