В. Галечьян - Четвертый Рим

• Название: Четвертый Рим
• Автор: В. Галечьян
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Увлекательный роман, события которого происходят в России начала XXI века, предостерегает от будущего, напоминающего последние дни римской империи, погрязшей в насилии, оргиях и мистериях. Герои повествования проходят через многие испытания, их соблазняют и пытают. Они вынуждены менять облик, скрываться, отстаивать свою жизнь и любовь с оружием в руках.

---

— Наконец-то я понял, что постоянно происходит с нашим душевным равновесием, — обрадовался Орфей, с трудом отрываясь от мыслей об Аните, — его вечно нарушает дьявол. Оттого мы такие нервные. Мы убедились с тобой, что дьявол обречен на проигрыш потому, что он не на тех напал. Как ему с нами справиться?

— А если ему в другой раз повезет? — усомнился Нарцисс, с неменьшим трудом отрываясь от созерцания водной глади.

— Ну что ж, тогда расплатится человек, но Дьявол, — и тут Тойбин повысил голос, — должен помнить, что тем самым он дает Богу возможность совершить новый акт творения.

— Долой историю. Да здравствует новый человек! — вновь вскричал Орфей. При этом он спрыгнул с постамента и, стуча в ладоши, подошел к своему другу, любовно гладившему собственный голый живот.

— Ура! — поддержал его Нарцисс и прильнул к другу животом и грудью.

— По-моему, ты стал еще краше, — польстил ему Орфей, надеясь на ответный жест.

— Думаю, — заключил Тойбин торжественно, — вы поняли, что в человеческой истории любому возмущению оказывается противодействие, и это есть великий принцип Вызова и Ответа.

— Первую стадию Вызова и Ответа, перехода от инь к ян, или, что то же, от покоя к движению, я ощутил на себе, — сказал Губин, потирая шишку на лбу и бросая злобный взгляд на монаха. — Что же будет дальше?

— Накануне искупительной жертвы человек переживает грядущее, не предпринимая действия, но готовясь к смерти истинной или аллегорической. Собственным недеянием он меняет ритм вселенной, поворачивая от ян к инь…

— …или от движения к покою, — уточнил для себя Губин, который усиленно заучивал декларируемые истины. — А Сатана, значит, несмотря на известный ему порядок действия ян и инь, снова точит когти.

Тойбин невольно дернулся, стремясь убежать, но Губин схватил его поперек туловища.

— Нет, не наш. Наш до сих пор в ностальгии по своему ангельскому прошлому.

— Он просто прикидывается!

— А-а-а-а! — закричали историки в ужасе и, схватившись за руки, побежали.

Заметив, однако, что, монах их не преследует, запыхавшиеся ученые вскоре остановились, и Губин обратился к Тойбину.

— А с чего это мы побежали? Ведь все то, что ты мне рассказывал, — лишь эзотерическая теория. Весь этот Вызов-и-Ответ не про простого человека, а про мифического…

Согласившись, что спор их в самом деле зашел в тупик, историки дружно повели носами и, унюхав запах подгорающей на кухне каши, живо мотанули в лечебный корпус, пообещав дьяволу в монашеском облике изгнать его после обеденного перерыва.

Орфей и Нарцисс, никем более не отвлекаемые, с новым рвением принялись за работу. От усердного пения щеки Орфея раздулись вдвое, а животик Нарцисса к вечеру принял форму яйца. Друзья чувствовали, что их таланты стремительно развиваются со дня на день.

3. ПСИХОЛОГ

Почитаемые в сумасшедшем доме за истинно мифических людей, Никодим со своим коллегой-китайцем в отличие от остальных обитателей психушки все свободное время проводили в палате, никогда не показываясь во дворе.

— Знаешь, Ника, — задумчиво сказал китаец, вытирая рот после постного ужина и потягиваясь, — я старый охотник секреты и в жизни украл их больше какой-нибудь другой желтый джентльмен. Но один секрет я никак не разгадать. Может быть, ты помогать, раскрыв своя таинственная славянская душа?

— Душа душой, — отвечал Никодим, которого в отличие от тощего китайца постная каша вводила в раздражение аппетита, — только я не славянин, а татарин. Предки мои со славян дань собирали скакунами и красотками, поэтому со славянской душой у меня проблем нет. — «И души нет», — хотел он добавить, но почему-то промолчал. — Короче, подними со стула свою тощую задницу и поведай мне тайну, которую ты не сумел разгадать.

— Поведаю, — неожиданно легко согласился китаец, — хотя тайна велика есть. Уже месяц мы живем без централизованный управления и снабжения. Так кто же, черт побери, нас кормить и поить бесплатна? Кому нужна в этом сумасшедший мир на чуть подпорченная психа тратить драгоценная крупа?

Никодим улыбнулся равнодушно, лег на койку и прикрыл рукой глаза.

