Питер Марвел - Хрустальная удача

• Название: Хрустальная удача
• Автор: Питер Марвел
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-1201-5, 978-5-91173-369-8

Новые надежды заставляют Уильяма Харта, несмотря на исчезновение лучших друзей и главных врагов, продолжить поиски. На этот раз путь героев лежит в дебри Ориноко — туда, где было когда-то могущественное царство индейцев. К чему приведут поиски Золотого Эльдорадо и хрустальных черепов майя — читайте в заключительной части трилогии.

---

Он очнулся в какой-то хижине. За ее оконцем было темно, слышался шум ливня. Возможно, он провалялся без памяти почти сутки, а то и больше.

В дальнем конце помещения при тусклом свете огарка можно было различить человеческую фигуру. Услышав шорох со стороны д’Амбуленова ложа, фигура поднялась со скамьи и приблизилась к нему. Робер разглядел, что это пожилая женщина-туземка. Она приподняла раненому голову и напоила каким-то странно пахнущим отваром, отчего у француза, которого и так подташнивало, все кишки вывернуло наружу. Индианка, казалось, пожала плечами и вернулась на свое место.

Он не знал, как долго спал, но, когда пришел в себя, история повторилась. Индианка, заметив его шевеление, подошла и, прежде чем д’Амбулен успел воспротивиться, напоила его гнусным зельем. Страдая от боли и дурноты, Робер погрузился в тяжелый сон. Так продолжалось несколько дней — иезуит не успевал ни оттолкнуть плошку с вонючей жидкостью, ни сказать что-то своей странной спасительнице. Да и как бы она его поняла? Наконец, придя в себя после сильного приступа рвоты, обессиленный француз даже умудрился найти философское обоснование своему положению. Лежа на вонючей подстилке, он вообразил, что это как нельзя конкретнее воплощает состояние его души. «Пес, возвратившийся на блевотину свою, — вспомнил Робер слова Писания, — да, я пес. Что ж, Господь услышал меня и дал в полной мере ощутить свою греховность через этот смрад… Привыкайте, шевалье д’Амбулен, в аду вонь будет куда как гуще! А эту… эту боль вполне даже можно терпеть. Вот и потерпим. Как там говорил наш падре из коллежа? Терпение — христианская добродетель? Самое время поупражняться в добродетели. Другого-то ничего и не остается». Размышляя в таком духе, он постепенно начал ощущать что-то вроде мстительного, болезненного наслаждения, упиваться досадой и обидой на индианку, Бога и весь белый свет.

Следом пришла еще одна мысль: собственно говоря, женщина, несмотря на избранный ею немилосердный способ лечения, все-таки к нему добра. Ведь она могла бросить его, представителя белых людей, к которым у ее племени наверняка достаточно претензий, в бессознательном состоянии на дороге, а то и добить. Она же язычница, пострадавшая от европейцев, — сама или ее близкие, ее предки… Даже если принять за аксиому, что обращение индейцев в христианство, предпринятое миссионерами из Старого Света, — безусловное благо, нельзя не признать, что проводилось это обращение зачастую варварскими методами. А это значит, что в лучшем случае внуки новообращенных способны будут в полной мере оценить и осознать всю пользу и благодать, полученные их дедами от европейцев. Ныне же туземцы в массе своей едва ли считают, что должны быть благодарны белым пришельцам.

Сделав сии душеспасительные выводы, Робер вновь уснул, а проснувшись на другое утро, почувствовал себя значительно лучше. Воспользовавшись тем, что индианка куда-то ушла, молодой человек потихоньку покинул ее гостеприимное жилище. Идти ему сначала было трудновато, шатало от слабости и безумно хотелось есть, но вскоре на дороге попалось дерево с очень сладкими и сочными плодами, и после трапезы стало полегче. Вскоре, на свое счастье, д’Амбулен набрел на индейское селение, где ему удалось нормально поужинать и переночевать, а после отдыха — хорошенько расспросить дорогу к морю.

Благополучно добравшись до порта, молодой человек принялся искать возможность отправиться на Кубу, в миссию, но выяснил, что в ближайшее время ни одно судно не снаряжается туда. Проболтавшись несколько дней без пищи и пристанища, поскольку денег на пропитание и квартиру у него не было, д’Амбулен совершенно измучился и впал в уныние. Ему казалось теперь, что Господь совершенно напрасно спас его, не дав разбить голову о камни. Заработать даже на дневное пропитание он не мог, ибо ослабел во время болезни и не успел еще оправиться. Его спасла случайность: шатаясь в порту без дела, он столкнулся с одним из посланцев отца Франциска, занимавшихся расследованием смерти Хуана Эстебано, и узнал от него, что профос выслеживает Харта на Тортуге, а вовсе не отдыхает в миссии в Сантьяго-де-Куба. Услышав имя Уильяма Харта, д’Амбулен почувствовал что-то вроде укола совести. Он считал себя обязанным этому молодому человеку, так простодушно и по-доброму обошедшемуся когда-то с Робером, а затем так легко преданным им в руки противника. Молодой француз подумал, что предупредить Харта и помочь ему избежать лап отца Франциска будет вполне достойным делом, краеугольным камнем в фундамент исправления и добродетельной жизни его, Робера д’Амбулена! Упиваясь этой мыслью, он и отбыл на Тортугу.

