В. Галечьян - Четвертый Рим

• Название: Четвертый Рим
• Автор: В. Галечьян
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Увлекательный роман, события которого происходят в России начала XXI века, предостерегает от будущего, напоминающего последние дни римской империи, погрязшей в насилии, оргиях и мистериях. Герои повествования проходят через многие испытания, их соблазняют и пытают. Они вынуждены менять облик, скрываться, отстаивать свою жизнь и любовь с оружием в руках.

---

— Не горячий, а больной, что ты, сука, городишь, — разволновался Володя, — психопатия меня проклятущая душит, из-за нее полвека по тюрьмам да сумасшедшим домам скитаюсь… В последний раз сижу себе тихо в кабаке, вообще никого не трогаю, мне, кстати, и жена запретила с нехорошими людьми связываться. Вдруг в пивную кентяра заваливается, двадцать пять лет на ушах, где-то половину этого срока мы и не виделись. Стуканулись от взаимной радости кружкой о кружку, чтобы пена перехлестнулась через край, а потом с чего-то он мне сказанул дерзкое, а может, и не мне, а соседу через стол. Все равно, повел себя грубо, я и саданул ему ножичком под нужное ребро, благо, опыта и духа не занимать. Говорю я этим сукам: лечите меня, бляди, ведь сам от вспыльчивости страдаю. Никак не могут меня ввергнуть в хладнокровие. Месяца три али пять подержат взаперти, а потом, как ветошь, выбрасывают на волю и мне приходится там кого-то обязательно шваркнуть, и жизнь моя от этого идет наперекосяк.

— Ты, кстати, умеешь таблетку на кадыке держать? — спросил его заботливый Нарцисс, который, как оказалось, и сам не ангел: то ли он мать придушил в пьяном экстазе от самолицезрения, то ли старушка сама честно умерла от старости, а он утром, обнаружив ее недвижимой, сдался полиции.

— Я на суде требовал для себя высшей меры, — гордо рассказывал поэт, — но суд меня оправдал и отправил сюда для перевоспитания медперсонала на примере моих стихов. Так вот, — продолжал он без перерыва, — умение держать таблетку на кадыке — это одно из основных умений в нашей сумасшедшей жизни, без которого ты окочуришься за две недели. Так как со слов ты все равно ничего не поймешь, я для начала покажу тебе одного пижона, а ты уразумей.

И, не ленясь, поэт отвел Никодима обратно в палату, где показал на крайнюю койку. На койке этой поверх одеяла лежал, скорчившись, закутанный в необычайно узкую рубашку с завязанными сверхдлинными рукавами тихо стонущий человек, который корежился и изворачивался на своем мягком ложе, как будто ему в зад вставили зажженную свечу.

— Стреножили на все четыре копыта, — представил барахтающего в судорогах человека поэт-всезнайка. — Если бы не крепкая рубашка, он бы мог переломать себе кости ног и рук, так его выкручивает после уколов. Наказан за пререкание с лечащим врачом, будет так лежать три дня. Правда, до уколов мы с тобой не дойдем, но каждые три часа все должны принимать хуеву тучу таблеток, среди которых львиную долю занимают сверхвредные для мозга аменозин и галлопередол. После трех месяцев приема уже ничего не восстановит твою память. А после шести ты можешь занимать свою койку пожизненно с полным правом самого крутого дебила в клинике.

— Неужели и отказаться нельзя? — спросил Никодим с естественным ужасом.

— Вот этот отказался, — кивнул головой поэт в сторону стонущего и извивающегося в судорогах человека, — результат перед тобой. Пошли-ка, брат, тренироваться.

В результате они снова вернулись в туалет, который был вроде мужского клуба для психов. Там к ним подошел некто Жора, который был как бы инструктором для новичков. Из кармана своего халата он достал засохшую корку, отщипнул от нее кусочек и протянул Никодиму.

— Представь, что ты глотаешь таблетку, — сказал он Никодиму, — но не до конца, а так чтобы сестра воображала, что ты ее проглотил. Глотай!

Никодим сделал усилие, и ему удалось, как принято в психушке выражаться, «поставить крошку на кадык». Правда, потом он закашлялся и выплюнул мнимую таблетку, но главное, суть, ухватил. Целых два часа после того тренировался он на шариках, скатанных из хлеба, пока не научился удерживать мнимые таблетки глубоко в горле, а потом выплевывать в кулак.

Целое утро он промучился мнимым страхом затеряться на больничной койке, покинуть которую можно было только со справкой, заверенной лечащим врачом, и горько проклиная себя за то, что выбрал столь стремное жилище, а днем произошло нечто, с чем клиника в своей истории не сталкивалась. Разрушение, в котором пребывала вся страна, докатилось и до этого до сих пор относительно нетронутого островка благополучия и стало подмывать его.

