Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

• Название: «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
• Автор: Михаил Сергеев
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91366-860-8

О чем эта книга, вы поймете, прочитав лишь одну страницу – первую и… как обещает автор, больше не выпустите ее из рук. Всё остальное – трогательная история, о приключениях двух девочек, лет двенадцати, которую поведал ему «очарованный странник».

---

Мужчина поморщился и потер подбородок, что-то вспоминая.

– Да! – воскликнул он. – Думаю, что упустил? Преинтереснейший факт. В одном издательстве со смехом!., показывали письмо читателя, который возмущался, что автор два года как отошел в мир иной и не писал книг, выпущенных ими после.

– Нормально… Как вы говорите… всё идет по плану? И что ответили?

– Ему? Ничего. Они наняли студентов литинститута и те писали под чужим именем продолжения. Ты хочешь такого многотомия? Такой памяти? Да я редактору не позволял окончания менять! Если вкладывал смысл! Если переживал! А сейчас, ради домика в тиши, такие пузыри пускают – ведь плодовитость обеспечивают рабы. Литературные. Если труд свой ценишь в «бумажках» кошелька, то и душа у тебя бумажная, продырявить – пальцем ткнуть! И не заметишь, как хруст их перейдет в хруст твоих косточек – землица-то – оседает! А ты уже давно труп.

Он указал вниз.

– А если не бумажная… у тебя ни то, что томов – времени на публичность нет – ты хоронишься ее! Всяких фондов, политики, интервью. Страшишься как змеиного укуса! Ну а если ремесленник… Писать надо, умирая с каждой строкой! Каждым мазком на картине! Чтоб ни за какие деньги не повторить! Не печатают! – с веселой издевкой снова повторил Крамаренко и вдруг прищурился, с любопытством глядя Андрею в глаза:

– Да не оттого ли хочешь стать карающей десницей? Что-то наводит меня на крамольную мысль обиды? – Он погрозил ему пальцем. – Так брось! Пиши с единственной целью – менять себя… и думать… об этом же предмете – о себе! Тогда и вопрос о своем «неследовании» исчезнет. И помни, хорошая, толковая книга массовой быть не может! А вот плохая на раз – технологии рекламы позволяют.

– А как же Достоевский?

– А ты спроси у десяти встречных – кто читал? Никто. Слышали, знают, но не читали. Ныне правит суррогат массовости! Так что, пиши, публикуйся в сети и радуйся!

– Радоваться?

– Именно. Что не родился лет тридцать назад, когда писали в стол… буквально!

Видя растерянность молодого человека, мужчина в который раз рассмеялся: – Не тушуйся! Поправимо. Какие годы?.. – и уже серьезно добавил: – Вот тебе и вся роль ли-те-ра-туры! В молитве! А ты – стиль, слог, композиция, жизненность. Переводи стрелку на лекциях и уголька в топку побольше. Э-э… фирштейн что-нибудь? – Он пощелкал пальцами перед застывшим лицом собеседника.

– Так… но зацепило… – уныло ответил тот.

– Высокий показатель! – Крамаренко хлопнул юношу по коленке. – Бывает и похуже, проснешься в луже, птички…одну вещь клюют, а «кыш» сказать не можешь. Эх! Студенческие годы! Короче, не унывай! И хулигань побольше! А мне пора. – Он поднялся.

– Да ведь я вообще-то смотрю дальше книг и полотен.

Слова были сказаны таким тоном, что Крамаренко невольно остановился.

– И не как человек. А вот стать им вижу два пути.

Андрей тоже поднялся.

– Любопытно… С инопланетянами не общался. – Подбородок мужчины ушел чуть вправо, брови поднялись, глаза же остались на собеседнике. – И какие? – Он глянул на часы.

– Не смейтесь. Первый – стараться стать им каждый день, каждую минуту, не понимая, за что обречен бороться со злом от рождения до смерти, да еще с такими потерями… и тогда вся жизнь будет таким шагом. Всего лишь одним. И возможно, только потерями. – Глаза его заблестели. – А можно шагнуть сразу, одномоментно, пусть в неведомое, пусть в бездну… увидев всё и одновременно. – Нездоровая радость послышалась в интонации. – Посудите сами… человек садится за руль пьяным, рассчитывая, что обойдется. И его расчет верен, ведь не может увидеть, как у тысяч, десятков тысяч людей в мире, в секунду, когда рука пьяного только тянется к двери автомобиля, случай отрывает ноги, разбивает головы, оставляя внутренности на искореженном металле. Как разбрасывает по асфальту части тел жены, ребенка, матери, неосмотрительно поверивших, что обойдется. Его, его жены и ребенка! А если увидит? Хоть раз? Сладко затягиваясь сигаретным дымом, несчастному не углядеть за ним миллионы судорог от боли в эту секунду, не услышать криков обезумевших людей, умирающих от рака. А если увидит?

