Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа

• Название: Не взывай к справедливости Господа
• Автор: Аркадий Макаров
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013

Роман начинается с эпиграфа: «Не взывай к справедливости Господа. Если бы он был справедлив, ты был бы уже давно наказан» – из святого Ефима Сирина.

В романе использован собственный непростой жизненный опыт автора, что роднит с ним его центрального героя.

Автор в своём романе показывает трудности становления личности молодого человека с романтическими взглядами на жизнь в маргинальной среде обитателей рабочего барака, где надо действовать по поговорке: «Хочешь жить – умей вертеться».

И вертелся, и кружился центральный герой Кирилл Назаров, подражая по своей молодости более удачливым и лихим «молодцам» по барачному быту, пока его, после трагической смерти любимой девушки не взяла в армейские тиски служба в Советской Армии.

Роман охватывает большой промежуток от окончания школы в советский период и до нашего жёсткого, сундучного и не всегда праведного времени, где уже взрослый инженер Кирилл Семёнович Назаров никак не может вскочить на подножку громыхающего и несущего неизвестно куда эшелона под именем Россия.

Нечаянное знакомство с пожилой сельской учительницей переворачивает всё сознание Назарова и возвращает его к единственно верной цели – нашей православной Вере.

Сюжет романа динамичен и написан хорошим литературным языком.

---

Федула расстегнул фланелевую рубашку, выпуская наружу кустистую рыжеватую поросль на широкой груди. В таком блаженстве его вряд ли кто видел раньше. Что скажешь? Меняется человек. Может, ему тоже стало казаться, что за его плечами плещутся крылья высокого полёта. Кудесник-хмель ещё и не то делает!

Выпили по бокалу шампанского…

– Кирюша, давай ещё водочки, а? А то эта кислятина в нос шибает!

Кирилл хоть и был охочий до хорошей выпивки, но он тут решил попридержать коней, увидев, как Дина протестующе выставила ладонь:

– Фёдор, в следующий раз мы обязательно выпьем водочки, а теперь достаточно! Отдохнули, чего ещё?

Но Федула уже подозвал официантку, и та с поспешливой готовностью принесла ещё один графинчик водки.

– Куда! – Кирилл придержал руку своего товарища, когда он, расплёскивая на скатерть водку, пытался наполнить фужеры. Было видно, что с непривычки могучая фигура молотобойца заводской кузни стала давать сбои. – Мы пошли!

Федула пьяно хмыкнул и опустился на стул:

– А я гулять буду!

– Может, хорош, Федя?

– Кто хорош? Я – хорош? – Федула только взмахнул рукой, и пузатенький стеклянный графинчик забулькал в его губах.

Федулу явно тянуло на «подвиги», в которых Кирилл сегодня никак не хотел участвовать. В другое время он и сам бы поддержал его порывы, но не сейчас.

Пока Федула покачиваясь и бормоча, вытирал губы, он, показав спутнице глазами на выход, приобнял своего пролетарского друга:

– Ну, давай, гуляй! – пожал ему руку и пошёл вслед за девушкой.

Та в мутном вокзальном свете остановилась возле доски с расписанием поездов.

Кирилл обнял её сзади за плечи:

– Где он, твой поезд Счастья, идущий до станции Любви?

Дина горько улыбнулась его пошловатой шутке:

– Мои поезда в тупичке стоят…

– А что так? Машинист загулял?

– Ага, с рельсов сошёл!

– Кто сошёл? Поезд?

– Да нет! Машинист, наверное!

Дина поправила на голове парня сбившуюся на затылок шапку, взяла его за руку и они вышли на пропахший дымом и дизельными выбросами перрон.

Поезд Москва-Астрахань празднично светясь окнами, устало сопя, подкатывался к заснеженной платформе.

Кирилл с завистью смотрел на пассажиров, проплывавших в голубоватом свете; кто-то уже готовился ко сну, застилая казёнными простынями ватные матрацы, кто-то играл в карты, а кто-то из любопытных всматривался в ночной город, прижавшись лбом к стеклу.

Было видно, что в поезде тепло, по-зимнему уютно и чисто. Со стороны можно было подумать, что этот протяжённый городок на колёсах живёт счастливо и беззаботно: довольны заботливой и улыбчивой проводницей, дальней дорогой и возможностью озирать меняющиеся пейзажи за окном.

Взгляд изнутри этого поезда, возможно, отмечал бы совсем другое. Наверно, так.

Кирилл подхватил свою спутницу под руку, и они пошли по запасному железнодорожному полотну.

Поезда шли мимо, деловито постукивая по морозным стыкам рельс, товарняки мчались, гремя всеми суставами, и громко ухали, как подвыпившие купальщики после прыжка в ледяную воду.

Дина в сапожках на тоненьких каблучках всё норовила пройтись по стылому стальному полотну, ноги её соскакивали, Кирилл с удовольствием подхватывал её и снова ставил на рельс, поддерживая за руку.

Девушка дурачилась, балансируя на одной ноге, смеясь, закидывала голову к звёздам и снова соскальзывала.

Кирилл ловил её, прижимал к себе, дыханья их смешивались, отчего у парня кружилось в голове и бешено колотилось сердце.

В глубине души он, почему-то остерегался этой близости, хотя и невыносимо жаждал её.

Хмель развязывал потаённые желания, и обычная в таких случаях осторожность улетучивалась.

