Всеволод Крестовский - Деды

• Название: Деды
• Автор: Всеволод Крестовский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-08-004442-7

В исторической повести «Деды» широко известного во второй половине XIX века русского писателя Всеволода Владимировича Крестовского (1839–1895) описывается время правления Павла I. Основная идея книги – осветить личность этого императора, изобразить его правление не в мрачных красках, показать, что негативные стороны деятельности Павла были преувеличены как современниками, так и последующими историками. В книге ярко обрисованы образы представителей дворянских сословий – вельмож, офицеров, помещиков.

Последние главы посвящены генералиссимусу Александру Васильевичу Суворову, Итальянскому и Швейцарскому походам русских войск в 1799 году под его командованием, переходу через Альпы суворовских чудо-богатырей.

Для среднего и старшего школьного возраста.

---

– Прошу! – поднялся граф с места, делая офицеру пригласительный жест той изящной, благоволивой приветливостью, которая была свойственна вельможно-светским людям былого времени. – А ты, графинюшка, – прибавил он, с улыбкой обращаясь к дочери, – будь настоящей хозяйкой, как следствует, предложи гостю руку и веди его к столу, а я только кафтан мой надену и сейчас буду к вам. Угощай же его изрядненько, чтобы дорогой гость наш не обессудил и всем остался бы доволен, а на утрие, сударь, – обратился он вслед за тем к офицеру, – моя карета четвернею будет к вашим услугам и доставит вас в Замахаевку.

И несмотря на убедительные просьбы Черепова оставаться, не стесняясь, по-домашнему, в своем халате, граф все-таки ушел в свою гардеробную переодеться, а графиня Елизавета с приветливой, хотя и несколько смущенной улыбкой подала гостю руку и, слегка придерживая пальчиками чуть-чуть приподнятый перед своей будничной робы[84], грациозно в качестве молодой хозяйки повела его в столовую мимо старого Аникеича, который, вспомнив по старине всю официальную строгость этикета, подобающего настоящей минуте, с важно поднятой головой и важно насупленными бровями встретил и проводил серьезным и строгим взором прошедшую мимо него молодую пару. И чуть лишь эта изящная пара оставила его за собой, как уже старик в гневном ужасе торопливо замахал салфеткой, подавая немые знаки няньке Федосеевне, которая с полдюжиной горничных девушек, не будучи в состоянии превозмочь своего любопытства, заглядывала из противоположной двери в столовую. Старая нянька увидела это маханье и с видимым неудовольствием покорилась блюстителю требований старого этикета. Но хоть и одним глазком, а все-таки успела она взглянуть на свою графинюшку Лизутку и молодчика гвардейца – «как это они так приятно и великатно изволили шествовать вместе».

VI. Усладушка

На следующий день, едва лишь рассвело, Черепов после раннего завтрака выехал на графской четверке в свою Замахаевку. Эта деревня залегала в весьма людной местности, окруженная ближайшим соседством нескольких помещичьих дворов, между которым первенствующую роль играла Усладушка – богатая усадьба со всякими причудами и затеями, принадлежавшая некоему Прохору Михайловичу Поплюеву. Имение это, отстоявшее не более как на три версты от Замахаевки, названо было Усладушкой самим Прохором Поплюевым в силу того, что в нем совокуплялись самые разнообразные заведения, предназначенные к услаждению духа и плоти владельца. Путь предстоял Черепову как раз через Усладушку.

Тихо дремля в глубине покойной кареты, он и не заметил, как, миновав богатое село, экипаж его спустился на мост, за которым стоял опущенный шлагбаум и при нем сторожка, а по обе стороны от этой заставы тянулся высокий частокол, замыкавший собой границы Усладушки. Шлагбаум, гремя своей цепью, тотчас же поднялся вверх и беспрепятственно пропустил карету. Самый дом и обширные службы расположены были в стороне, саженях[85] в полутораста от дороги, пролегавшей через огражденное пространство усадебного участка, и хотя эта дорога была единственным проезжим путем, то есть составляла в некотором роде общественную собственность, тем не менее владелец Усладушки считал себя вправе держать на ней шлагбаумы на том основании, что дорога, мол, «в этом месте по моей собственной земле пролегает».

Доехали до противоположной рогатки, и тут Черепов был выведен из своей тихой дремоты неожиданной остановкой экипажа. Он зевнул, провел по лицу рукой, чтобы стряхнуть с себя остатки дремы, и насторожил внимание. Казалось, будто кучер с кем-то бранится или торгуется.

Черепов опустил стекло и высунулся в окошко каретной дверцы.

– Что там такое? – крикнул он своему вознице.

– Не пропущают! – возвестил тот с высоких козел.

– Как – не пропущают?! Кто?… Зачем?… Почему?

– Не велено. Указ такой вышел, – пояснил чей-то посторонний голос.

Черепов кинул взгляд вперед и увидел пред собой опущенный шлагбаум, сторожку и на пороге ее человека в особенной форме военного покроя.

– Что за вздор! Проезжих людей не пускать по проезжей дороге! – заметил Черепов. – Кто такие указы может выдавать в мирное время?

– Наш усладовский барин, – было ему ответом.

– Усладовский барин?… Что за барин такой?

– Прохор Михайлыч Поплюев.

