Николай Золотарёв-Якутский - Искатели алмазов

• Название: Искатели алмазов
• Автор: Николай Золотарёв-Якутский
• Издательство: Cоветская Россия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1962

Повесть Николая Якутского «Искатели алмазов» воссоздает историю одного из самых поразительных и выдающихся открытий советских геологов.

В повести дана обобщенная картина трудных и долгих поисков, завершившихся открытием якутских алмазоносных месторождений.

На фоне «охоты» геологов за алмазами писатель показывает несколько поколений ученых, преемственность славных традиций русской и советской геологии, прослеживает жизненный путь своих героев. Вместе с тем на примере якута Бекэ и членов его семьи в книге раскрываются великие перемены в судьбе якутского народа, совершившего после Октябрьской революции гигантский переход от примитивного общественного уклада к обеспеченной и свободной жизни.

---

Возок въехал на мост через Лену, и Великанов вспомнил, как впервые прибыл в эти места семь лет назад. Тогда его сопровождали двое студентов Горного института. Один из них, Иван Игнатьев, особенно нравился Великанову. Был он худощав, но перевитая мышцами шея, широкие запястья свидетельствовали о недюжинной силе. Костистое продолговатое лицо и прямой нос делали его похожим на Белинского, и сходство было бы полным, если бы не черные, жесткие, как проволока, волосы,  подстриженные бобриком. Характер у Игнатьева спокойный, ровный, а в глазах постоянно таилась усмешка.

На вокзале их напутствовал Евграф Степанович.

— Вы геологи, вы едете в такие места, где не ступала нога человека. Ведите тщательные, подробные записи. Мы не знаем сегодня и десятой части геологии нашей России. Мы знаем лишь паркеты бальных зал. Но завтра-послезавтра бал кончится, непременно кончится, и народ захочет посмотреть, какими природными ресурсами он располагает. Вот тогда-то и возымеют огромное значение каждая ваша запись, каждая находка….

Они хорошо запомнили наказ учителя и в пути, пока добирались на подводах от Иркутска до Верхоленска, не теряли даром времени. В Верхоленске остановились на сутки, чтобы ознакомиться с окрестностями. Забрели на мост, перекинутый через небольшую речушку. Долго удивлялись: неужели перед ними великая сибирская река Лена? Спросили проходившего по мосту крестьянина. Тот улыбнулся в русую бороду:

— Что верно, то верно, все приезжие сумлеваются насчет Лены-реки. И зря, паря. Большое дело, оно делается исподволь, не сразу, не нахрапом. Я однажды бывал у того камня, из-под которого вытекает Лена-река. Отсюда шибко далеко то место. Близ Байкал-озера есть горы, а в горах распадок, а посередке энтого распадка черный камень лежит, не соврать бы, что твоя изба. Из-под этого камня зимой и летом бьет теплый ключ. Ну, от ключа, как водится, ручеек течет по распадку. Его любой мальчонка перешагнет, ручеек-то, а он, вишь, тоже Леной-рекой прозывается. С гор другие ручьи бегут, и все в Лену вливаются. Дальше — больше, глядишь, паря, уже не ручей, а река течет. Впадают в нее Кута, Киренга, Поледуй, а там и Олекма-река. Э, совсем забыл! тут ближе еще Витим прибавляется. А уж начиная с Олекмы Лена-река вширь раздается. А дальше и того больше рек Лена принимает: Синюю, Буотаму, Алдан, Вилюй — всех и не перечесть. Там уж берега-то чуть видно. Непогода разыграется, не переедешь на лодке, волна зальет. Островов да утесов без счету… Вот она какая, Лена-река… А тута, конечно, мелка, что и говорить.

Ушел крестьянин, а Владимир Иванович и его спутники долго еще стояли на мосту, вглядывались в чистую воду.

— Все-таки любит русский народ свою родину, — тихо, словно вслух размышляя, сказал Великанов.

— Он-то любит, да она его — не больно, — отозвался Игнатьев.

— Что ж, наша задача, задача интеллигенции, — по мере сил исправить эту несправедливость.

Глаза Игнатьева блеснули откровенной насмешкой.

— У французского поэта Потье, Владимир Иванович, есть одна хорошая песня. В ней поется: «Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой». Так что наша с вами задача найти для народа алмазы, а остальное народ сам сделает.

Великанов поднял на него глаза, но у Игнатьева вдруг сделалось скучное лицо, он зевнул и предложил идти обедать.