Сначала куда-то исчезли краснорожие санитары, в любое время подпирающие стены и двери клиники. Пропали они как-то в одночасье, и уже позднее Никодим узнал, что всех их мобилизовали, невзирая на состояние здоровья, во внутренние войска и отправили охранять границу с Атаманским государством. Вооруженные отряды атамана войска Донского и Кубанского Григория переходили границу через реку Волгу и грабили приграничные села, а некоторые совершали даже отдаленные рейсы в глубь страны, вплоть до Валдайской возвышенности. Как собиралось правительство при помощи лодырей-санитаров защищаться от вторжения казаков трудно сказать, разве только при помощи знакомых им таблеток. Мобилизованные, видимо, должны были засовывать медикаменты в рот вооруженным грабителям и тем самым вызывать у них временную амнезию. Вывод этот напрашивался сам собой потому, что вскоре после пропажи медбратов куда-то подевались и таблетки. Так что естественно было подумать, что санитары забрали их с собой в качестве единственного хорошо знакомого им оружия. Дольше всего, как ни странно, из привычной жизни клиники сохранялись сестры-хозяйки и запасы питания в столовой. Между этими двумя вовсе разнородными феноменами даже образовалась неоспоримая связь, потому что только стоило истаять припасам на кухне, как стал таять младший и средний персонал. В отличие от медсестер врачи держались до конца, похоже, в другие места их уже не брали, и постепенно заменяли исчезающий обслуживающий персонал. Дошло до того, что на воротах стояли и разносили подносы с продуктами на кухне кандидаты психологических и медицинских наук, а так как с каждым днем все-таки часть научного коллектива безвозвратно таяла, то наступил тот знаменательный день, когда государственная клиника душевнобольных превратилась в товарищество растерянных идиотов с ограниченной ответственностью.

К этому времени Никодим уже занял вполне авторитетное положение среди дураков, нашел ходы к сердцу еще всесильной сестры-хозяйки. Вместе с прежними соседями он спал в единственной четырехместной палате. Четвертым был какой-то безликий псих из разграбленной таджикскими наемниками деревни, с которым никто не разговаривал и который попал в привилегированную палату как экстраинтересный случай маразма. Юноша имел доступ ко всем библиотечным фондам (а библиотека была одна из лучших, которую только можно представить) и шлялся по всем этажам клиники за исключением секретного отделения, у которого так и стояли истуканы в форме и белоснежном халате поверх нее.

В этот день Никодим впервые проснулся не от криков медсестры, требующей встать и застлать кровати, а просто потому, что выспался. Он открыл глаза, несколько секунд еще понежился, глядя в потолок, а потом перевел взгляд на расположенный между койками стол, где как обычно уже стыли стаканы с вкусным кефиром и горкой лежали в соломенной хлебнице давно уже исчезнувшие на воле кренделя и сушки. Поднявшись и опустив ноги на покрытый потертым ковриком пол, он обвел взглядом окружающие стол койки и с удивлением увидел, что все они пусты. Часов в клинике у больных, естественно, не было, но по яркости света, бившего в окно, можно было предположить, что время завтрака давно прошло и наступило уже время обеда. Не было и металлического пузатого чайника с кипятком, и кастрюльки с кашей, и вообще все как-то было неправильно.

Никодим надел халат, влез в войлочные расхлебанные тапочки и отправился искать истины в коридор. Туда вели двери сразу из всех палат, обычно открытых и полных гомона, но сейчас он наткнулся на полную тишину.

Осторожно просунул он голову, приоткрыв дверь внутрь палаты, и не обнаружил в ней пациентов. Во второй была та же пустота, и только оглянувшись, он заметил какое-то движение возле двери своей палаты. Быстрыми шагами Никодим вернулся назад и обнаружил унылого психа, который с поразившей юношу наглостью набивал карманы больничного халата сахаром и сушками. Крысятничество вовсе не поощрялось в психушке, и даже самые буйные психи знали, что их ждет в случае поимки. Тем более удивительным было то равнодушие, которым встретил деревенский псих появление Никодима. Он вяло повернул голову в его сторону и продолжал набивать карманы до тех пор, пока его бока не стали похожи на бедра жирной куртизанки.

Обозленный и недоумевающий, Никодим подошел к соседу вплотную, посмотрел на стол, на котором, кроме пары обглоданных бубликов, ничего не осталось, и спросил:

— Ты что, зараза, последнее соображение потерял, чьи ты порции крадешь, горилла деревенская!

— Так все ушли, — невозмутимо отозвалась «горилла». — Ты что, не знаешь, что сегодня сняли караул у ворот и никто более никого не пасет?