Но краткая аудиенция у профоса разочаровала Робера. Вопреки уверению внутреннего голоса, что с беседы с отцом Франциском начнется какой-то совершенно новый этап в его, д’Амбуленовой, жизни, ничего подобного не произошло. Молодой врач не получил ни ожидаемого предложения выследить Уильяма Харта, ни вообще какого-либо конкретного задания. Глава миссии, разговаривая с предателями и вообще с людьми, которых он использовал ad majorem Dei gloriam, брал роль и позу благородного аристократа, а не иезуита. Если бы профос просто унизил д’Амбулена как отец Франциск, Робер стерпел бы это, так как был воспитан в правилах Ордена; но старый иезуит принял молодого с безупречно вежливой, непередаваемо ледяной изысканностью дворянина как дон Фернандо Диас.

Кровь прилила к лицу д’Амбулена, как только он покинул кабинет профоса. Прежняя его решимость стоически переносить унижения, обиды и удары судьбы в надежде исправить свою жизнь и получить прощение от Бога куда-то улетучилась. Молодой человек был самолюбив до крайности, мнителен и обидчив, каковы бывают брошенные дети. При этом в момент переживания самого жгучего и отвратительного унижения он порой ощущал и своего рода извращенное наслаждение. Конечно, в подобных случаях можно говорить только о наслаждении отчаяния, но ведь в чувстве безысходности бывает и самое сильное, самое горькое удовольствие, переходящее даже в блаженство.

Самолюбие д’Амбулена заставляло его считать себя втайне умнее и выше тех, кто окружал его, — несоизмеримо умнее и выше. Он и стыдился этого, и бранил себя внутренне, упрекая в несмирении, и терзался чувством вины за то, что оказался умнее, и призывал на помощь все свое великодушие, хотя вряд ли смог бы утверждать наверняка, великодушный он человек или нет. Но от мыслей о великодушии на сердце Робера делалось только тягостнее, ибо он осознавал всю бесполезность великодушия в его положении, особенно сейчас. Ведь он не мог ни простить своего обидчика, и посему в известном отношении профос был прав, так обращаясь с д’Амбуленом, ни забыть обиду, потому что, будь отец Франциск тысячу раз прав, будь даже Сам Бог тысячу раз прав, указывая д’Амбулену на его жалкое место, — а все-таки жгуче обидно! Но если бы молодой врач даже самым невеликодушным образом пожелал отмстить обидчику, то и этого бы он сделать не смог. И вовсе не во власти и могуществе отца Франциска или Господа Бога дело: просто Робер не решился бы что-нибудь совершить.

О, если бы отец Франциск просто унизил его, д’Амбулена, поиздевался, осыпал оскорблениями! Но профос обращался с визитером так, будто того вообще не существовало. Как с пустым местом. И этого молодой француз вынести не смог. Ему вдруг остро, до дрожи в коленках, до ломоты в руках захотелось совершить поступок. Все равно какой — он лишь хочет быть замеченным, выведенным из небытия.

— Брат, подойдите сюда, пожалуйста! — вдруг услышал он у себя за спиной приглушенный голос.

Робер вздрогнул и поежился. Давно никто не именовал его «братом», пожалуй, еще со времен коллежа. А еще чтоб таким мягким голосом… Он обернулся и увидел священника, в котором узнал племянника дона Фернандо.

— Вы, кажется, врач, брат… не припомню, простите, вашего имени? — все так же вполголоса продолжал отец Дамиан.

— Робер д’Амбулен. Да, я врач… падре. Мы с вами кажется встречались раньше?

Отец Дамиан густо покраснел и ответил:

— Ну да, но я был, пожалуй, совершенно тогда неузнаваем. Только сейчас это неважно. Значит, я не ошибся, и вы действительно доктор…

— Вам нужна медицинская помощь?

— Не мне. Одной особе… видите ли, она находится здесь… тайно. И я опасаюсь, что дон Фернандо… то есть его высокопреподобие… — пролепетал Дамиан. Видимо, сильно растерявшись, он окончательно перешел на шепот: — Видите ли, он не будет рад, если… а ей… то есть этой особе… необходима, по моему мнению, врачебная помощь и…

Д’Амбулен хмыкнул и, по-своему истолковав смущение стройного, привлекательной наружности прелата, просящего медицинского совета и явно говорившего о женщине, снисходительно бросил:

— Зачем так много слов, падре?..