Что произойдет с гурманом, отдающем всё время забаве как можно изысканней набить желудок и обучая этому других? Что?! Если в момент довольной улыбки увидит всех детей с распухшими от голода животами… умирающих детей? Их миллион в год! Которые не понимая, почему матери мучают их, даже не плачут. Не прочтет, не услышит в новостях, а увидит! Что произойдет с человеком? – Глаза уже горели. – Я знаю. Он вспомнит одно слово – ЧЕЛОВЕК, незнакомое прежде! – Дыхание Андрея стало частым. – Или соблазняя молодую девчонку, стягивая с нее одежду, вдруг увидит как также стягивают ее с других… такие же как он. И этих «других» – до горизонта. А среди них его жена, дочь…

Парень был на грани срыва. Крамаренко, впервые за время беседы, растерялся. Он легко тронул того за плечо:

– Ну… ну же, Андрей… Не все так мрачно. Поверь старику…

Он уже пожалел о половине сказанного сегодня.

– Слово «человек», – прошептал тот, глядя мимо. – Он вспомнит, – голос опять стал громче, – что оно означало до того, как начал пить, жрать и услаждаться… набивать карманы деньгами. Не может не вспомнить! Иначе… иначе… – он снова тяжело задышал, – пусть тот, кто дал мне эту жизнь, заберет ее обратно! Слышите?! Обратно! – Парень глотнул, будто хотел сказать еще что-то, но мысль, та, которая и кладет начало промахам и жертвам, или уводит и хранит нас, сделала сейчас второе.

Андрей замолк. Дыхание выровнялось. Прошла минута.

Наконец, Крамаренко кашлянул и негромко спросил:

– Думаешь, после этого бросит? Делать прежнее?

– Не делать, а позволять себе поднимать руку на таких же, пользуясь, извлекая, растаптывая. Он увидит – рука опускается на него! И растаптывает самого же! – Резко, но уже спокойнее поправил собеседник. – И то не сразу. А вот ненавидеть себя за это, начнет без промедления. Иначе всё зря. Всё!

– Сильно! – мужчина качнул головой. – Прямо пиши в анналы… Ненавидеть… и себя?

– Я неточно выразился.

Андрей повернулся к нему боком, словно стараясь скрыть подступившее к самому горлу отчаяние.

– Не себя, а гниду в себе, мразь. Мема. С той же фамилией, тем же голосом. Неотличимого внешне.

Он снова стоял лицом.

– И бой, схватка начнется. Хотя бы начнется. Потому что шаг тот – сделан. А жизнь останется на другое. На любимых. А пока, сегодня, мем закармливает, спаивает, веселит его, обмахивает опахалом, скрывая за этим опахалом чудовище. Я хочу вырвать у чудовища жало.

Крамаренко вздохнул. Всё, что говорил он, к чему призывал, на что надеялся – осталось без ответа. «Ведь хотел как лучше… к чему такие сложности у молодежи?» – мелькнуло в голове. – Ладно, Андрюша, закончим как-нибудь потом. Пора…

– Да, мне тоже… надо заехать положить обратно письмо… – пробормотал Андрей.

– Ладно, бывай. И все-таки два совета: меньше думай о тех, что до горизонта целуются или грабят, там… и ступай к метро по Малой Никитской – по тенёчку. Помогает от перегрева.

– Никитской? Какой Никитской?

– Такой совет я давал одному чудаку, когда жил в Москве. И чудак тот, – персонаж, рассуждавший о «конюшнях». Если в «чудаки», то и метро в Иркутске найдешь… тут, недалече. – Мужчина снова рассмеялся и, уже махнув кому-то рукой, направился в сторону кабинета:

– Мариночка, здравствуйте! – Дама в белой кофточке почтительно заулыбалась. – Зайдите ко мне на пару минут. У меня к вам будет наисерьезнейшая просьба.

– Я все-таки хочу посмотреть в глаза… Ему… когда всё и одновременно», – услышал Крамаренко за спиной.

Женские шалости

– Дорогие дамы… – Тимур Егорович замялся, прикрыл за собой дверь, кашлянул и басовито продолжил: – от математиков вам букет, так как страдаем… не то… – он махнул, переложил пакет в другую руку и, зажав букет под мышкой, вынул из кармана листок:

– Дамам самой женской от самой страдающей кафедры на юбилей, с пожеланиями доброго соседства, коротких юбок и… тьфу, этот Бочкарев напишет, не разобрать… – он поднес бумажку к самым глазам, – и приветливости всем… нет, во всём, – поправился Байтемиров, шестидесятилетний преподаватель «матфакультета», не страдающий в свои годы ничем, кроме смущения перед женским полом. – Лучше бы изощрялся так с гипотезой Брокара, – буркнул он в заключение.

С последними словами все прыснули, а Людочка Толстова, полненькая хохотушка, которую в жизни восхищало буквально всё, громко прокомментировала:

– Тимур Егорович, а когда вы были молодой и не лысенький, как вас осенило, что литература будущее других, и вы подались в математику?

– Я и… никогда не думал… – умышленно растягивая фразу начал гость, соображая, чем должна закончиться реплика, смущаясь всё сильнее и по очереди выкладывая содержимое пакета. – Между прочим, пятница – почесав рукой затылок, объект веселья попытался отвертеться, – могли бы и предложить чего…