Всеволод Крестовский - Деды

• Название: Деды
• Автор: Всеволод Крестовский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-08-004442-7

В исторической повести «Деды» широко известного во второй половине XIX века русского писателя Всеволода Владимировича Крестовского (1839–1895) описывается время правления Павла I. Основная идея книги – осветить личность этого императора, изобразить его правление не в мрачных красках, показать, что негативные стороны деятельности Павла были преувеличены как современниками, так и последующими историками. В книге ярко обрисованы образы представителей дворянских сословий – вельмож, офицеров, помещиков.

Последние главы посвящены генералиссимусу Александру Васильевичу Суворову, Итальянскому и Швейцарскому походам русских войск в 1799 году под его командованием, переходу через Альпы суворовских чудо-богатырей.

Для среднего и старшего школьного возраста.

---

"Рискнуть разве?… Куда ни шло!.. Ведь он счастливым называется, ведь он заповедный! А коли счастливый, то должен выручить, – думалось ему в то время, как на столе золотые "голландчики" переходили из одной кучки в другую. – А что, если попробовать на ее счастье?… Ведь она и впрямь счастливая… Поставлю-ка я на бубновую даму… Ей-богу! Куда ни шло!"

И Черепов поднялся с места.

"Ну, моя радость, моя любимая, дорогая, желанная, выручай!.. Выручай меня!" – мысленно молил он, обращаясь в уме своем к светлому образу той девушки, которая с недавнего времени всецело царила в его сердце.

– Атанде![250] – сказал он, вмешавшись в среду игроков, окружавших стол. – Золотой на бубновую даму.

– Ого! На девушку? – весело заметил кто-то.

– Да еще на какую, кабы вы знали! Уж коли эта не выручит…

– А вдруг изменит?

– Что-о?… Она изменит?… Мечите, капитан, мечите!

Вдруг в эту самую минуту кто-то внезапно дернул с наружной стороны за ручку запертой двери. Игра мгновенно прекратилась, карты исчезли со стола, и на грудки золота офицеры поспешили накинуть несколько салфеток. Заветный "голландчик" остался в кармане Черепова.

Один из игроков отомкнул задвижку и отворил. На пороге появился ресторанный слуга, а за ним выглядывала фигура гвардейского пехотного солдата.

– Что вы, черти, беспокоите!.. Чего вам надо?

– А вот кавалер про корнета Черепова пытают, – почтительно объяснил лакей, – не здесь ли, мол, спрашивают, потому как они, сказывают, были у них на дому, и дома им сказали, что господин корнет здеся находятся, то я им и говорю, что они точно здеся, и проводил сюда.

– От кого ты, любезный? Что тебе? – с неудовольствием спросил солдата Черепов.

– От их сиятельства графа Харитонова-Трофимьева очередной вестовой, – отвечал гвардеец. – К вашему благородию записка, – прибавил он, доставая из кармана сложенную и запечатанную облаткой[251] бумажку.

Черепов развернул записку и взглянул на почерк. Очевидно – почерк был женский.

"Господи! Неужели… Неужели она! Что ж это значит?" – тревожно екнуло его сердце, и он с нетерпеливым чувством жадно стал пробегать глазами наскоро начертанные французские строки.

«Батюшке очень нужно зачем-то Вас видеть, – писано было в этой записке, – и так как я иногда по своей охоте разыгрываю, как Вам известно, роль его секретаря, то и спешу Вас уведомить, согласно его желанию, чтобы Вы приезжали к нам как можно скорее. Кстати, если хотите похвалить или покритиковать мой придворный сарафан, в котором я должна буду присутствовать на коронации и который только что привезен мне для окончательной примерки г-жою Ксавье, то поторопитесь Вашим приездом».

«Голубка моя! Дорогая!» – чуть было не вслух подумал обрадованный Черепов и, сунув кое-как записку в карман камзола, как ошалелый побежал вон из ресторана.

– Черепов!.. Вася!.. Друг! Куда ты? Что с тобою? – раздавались вослед ему голоса товарищей, изумленных этим поспешным и каким-то встревоженным бегством.

Корнет, не оборачиваясь, махнул им рукой и поспешил далее.

– Экой малый!.. Вот служака-то! Как спохватился вдруг! – пожимал плечами солидный капитан. – Ба! А ведь шпагу-то свою второпях и позабыл, – промолвил он, кинув случайный взгляд в угол, где стоял тяжелый кавалерийский палаш Черепова. – Эй! Сударь! Шпагу захватите! Шпагу! – кричал он ему вослед; но молодой адъютант, скрывшись за дверью, уже не слыхал этих восклицаний.

– Вестовой! Подожди-ка, брат, на минутку, захвати шпагу корнета да беги за ним как наискорее! – распорядился один из офицеров, вручая гвардейскому солдату оружие Черепова.

Тот принял палаш и пустился вдогонку за адъютантом.

Как назло, ни одного извозчика не было у подъезда ресторации. Черепов, проклиная и этот случай, и всех "ванек" на свете, спешно пустился шагать вдоль по Мойке, а вестовой что есть мочи нагонял его со шпагой и был уже в десяти шагах от своего офицера, как вдруг сзади обоих ясно и громко раздался чей-то повелительный и гневный голос:

– Солдат, стой!.. Господин офицер, стойте!..

