Юрий Евстафьев - Версия

• Название: Версия
• Автор: Юрий Евстафьев
• Жанр: Боевое фэнтези

Когда профессор технического института (кличка «Док»), узнал о начале преследования евреев («Дело врачей») и понял, что эта очередная акция выльется в массовые репрессии против еврейского народа, то решил, что избежать трагедии можно только опережающим действием по нейтрализации инициатора всех репрессий – товарища Сталина.

У Дока оставалось очень мало времени на разработку плана, не было людей и средств, но опасность общей гибели сплотила евреев не только города, а, как оказалось, и всей страны, и сделала их народ главным героем операции в борьбе за Свободу от страха, за спасение всех людей страны.

В качестве средства для ликвидации генсека было выбрано физическое воздействие на его психические установки массово и публично, что и вызвало у него инсульт и, само собой, гибель.

---

Но при всей сиюминутной космической активности, предвидение их не простиралось далее десяти-двадцати лет. Это показала их революционная деятельность, которую они начали как бомбисты-террористы, потом стали партийными вождями самого высокого ранга, потом (чего они никак не предвидели!) – были объявлены врагами дела, на которое потратили свою жизнь, и, наконец, стали жертвами этого дела.

Не буду пересказывать известное о нашей науке и культуре, в которых русских лидеров только каждый десятый или сотый. Я сам обращался в один московский институт за консультацией, где русских не видел.

Впрочем, всё это к делу не относится, а только даёт повод задуматься – где же наше-то, русское, место?

Надо только помнить, что всякие общественные изменения нужно сравнивать с закипающим бульоном на несвежей говядине – появляется много пены. Но если с супа на плите пену снимают, то в обществе это невозможно. По разным причинам и часто – силовым. Или из-за дизайна – прозрачные пузыри пены играют всеми цветами радуги и завораживают обывателя, завораживают… Да ещё если издают при этом музычку, которой не только обывателя, даже кобру можно уговорить. Пена остаётся, и через годы народ недоумевает – в чём же дело? А дело в физике – наверху оказываются элементы наиболее лёгкие, в нашем случае за счёт малого объёма мозга. А в таком мозге помещаются только заботы о себе. О других – места нет. А другие ждут: когда же о них позаботятся? Да никогда. Забот о других просто не существует в мозгах пены. И вообще, те, кто ждёт, ничего не дождутся, кроме «своих цепей», надо иметь в виду.

Авторитет, каких уж нет!

Самым большим пузырём в пене Союза был Коба, которому кличку эту прилепили его подельники в память о средневековом турецко-грузинском Робин Гуде. За 30 лет единоличной власти этот пузырь был так надут тщеславием, что всякое, даже микробное умаление его, казалось пузырю гибелью. Чтобы защититься от прокола (не дай бог!), и не превратиться в мокрую резинку, пузырю пришлось треть народа поставить на свою защиту. И не от каких-то банальных убийц с шилом в руке, а от субчиков, которые не верят, что большой лоснящийся пузырь – это и есть Солнце! Чтобы убедить общество в Абсолюте своего сияния, ещё треть народа пришлось убить – как ему казалось, не верили в него, дураки. Последняя треть не знала, что и делать. Многие хотели нанимать стукачей из первой трети, кормить их и поить, только бы они докладывали ежедневно, куда надо, о полнейшей, безоговорочной, вечной лояльности, преданности, вере и любви к Пузырю. Но Коба знал, что всех можно купить, уговорить, запугать, и не верил никому. Из поредевшей толпы ему удобно было выуживать подозрительных, разрывая, как ему казалось, возможные цепочки преступных связей.

Думаю, в неверии своём он даже голодал. А то, что ел, глотал со страхом отравиться. Страхнин был страшнее стрихнина – он действовал непрерывно и убивал очень медленно.

На этот раз кислый дым ужаса потянулся из последнего бункера, в который он всё чаще заглядывал в последнее время – из кремлёвской больницы. Впрочем, он и врачей подозревал. Как всех. Но надеялся, надеялся… А дымок он унюхал (или показалось?), когда один из его помощников не проснулся после операции банального аппендицита.

Лучшие врачи и хирурги в больнице были евреями. Сложив два и два, Коба понял, что в руки ему подвернулась ещё одна дубинка, и теперь он её не выпустит, пока не завершит начатое в тридцать седьмом.

Коба послал за Берией. Вступление окончено.

Звонок

В последующие дни, а вернее, ночи, медперсонал Кремлёвки стал переселяться на Лубянку.

Вскоре об этом стало известно ещё одному доктору, теперь уже технических наук – его сестра была в той больнице врачом.

Возможно, технический доктор был гением. Как Эйнштейн, который сказал: всё относительно, Марья Димитревна, всё относительно, всё относительно.… Поэтому он сам себе объявил чрезвычайное положение, не стал складывать два и два, а нарисовал диаграмму, пик которой дотянулся до отметки со словом – евреи. Потом, после долгих раздумий, он вычислил слабые места Кобы: это были непомерное тщеславие и животный страх, и составил план действий и программу жизни до часа выполнения главной задачи плана. В программе времени на сон не отводилось – противник был не из тех, кто медлит в битве.