— Тебе, постороннему китайцу на нашем посткоммунистическом пиру, — медленно протянул он, — так и быть поясню. Понятно, что ни один кретин-чиновник не выделит отдельно существующему сумасшедшему дому ни грамма гуманитарной помощи. Да и какая гуманитарная помощь может быть от русского чиновника. Стало быть, наш дом имеет неограниченные стратегические запасы разного сорта круп и консервов. И нам с тобой, людям потенциально не богатым, лучше всегда держаться руками и ногами за юбку здешней сестры-хозяйки.

Он улыбнулся и жестом пригласил старика сесть к нему на койку.

— Рассказать тебе, какой секрет гложет меня? — улыбнулся он. — Нашел невидаль — дармовую жрачку. Вот ты мне объясни, какого хрена работает каждый день лабораторный корпус, и «больные» покорно несут свои изломанные тела на сомнительного качества процедуры.

Не успел он закончить, как в палату вошла толстая сестричка с добродушным румяным лицом и грузными ляжками и сказала:

— Никодим, голубчик, тебя опять психолог вызывает, хочет поиграть с тобой на сон грядущий в тестики. Да и энцефалограмму ты уже не делал дней несколько. Давай, дорогуша, прошвырнись.

— Это же парадокс, — замахал руками Никодим, когда нянечка вышла. — Какого черта я должен посещать шизанутого за всю масть невротика с его сраными тестами…

Отведя душу в значительно более крепких выражениях, Никодим со стоном поднялся с постели и стал-таки готовиться к неприятному визиту.

Поев из общего котла, историки решили прилечь, чтобы завязался какой-нибудь жирок на тощих животах, но, промучившись полчаса на одной кровати, которую сообща занимали для сохранения тепла, разом вскочили и, жмурясь на солнышке, стали одеваться. Жажда «доесть» злокозненного монаха и публично еще раз изложить свое понимание истории и природы привело их к фонтану. Иезуит и голые оппоненты историков в это время бродили между обломками мраморных статуй и собирали цветы.

— Священная история вершится ее вечным повторением в человеческой жизни, а не только в эзотерических спекуляциях, — начал Тойбин без всякого вступления. — Любое истинное событие не только указует на Высшее, но и само обладает Высшей значимостью и состоит в опыте поглощения индивидуального божественным. Там, где исчезает этот опыт, теряется постигаемый смысл и божественное меняется на свою противоположность.

— Понимая все это, я вернулся, — гордо выпрямился Губин.

— Вы можете не бояться меня, — прошептал незаметно подошедший Иезуит, поправляя венок на голове. — Я очень жалею, что не проявил достаточного смирения в обучении.

— Вот видишь, — обрадовался Тойбин, — подтверждение моей теории само пришло, — и продолжил, развеивая недоумение Губина: — Разве я не учил, что человек достигает цивилизации в ответ на вызов в ситуации особой трудности, воодушевляющей его на беспрецедентное до сих пор усилие.

— Действительно, — должен был согласиться Губин. — Ведь это мы с тобой создали систему особой трудности для него.

— Конечно! — воскликнул Тойбин и дружески хлопнул Губина по плечу. Тот поморщился, но отвечать не стал.

— Цивилизация несет погибель, возрождает же любовь! — провозгласил Орфей и схватился за губную гармошку.

— Любовь поднимет нас над всеми, — ухватил Орфея за ногу Нарцисс.

— Как же все-таки постичь истину, чтобы нести ее в массы? — вздохнул Иезуит, и историки невольно повернулись к нему.

— Существует один истинный путь получения волевого импульса, — презрительно оглядел монаха Тойбин. — Ты должен найти достойную историческую личность и вступить с ней в духовный союз.

Тут он напыжился, давая Иезуиту представление об истинном виде образца.

— Слушать глухими ушами неземную музыку кифары Орфея — ну и идейка! — захихикал Губин.

Тут все невольно обратились к Орфею, и тот ответил совершенно загадочно:

— Ты услышишь музыку, если душа твоя созрела для понимания.

Надо отдать должное Никодиму — он никогда не задумывался о собственной душе и, более того, мгновенно отметал любые дискуссии на данную тему. Однако юноша пребывал далеко не в лучшем состоянии и, дабы успокоиться, считал ступеньки на пути к психологу.

Пять пролетов вниз, потом проход по мощенному булыжником двору, огороженному со всех четырех сторон глухими стенами, дверь, обитая блестящим пластиком, и… широкий вестибюль приемного покоя. Вращающаяся стеклянная дверь, раскидистые пальмы в горшках с изъеденными зелеными листьями, все то же, как при первом визите в качестве душевнобольного, только тогда у входа стоял молодой конвойный прапор со штыком у пояса. Сейчас вместо него так же сурово и неподвижно стояли два хмыря из местных психов в байковых серых халатах, таких же, как и на Никодиме. Вместо штыков у них были подвешены на кушаках железные прутья, свинченные с больничных кроватей, но выражение лиц психов было еще более служебное, чем у царских часовых. Если те, прежние, служили, дабы не выпускать беглецов, то задача нынешних более сложна — не впустить с улицы претендентов на больничные харчи.