Оба остановились, и в то же мгновение оба обернулись назад и замерли, окаменев в невольном испуге.

К ним, ухватив кучера за кушак и приподнявшись в одиночных легких санях, подъехал император.

– Чью несешь ты шпагу? – спросил государь вестового.

– Их благородия, – смущенно отвечал перепуганный гвардеец, указав глазами на Черепова.

– Их благородия? – повторил государь, принимая удивленный вид. – О?! Неужели! Стало быть, надо думать, что их благородию слишком тяжело носить свою шпагу, и она им, видимо, наскучила. Пожалуйте-ка сюда, господин офицер, приблизьтесь! – строго позвал он Черепова.

Тот подошел, не предвидя ничего доброго.

– Ага, так это вы?! – гневно воскликнул узнавший его император. – Так это вы, сударь!.. Весьма сожалею!.. Жалуя вас в офицеры моей гвардии, не чаял я, сударь, что вы окажетесь столь небережливы к своему чину и притом столь нежны, что даже шпагу будете считать себе отягощением.

Черепов, не постигая до сей минуты, в чем дело и за что такой гнев, торопливо ощупал свой левый бок и только тут с ужасом заметил, что он без шпаги.

– Ну, любезный, – продолжал государь, обращаясь к вестовому, – так как сему офицеру шпага его тяжела, то надень-ка ты ее на себя, а ему отдай штык свой с портупеей[252] – это оружие будет для него полегче.

Ошеломленный Черепов понял, что этими роковыми словами вестовой произведен в офицеры, а он разжалован в солдаты, и машинально надел на себя амуницию рядового.

– Ступай в полк, – говорил между тем государь гвардейцу, который живо подстегнул себе офицерское оружие, – явись твоему начальству и скажи, чтоб сего же дня при вечернем рапорте мне о тебе доложили. Как твое имя?

– Изот Нефедьев, ваше императорское величество!

– Хорошо, любезный! Ступай. А ты, – сверкнул государь глазами на Черепова, – становись на запятки!.. В крепость! – крикнул он затем кучеру – и бодрая лошадь помчалась.

Был четвертый час дня. На дворе стояла непогодь и ростепель, с моря дул порывами сырой и холодный ветер, но в улицах было людно, и на Невском проспекте сновало много экипажей. Еще издали завидя императора, народ торопливо снимал шапки и кланялся; возки, кареты и извозчичьи санки останавливались среди улицы; из экипажей выскакивали седоки, сбросив свои шубы, и становились – мужчины прямо в грязь, на мостовую, а дамы на каретную подножку – и встречали проезжавшего государя глубокими поклонами. Беда, если бы кучер оплошал и не остановился вовремя: по проезде государя полиция тотчас же арестовала бы виновных, причем и экипаж с лошадьми был бы отобран в казну, и кучер с форейтором насиделись бы на полицейской съезжей, где были бы высечены розгами, и выездному лакею (как и бывало то в иных случаях) забрили бы лоб[253], да и господа натерпелись бы множества хлопот и неприятностей. Эти строгие требования уличного этикета казались более всего обременительными и несносными для столичной публики, вызывая в ней постоянный ропот на новые порядки.

Видя гневное лицо государя и гвардейского офицера с солдатской портупеей на запятках его саней, прохожие с любопытством оборачивались вослед последнему и окидывали его сострадательными взглядами. Всяк догадывался, что это, должно быть, новый несчастный, которого, наверное, упекут куда-нибудь далеко.

И сам Черепов думал про себя то же.

Смутно и горько было у него на душе.

"Теперь прощай!.. Теперь уже все пропало! – думалось ему в то время, как царский рысак бойко мчал легкие санки по людным улицам. – Вот она, фортуна[254]!.. Ох, эта фортуна-цыганка, как раз обманет!.. А она… Она-то, моя радость, ждет, поди-ка, сердится: что, мол, замешкался!.. И не чает, что ты уже в солдатах, на дороге в каземат, а оттуда, вероятно, в ссылку, в какие-нибудь отдаленные сибирские гарнизоны…"

Черепов знал, что в этих случаях не шутят, и высочайшие повеления выполняются комендантом Аракчеевым немедленно, с быстротой изумительной. Ему стало жутко, когда подумал, что не успеет он теперь не только известить графа Харитонова письмом о своем неожиданном несчастье, что Лиза о нем ничего не узнает, но что не дадут ему даже захватить с собой перемену белья да кой-какое теплое платье, что так и посадят, как есть, в одном мундирчике, на курьерскую тройку, рядом с полицейским драгуном, и помчат через два-три часа в те страны, куда и ворон костей не носит. На свою беду, и деньги-то все проиграл он в проклятый фараончик! Как быть? За что ухватиться? С чем ехать в дальний и трудный путь?

В кармане у него оставался всего-навсего единственный и последний его заветный червонец.

"Мать-покойница благословляла на счастье либо на крайний черный день… Вот он и пришел, этот черный! – думалось Черепову. – Как же теперь обернешься, да и много ли на такую сумму сделаешь?! Тулупишко да кенги[255] где-нибудь на попутном базаре купишь, коли дозволят, а на иное что и не хватит. Да пока купишь-то, ночью мороз ой-ой какой проберет… Смерть!.. Уж и теперь ветер до костей пронимает… Жутко!"