В эти дни Пузырь Коба уже вышел на тропу окончательного решения. Пример другого пузыря, Адольфа, ждать не позволял. Коба был покруче коллеги в вопросе истребления своих. Он хорошо знал евреев, ликвидировал их от имени народа в правительстве, и всю оставшуюся жизнь ждал момента, когда можно натравить на них народ ещё раз, осуществить, как Адольф, это самое окончательное решение.

Партнёры

Вообще-то он был очень недоволен Адольфом.

И вот почему: свою часть приватного договора Коба выполнял чётко. К назначенному часу граница Союза была похожа на дырявый плетень. Наземные войска находились в увольнении, корабли и самолёты – на профилактике, причём все сразу. Верные Карлу Марксу перебежчики с ужасной информацией о близком выходе фашистов против оплота пролетариев всех стран, как и договаривались, объявлялись шпионами и провокаторами и стирались с земли.

Ещё целых две недели после нападения Коба не подходил к главному микрофону, всё выполнял договор. Правда, в конце первого дня он вытолкнул к нему Молотова, и тот дрожащим, но коммунистическим голосом размазал по унитазу коварных Адольфа, немцев, Германию, и воспел нашу славную победу в ближайшие дни. А также напомнил, что мы – ни пяди! а немцев – в их же логове, чтобы не вымазать своё. Хотя армады Адольфа уже вышли на Смоленский тракт.

Уже падали от усталости и голода генералы в очереди на приём к Верховному Главнокомандующему. У себя в кабинете Коба, не теряя вида, пыхая трубкой или заправляя её навозом ахалтекинцев, подымал одну чёрную бровь и говорил: «Нэ может быт! Вай, вай!». Или подымал другую чёрную бровь и говорил: «Какой звэр, какой звэр!». В Москве он говорил на почти русском языке, то есть, как мог. (Будучи отцом народов, он, конечно, знал все их языки, но было бы интересно послушать его в Африке, на банту или суахили).

Только по прошествии двух недель, после множества докладов о зверствах и насилиях фашистских людоедов, он широким жестом дал понять секретарю, что пусть, мол, входят все эти дистрофики. В кабинет, почти падая, держась друг за друга и толкаясь, ввалилась генеральская очередь. Потом, через двадцать лет, мы видели во всяких средствах такие же толпы наших армий, уходящих в плен. Но это будет через месяц.

А сейчас Коба принял подобающую главнокомандующему позу и зажатой в кулак вонючей трубкой дал отмашку: «Трэвога! Объявите трэвогу!». «Командующим по одному доложить обстановку и свои дэйствия». Все завертели головами, поглядывая друг на друга и не решаясь шагнуть первым. Коба минуту смотрел на них, как на баранов, ухмыльнулся и скомандовал: «Кругом! Бэгом! Марш!». Худые и голодные, но кремлёвские двери снесли.

Поднять войска по тревоге удалось только к вечеру, так как половина состава по-прежнему находилась в увольнении, что экономило для армии пшёнку, на кораблях продажные наймиты империализма утопили все горны и боцманские дудки, так что тревогу сыграть было не на чём, а пилотам не довезли парашютов. Да и зачем они были нужны, если самолёты все уже сгорели. Тревожный строй был собран только после того, как охрипшие командиры шепнули на ухо каждому солдату, что, мол, тревога, братец. Наш капдва в пятидесятом перед строем училища, поднятого по тревоге, со слёзным надрывом выкрикивал: «Вместо сорока секунд! Полторы минуты! А если война?! Помрём, как мухи! Смирно! Разойдись!». Наши командиры, выбравшись из-под четырёхлетней косилки войны, дрожали над нами, как над своими детьми, и мы их не подводили более чем на пятьдесят секунд.

На следующее утро многие воинские подразделения очнулись от тяжёлого сна уже в плену, другие не очнулись совсем, флоту плыть было некуда, у него осталась одна работа: отбиваться от «юнкерсов», а лётчики, сняв шлемы над сгоревшими самолётами, пошли наниматься в пехоту.

Поганый австрияк

Война войной, а обещания надо держать. Вместо тотального уничтожения немцы стали вывозить наш народ к себе, в работники. Своих мало, что ли? Пузырь Коба всё делал по договору – против вермахта гнал солдат без винтовок, подставлял миллионами: режь – не хочу. Так нет же, сволочь Адик патроны стал жалеть, солдат наших в плен брать, мимо евреев проходить. В Сталинграде ему за это показали… Но что делать с теми, кто побывал в Германии и стал шпионом и подлым наймитом империализма? Самим решать приходится, новые бараки строить на Чукотке.

Очевидно, бандит Адик не поверил бандиту Кобе, что тот решил сделать маленький Рай для себя и присных, а остальное множество просто извести, для обслуги оставить самых тупых, и регулировать их количество, чем и обеспечить необходимое безопасное качество.