Потом, сбегая с насыпи к улице, пытаясь перехватить её маленькую руку, он свалил девушку в ещё мягкий, не успевший уплотнится сегодняшний снег, упал и сам, прикрыв её своим телом. Рука нечаянно скользнула в распах шубки, спутница инстинктивно ойкнула, его ладонь почувствовала скользкий капрон колготок и упёрлась в мягкую горячую податливость, от которой он тут же отдёрнул руку, как от раскалённого уголька.

Дина обхватила его шею руками, и они покатились под откос, смеясь и радуясь мягкому снегу, весёлому месяцу, подмигивавшему им, своему хмельному порыву и молодости.

Снег родниковой водой стаивал с губ, оставляя на них вкус антоновских яблок.

Ах, молодость! Ах, первоцвет! Соловьиная песнь жизни! Как струна натянутая, как стрела летящая, – звенит, гудит в голове хмель-дурман, то ли от застолья припозднившегося, то ли от морозца лёгкого, жаркого, а то ли кровь свежая яростно рвёт жилы. Не даёт покоя ладонь, помнящая мягкую, нежную, невозможно близкую девичью податливость. Она, эта память, как птица в горсти, живёт, торкается, обжигает – хочется повторить всё сначала. Одно движение… Один порыв…

Кирилл сунул руку в карман, опасаясь своей несдержанности – ещё не угасшее детство противилось непоправимому, стыдилось сладостных желаний созревающего мужчины. А хмель бродит, а кровь стучит, будоража воображение, орошая адреналином каждую клеточку здорового организма.

Молодость лет – ещё не тот возраст, когда свободно, как в поисках затерявшейся вещи шаришь по жадному женскому телу, отвлечённо думая о служебных передрягах на опостылевшей работе.

А здесь всё, – как сжатая пружина, как закипающая вода в котле…

Спутница его была спокойна и, казалось, охватившее парня возбуждение и захлестнувшие его страсти вовсе не касались девушки. Она шутливо провела ладонью по его лицу, засмеялась коротким приглушённым смешком и по-хозяйски взяла его под руку:

– Пошли, пошли! Моя свекровь теперь все глаза проглядела. Нехорошо пожилую женщину разочаровывать в своих надеждах!

– Подожди! Давай постоим немножко! Видишь, как хорошо под луной! Подожди! – не придав никакого значения слову «свекровь» попридержал её руку Кирилл. Ну, свекровь, – это значит, хозяйка у которой студентки снимают квартиру.

Если бы Кирилл знал, что его спутница замужем, и почему-то живёт одна под надзором матери своего мужа, его порыв само-собой от романтических высот направился бы в другое место, до которого так жаден молодой организм ещё не мужчины, но уже и не юноши.

– Останься здесь! – сказала она растерявшемуся Кириллу. – Дальше – нельзя! Дальше – я сама! – И чмокнув его сестринским поцелуем в щёку, быстро-быстро заскрипела снежком и скрылась за поворотом.

В воздухе осталось её пряное дыхание, невидимым облачком обволакивая одинокую застывшую фигуру недоумённого парня.

Глава четвёртая

1

Любовь… Счастливая любовь… Несчастная любовь…

Во всех этих понятиях отсутствует количественная оценка этого чувства. Наверное, так…

Любовь – или она есть, или её нет вовсе. Она, как ненависть, нельзя немножко ненавидеть, немножко любить – это, как немножко быть беременной.

Несмотря на то, что в слово «любовь» – «делать любовь», «заниматься любовью»: сегодня, в наше прозаическое и рациональное время, вкладывается только одна физиологическая составляющая, один определённый смысл и основа, но человечеству всё-таки в слове «любить» видится совсем другое.

Искусственно, как колорадский жук, перенесённый из-за бугра на российскую почву, тот пошлый фразеологизм губит, уничтожает цветущее древо человеческих взаимоотношений, превращая его, это древо, или в телеграфный столб, или в анчар, истекающий ядовитым соком.

У русских для определения подобных действий есть одно очень ёмкое, точное и предельно короткое слово, которое как раз и убивает любовь, превращая её в будничное ритуальное занятие в браке, или в порочную необязательную связь со всеми вытекающими и втекающими последствиями.

Любовь никогда не бывает счастливой. Счастливая любовь – это конечная станция, обмен кольцами – закольцованность отношений, не стремление к пределу, а сам Предел. Антиномия Канта. Ещё великий Овидий говорил: «Странно желание любви – чтобы любимое было далеко».

Любовь бывает только несчастной и неудовлетворённой ни душевно, ни физически, как магическое, бесконечное число Пи, не имеющее предельного значения и вечно убегающее в неизвестность.

Истинная любовь, как жажда в пустыне вызывающая фантомы неосуществлённых желаний.

Если вспомнить себя, то самые жгучие чувства остались где-то там, в цветущем райском саду юности, робкие и возвышенные, полные сладких миражей и невыносимых страданий. Соловьиная пора жизни!

В груди Кирилла поселилась и свила гнездовище, дотоль неизвестная сладкоголосая птица-радость, песнь которой вызвала такой прилив жизненных сил, что, оттолкнув дверь своей барачной комнаты, он хотел было закружить в вальсе Федулу, но того к удивлению не оказалось на месте.

Не особенно вдаваясь в размышления о странном отсутствии своего соседа, Кирилл смахнул с кровати задубелую от металлической ржави и пыли рабочую телогрейку и упал навзничь весь как был на одеяло, чему-то щурясь и улыбаясь в потолок.