– Да ты что за человек есть?

– Я-то?… Я ихней милости гвардеец.

«Вот где товарища какого нашел!» – усмехнулся про себя Черепов и спросил его громко:

– Что за гвардеец? Солдат, что ли?

– Нет, мы не солдаты, а мы, значит, нашего барина гвардия, – пояснил человек в военном костюме. – Я теперича, к примеру, карабинер, – продолжал он, – а то есть у его милости и мушкатеры, и гусары, и антилерь[86].

– Ну и на здоровье ему! – улыбнулся Черепов. – А ты, братец, все-таки подыми-ка рогатку!

– Не могу, сударь!.. Хоть убей, не могу!.. Мне опосля того и не жить! Тебе-то что, а майор, поди-ка, три шкуры с меня спустит, коли пропустить-то… Не указано!

– Ну-ка! Что за майор еще?

– Нашего барина майор… Потому как он, значит, при себе майора такого держит, чтобы нас муштровать, по артикулу[87]… Смерть какой лютый!.. Пропустить никак не можно. Впускать иное дело: впускать, сказано, всякого, а выпускать с разбором.

– Да что ж за причина, однако?

– А то и причина, вишь, что барин-от ноне рожденник и, значит, рожденье свое справляет, и для того никого, опричь подлых людей[88], пропущать не велено, а указание есть, чтобы которые благородные проезжающие – безотменно к их милости в усадьбу просить к водке и на пирог чтобы пожаловали.

– Ды мы с твоим барином вовсе не знакомы! – засмеялся Черепов.

– Это все единственно! Это ничего! – возразил карабинер. – У него что знакомый, что незнакомый – все ему гости.

– Да иной, поди-ка, может, и знать-то его не хочет.

– Ну уж про то не наше дело! Там уж поди сам с ним в усадьбе разбирайся. А мы знаем одно: не пущай – и кончено!

– Э, так я сам себя пропущу! – сказал Черепов и, выйдя из кареты, направился к шлагбауму с решительным намерением поднять его.

– Не трожь, барин! Не балуй! Я те Христом Богом прошу! – взмолился карабинер, ухватившись обеими руками за подъемную цепь. – Майор, то ись, страсть какой лютый!.. Беда!.. Уж лучше сожди маленько, я товарища пошлю в усадьбу, пущай сбегает да доложит. Тогда твоей милости, может, и пропуск выйдет, а без того не моги, не подводи под ответ-то! Ну што тебе! Сожди, прошу честью!

Что было делать! Человек молит чуть не со слезами – как тут не уступить, когда ему и в самом деле без вины может достаться от какого-то лютого майора! Черепов только плечами пожал и согласился обождать в карете, пока посланный сбегает в усадьбу. Прошло несколько минут, как вдруг он заметил, что к нему скачет верхом на горбоносом дончаке[89] какой-то чудак с развевающимися вылетами несколько фантастического костюма. Всадник этот осадил скакуна как раз пред дверцей кареты и приложился по-военному к своей лохматой медвежьей шапке.

– По благородному виду и по экипажу могу судить, что вы, сударь, человек благорождённый, – сказал он Черепову самым любезным тоном. – Смею спросить чин, имя и фамилию, а равно откуда и куда едете?

– Да что это за комедия, наконец! И кому какое до того дело! – досадливо воскликнул Черепов. – Если вы тутошний чудак помещик, то прикажите, сударь, вашему карабинеру поднять мне рогатку!

– Извините, государь мой, я не помещик, хотя и был таковым некогда; но я тутошнего помещика майор и послан персонально от Прохор Михайлыча дознаться о чине и звании проезжающей особы, а потому не посетуйте…

Чтобы поскорее отвязаться, Черепов сообщил ему, что требовалось, и повторил свою просьбу насчет рогатки.

– Извините, государь мой, но у нас таков уже порядок! – учтиво возразил мохнатый чудак. – От имени моего шефа, – продолжал он, приподняв шапку, – смею просить вас оказать особую честь Прохор Михайлычу… По русскому обычаю, от радушного хлеба-соли не отказываются… И ему тем паче будет приятно знакомство ваше, что вы лейб-гвардии офицер. Не откажите в чести!

«Что за чудаки! – подумал себе Черепов. – А впрочем, чего тут ломаться! Не все ль равно!» И он приказал кучеру поворачивать к крыльцу поплюевского дома, рассчитывая пробыть здесь самое короткое время и соображая, что все равно надо же будет когда-нибудь познакомиться с этим Прохором как с одним из своих ближайших соседей.

Меж тем чудачный майор, чуть только услышал приказание, отданное кучеру, как уже поскакал во всю прыть обратно к дому, неистово махая кому-то рукой и крича во все горло:

– Салют!.. Салют почтенному гостю!

И в это самое время раздались вдруг три выстрела из пушек. Графская четверня с испугу шарахнулась было в сторону, но ловкий кучер успел-таки справиться с ней без дальнейших неприятных последствий. Облако дыма тихо рассеивалось над тем местом, откуда сделаны были выстрелы, и Черепов, обратив глаза в ту сторону, заметил насыпной редутец[90], на валах которого стояли четыре чугунных фальконета[91], а в одном из углов возвышался длинный шест с развевающимся флагом.