От Верхоленска до Жигалова ехали на лодке, попутно по береговым срезам изучали геологию местности. В Жигалове пересели на пароход «Соболь» и к середине лета прибыли в Нюю. Тут они узнали, что Кокорев перебрался на жительство в Киренск. Долго ждали обратного парохода. Конечно, лучше всего было бы расспросить об алмазах местных жителей, но Горный департамент предписал держать цель экспедиции в строжайшей тайне. Наконец, сели на пароход «Кушнарев», двинулись в обратный путь. Лето приближалось к концу, уходило лучшее для изысканий время. Его пожирали огромные сибирские расстояния. Распорядительность Великанова была бессильна. Пространство оказалось сильнее. Здесь говорили: сто верст — не расстояние. Великанов мог к этому добавить: три месяца в Сибири — не время, В Киренске Владимир Иванович встретился наконец с Кокоревым. Тот сначала перепугался, думал, что за алмаз его потянут к ответу, но, убедившись в своей ошибке, на радостях рассказал, как попал к нему драгоценный камень. Потом уж спохватился, да поздно. Великанов теперь точно знал: алмаз найден якутом Бекэ где-то на одном из притоков Вилюя. Приближалась осень, и пришлось вернуться в Петербург.

Началась война с Японией, потом расстрел рабочих в Петербурге, декабрьское восстание в Москве — заполыхала по России революция. Коридоры и аудитории Горного института пудели студенческими сходками, профессора подписывались под петициями, ставил свою подпись и Великанов. Он не разбирался в партийных программах. Он не мог бы сказать, чем отличаются эсдеки от эсеров, а эсеры от кадетов. Лексикон и тех, и других, и третьих изобиловал волнующими словами «Да здравствует свобода!», «Долой произвол!», «Многострадальный русский народ!»— и для Великанова этого было достаточно, чтобы соглашаться и с эсдеками, и с эсерами, и с кадетами.

Отгремела революция. По деревням, по рабочим слободкам свирепствовали каратели. Слова о свободе, о произволе, о многострадальном народе исчезли, будто их и не было.

Коллеги Великанова ходили, словно в воду опущенные, разговаривали мало, боялись сболтнуть лишнее. Иван Игнатьев больше не числился в списках студентов Горного института. Говорили, что за участие в вооруженном восстании он был приговорен к смертной казни, которую заменили пожизненной каторгой.

Гнетущая тишина воцарилась в коридорах института. Но Великанов испытывал какое-то новое чувство уверенности, и оно не проходило. Это не было чувство уверенности в себе, в своих возможностях. Нет, это было другое. Раньше слово «народ» воспринималось им как некое отвлеченное понятие. Народ жил где-то в деревнях, на городских окраинах и к приват-доценту Великанову не имел никакого отношения. О народе писали серьезные книги, о нем уважительно разговаривали в интеллигентских гостиных, но из этих разговоров следовало, что народ бедный, неграмотный, беспомощный, что поэтому его нужно вывести из тьмы, озарить светом разума.

Для Великанова такие мысли стали привычны и казались чем-то само собой разумеющимся. Но революция выветрила их из головы. Теперь, встречая на улице рабочих, Владимир Иванович внимательно, с жадным любопытством вглядывался в лица этих людей. Лица были разные: и хмурые, и веселые, и грубые, и интеллигентные, и умные, и глуповатые, но одно роднило их: выражение силы, уверенности. И намека на беспомощность, на просьбу о том, чтобы кто-то «вывел их из тьмы», не заметил Великанов. Это их имел в виду Иван Игнатьев, когда там, на далеких ленских берегах, цитировал французского поэта. «Они могут, они все могут», — думал молодой ученый, и сердце его наполнялось горячим чувством гордости. Великанов понял, что сам по себе, отдельно от этих людей, он — пустое место, что без них его работа теряет всякую ценность, всякий смысл. Со всей глубиной и отчетливостью уяснил для себя: он неотъемлем от них, он тоже народ… Вот откуда гордость.

Минуло еще три года. Владимир Иванович женился, стал отцом. У него было много работы, почти не оставалось свободного времени. Но когда он думал о главном деле своей жизни, мысли его устремлялись в Сибирь, к алмазам.

И снова ему помог Евграф Степанович. По настоянию старого академика ученый совет Российской Академии наук предложил Великанову сделать доклад о значении исследования Центрального Сибирского плато. Доклад вызвал много споров, но в конце концов было вынесено решение: в начале будущего, 1910 года от Российского географического общества и Академии наук командировать приват-доцента Великанова для исследования Центрального Сибирского плато.

…И вот он, закутанный в тулуп и медвежью полость, покачивался в крытом возке. Путь предстоял дальний, до самого Киренска. Кругом расстилалась на много верст снежная пустыня. Не видно вдали ни деревенских крыш, ни белых колоколен — не го что в Центральной России. И ямщики здесь другие: неразговорчивый, суровый народ, угрюмый взгляд исподлобья. Песен не поют, да и мудрено петь на сорокоградусном морозе. И не звенит под дугой колокольчик — «дар Валдая». Оно и понятно: езда в этих местах — дело не шуточное, тут не до игрушек. Суровая природа, суровые обычаи.

К вечеру добрались до ямского станка. Переночевали, сменили лошадей и двинулись дальше на север.

Через день добрались до Киренска. Возок остановился у двухэтажного кирпичного дома, нижний этаж которого занимала лавка. Над входом висела вывеска:

«Торговый дом Кокорева,

Колониальная торговля,

Китайский чай, кофе

и другие парижские товары».