Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

• Название: Обратно к врагам: Автобиографическая повесть
• Автор: Виктория Бабенко-Вудбери
• Издательство: КМ Академія
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 966-518-188-2

Автобиографическая повесть. Судьба героини, история ее семьи, вплетенная в историю страны 20­-40-х годов XX столетия, не оставит равнодушным читателя любого возраста.

Детство и довоенная юность Виктории Бабенко-Вудбери прошли в советской Украине. Все издержки сталинского режима семья Бабенко испытала на себе.

В годы фашистской оккупации Виктория, как и тысячи ее ровесников, была вывезена на работы в Германию.

Пройдя через ужасы рабства, побег, мытарства возвращения домой, она вновь решилась на разлуку с родными, смертельный риск обратного пути на Запад, на уничижительное отношение родины к людям, брошенным ею же на милость врага.

Эта книга — дань любви Украине, пронесенной автором через годы и расстояния, вклад в историческую память украинцев.

Книга рассчитана на самый широкий читательский круг.

---

— Вам следовало бы обратиться в городское управление, чтобы вам выдали специальные карточки на продукты, или чтобы послали в санаторий.

— Я стара и больна. Такие не нужны государству. — «Кто не работает, тот не ест», — закончила она любимым тезисом Сталина. И она, конечно, была права. Именно так и есть в стране рабочих и крестьян.

— Кто не работает, тот не есть. Это — диктатура пролетариата, как она выглядит на практике.

Через месяц после приезда отца мы получили другую квартиру. Она находилась в том же доме, этажом ниже. Это была большая комната, которую мы разделили четырьмя перегородками: мать и отец в одной «комнате», мы, девушки, — в другой. Иван тоже получил свой угол, а кухня-столовая была общая. У нас была только одна кровать, которая досталась родителям, а все мы спали на полу. Из чемоданов мы сделали столы, но еще многого не хватало, еще не было ни белья, ни посуды, ни мебели, ни одежды. Но несмотря на эти недостатки, мы не очень страдали от материальных неудобств. В общем-то мы были счастливы, что опять вместе. В такие минуты, когда все сидели за столом, ели и разговаривали, у меня становилось тяжело на душе — я знала, что скоро мы опять расстанемся.

Однажды я попросила маму, чтобы она сделала намек отцу о моих намерениях оставить родину. И пару дней спустя она сказала:

— Он об этом и слышать не хочет.

— А ты, мама, что ты об этом думаешь?

— Если бы я была уверена, что вам это удастся и что вы там будете счастливы, то я ничего не имею против, — ответила она. — Что мне с того, если вас заберут и здесь в лагерь?!

Мы больше не говорили о моих намерениях. Но с этих пор у меня отлегло от сердца. Я была рада, что мама знала о наших планах и что она не станет уговаривать меня и Нину остаться. Теперь она чувствовала и понимала все, как только одна мать может понимать в таких обстоятельствах.

Перед тем как совершить задуманное, я еще раз поехала в Никополь. Я хотела навестить мою подругу Шуру и ее родителей.

Их домик находился недалеко от вокзала, и я скоро нашла его. Еще во Фрейтале Шура мне точно описала его.

— О! Моя дочь много говорила мне о вас! — сказала мать Шуры, когда я назвала себя. — Заходите!

Она провела меня в гостиную, поставила чайник, потом мы сели за стол.

— Я сейчас одна, муж на работе.

— А где же Шура?

— Шура теперь в Германии. Она с мужем недавно приезжала сюда. Она вышла замуж за офицера Красной армии.

— А как ее муж? Она счастлива с ним?

— Да, кажется, очень счастлива. Он очень добрый человек. Он и нас не забывает. Помогает нам.

Мать Шуры заварила чай и поставила на стол пирожные.

— А как отнесся ее муж к тому, что она была в Германии? У нее были затруднения выйти за него замуж?

— Ее муж многое понимает. Он добился того, что они с отцом быстро возвратились на родину — ведь в последний год войны Шура встретилась там с отцом. Она, кажется, писала вам об этом?

— Да, я слыхала об этом.

— Вот я вам покажу письмо от нее. Хотите? — сказала она, открывая ящик в столе, вынула оттуда письмо и подала мне.

Я сейчас же узнала почерк Шуры. Она писала большими детскими буквами: «Мамочка, — писала она, — Вася один из лучших мужчин, которых мне когда-либо приходилось встретить. Он образован и с хорошими манерами, что — редкость среди советских военных. Все мои подруги завидуют мне. Он им всем нравится. А я — я очень счастлива. Он освободил меня из рабства. Мы скоро опять приедем к вам, может, к Новому году. Тогда у Васи будет отпуск…».

Прочтя письмо, я на минуту задумалась. Интересно было бы узнать, как Шура встретилась со своим будущим мужем? Как она вообще встретилась с советскими войсками? Может, ей посчастливилось и с ней не случилось того, что случилось с сотнями советских девушек, которых тоже освободили наши войска. Я не хотела об этом спрашивать ее мать. Она, вероятно, ничего не знает, как вели себя советские солдаты, когда занимали немецкие города. Может, мои расспросы наведут ее на тревожные мысли и она только расстроится. Мы выпили чай, еще поговорили немного, затем я встала:

— Передайте Шуре от меня приветы. Я не знаю, увидимся ли мы с ней когда-нибудь. Я возвращаюсь обратно на Запад.

По дороге домой я увидела церковь. Она была открыта, и я зашла туда. Еще до войны Сталин опять разрешил открыть церкви…

Церковь была почти пустой. Возле алтаря две старушки стояли на коленях, усердно молились и били поклоны. Я тоже стала на колени…

Побег обратно

За последние дни, после посещения Шуриной мамы, я очень серьезно начала думать о возвращении на Запад. Нина все же решила идти со мной, но мы об этом, кроме мамы, ни с кем не говорили. Перед самым отъездом я еще раз пошла с мамой на базар, чтобы продать пару платьев и взять с собой немного денег. Была уже осень, и воздух стал прохладнее. Надо было подумать и о теплой одежде, тем более, что мы не могли представить, что нам предстоит в пути.

Возвращаясь с мамой с базара, я с удивлением заметила, что встречные красноармейцы отдают мне салют. Мама тоже испугалась. Вначале я недоумевала, но потом поняла — на мне был красивый тирольский костюм с погонами и полосками по обеим сторонам юбки. И встречные красноармейцы принимали это за военную форму какого-то высшего чина. И мне ничего не оставалось делать, как тоже салютовать в ответ. А дома мы смеялись…

Итак, уже более трех месяцев мы пробыли дома, не регистрируясь в НКВД, никуда не уезжая на работу. Официально репатриантам разрешалось оставаться дома всего две недели. Нам всем стало ясно, что дальнейшее пребывание без разрешения могло быть опасным. Для нас с Ниной пришло время либо двигаться на Запад, либо попасть в лапы НКВД. Но мы уже решили…

Рано утром в день нашего отъезда я пошла на вокзал и купила два билета вплоть до польской границы. Наш поезд уходил около десяти часов вечера. Отцу мы сказали, что едем в гости к одной из теток. Иван провожал нас до вокзала.

— Не забудьте же писать, — сказал он, прощаясь.

Я удивленно посмотрела на него. Знал ли он о нашем намерении? Если да, то от кого? Или же он просто догадывался, что мы уходим туда… Но Иван только улыбался. Мы все еще раз обнялись и поцеловались. Я ничего ему не сказала…

На вид большинство пассажиров в поезде были спекулянтами. И почти все они ехали в том же направлении, что и мы, — вплоть до польской границы. Там за продукты они выменивали одежду, табак, сигареты и прочее. А возвратясь сюда, все продавали втридорога. Кроме них, в поезде было много красноармейцев. Эти возвращались из отпуска на службу в оккупированные страны.

Ночь в поезде прошла довольно спокойно. Нам с Ниной удалось даже немного вздремнуть. Но под утро, часа в четыре, в Полтаве, объявили контроль. В вагон вошел вооруженный красноармеец и стал проверять билеты и бумаги. Когда очередь дошла до нас, мы с Никой показали свои билеты.

— А ваше разрешение городской комендатуры на поездку? — спросил военный.

— У нас его нет, — ответила я.

Я совершенно забыла о том, что после войны запрещалось ездить из одного города в другой без разрешения городских властей.

— Мы только недавно приехали из Германии и ищем своих родителей, — отвечала я.

Такой ответ звучал довольно правдоподобно. В то время многие репатрианты, возвратясь на родину, не сразу находили своих родственников. Война разбросала людей во все концы. Тысячи погибли, другие эвакуировались, многих угнали немцы в последние дни отступления. Но красноармеец был невозмутим:

— Пойдемте со мной! — сказал он.

Мы сошли с поезда и поплелись за ним к его дежурке, тут же на вокзале. А там уже было человек пятнадцать таких же, как и мы, — без разрешения на поездку. У некоторых были даже билеты.

В дежурке нам объявили, что каждый должен заплатить сто рублей штрафа и может идти. Мы с Ниной были последними.

— Откройте, пожалуйста, чемодан, — сказал военный.

Я открыла чемодан, и он начал рыться в нашем барахле. С самого дна он вытащил немецко-английский и англо-немецкий словарь, который мне еще в Тироле оставил Роберт. Он начал перелистывать страницы.

— Что это? — спросил он.

— Это немецко-английский словарь, — ответила я.

— А зачем он вам? Вы говорите по-английски?

— Нет, но я хочу изучать английский язык.

Он опять начал перелистывать страницы, потом показал пальцем на слово.

— Что это значит?

Я нагнулась над словарем и прочла.

— Это «плэт», то есть по-английски это — тарелка.

— А это? — продолжал показывать он и на другое слово.

— Это значит «ту го», то есть — идти.

Через несколько минут он, вероятно, убедился в том, что книга не какая-то запретная литература и возвратил ее мне.

— А что это у вас так мало вещей из Германии? — спросил он.