Грег Иган - Отчаяние

• Название: Отчаяние
• Автор: Грег Иган
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-085363-2

Недалекое будущее, 2055 год. Мир, в котором мертвецы могут давать показания, журналисты превращают себя в живые камеры, генетические разработки спасают миллионы от голода, но обрекают целые государства на рабское существование, а люди, бегущие от цивилизации, способны создать свой собственный остров – анархическую утопию под названием Безгосударство – таково место действия романа «Отчаяние».

После долгих съемок спекулятивно-чернушных документальных фильмов о науке для канала ЗРИнет репортер Эндрю Уорт чувствует себя полностью измотанным. Настолько измотанным, что добровольно отказывается от потенциальной сенсации – съемок фильма о новом загадочном психическом заболевании под названием Отчаяние. Вместо этого он берется за менее престижную работу – материал о гениальной женщине-физике Вайолет Мосале. Мосала получила Нобелевскую премию в 25 лет и вот-вот огласит свою версию теории всего, пытающейся свести воедино все прочие существующие научные теории. Уорт еще не знает, что за Мосалой ведет охоту некая таинственная и влиятельная секта и что, возможно, созданная ею теория способна уничтожить привычный миропорядок. Задание, за которое Уорт взялся для разрядки, внезапно перестает казаться таким уж легким…

---

Последовала новая пауза, пока грузился и оценивался более простой общеобразовательный материал. Потом:

– Ста двадцати часов хватит, чтобы слушать и кивать. Чтобы задавать осмысленные вопросы – нет.

Я застонал.

– А если с вопросами…

– Сто пятьдесят.

– Готовь.

Я щелкнул по значку домашнего фармаблока:

– Перепрограммируй мелатониновый курс. С сегодняшнего дня добавь мне по два часа высокой активности.

– До какого числа?

Конференция начнется пятого апреля; если к этому времени я не стану экспертом по Вайолет Мосале, наверстывать будет поздно. Однако сойти с навязанного мелатонином ритма перед самой конференцией и засыпать потом на ходу тоже не дело.

– До восемнадцатого апреля.

Фармаблок сказал:

– Ты пожалеешь.

Он вовсе не каркал, просто предупреждал на основании пяти лет близкого биохимического знакомства. Однако выбирать не приходилось, и, хотя неделя острой циркадной аритмии после конференции – удовольствие много ниже среднего, никто еще от такого не умер.

Я подсчитал в уме. Оказывается, я только что выкроил себе пять или шесть часов свободного времени.

Была пятница. Я позвонил Джине на работу. Правило шестое: будь непредсказуем. Но не слишком часто.

Я сказал:

– К черту «Мусорную ДНК». Хочешь потанцевать?

5

Поехать в город предложила Джина. Меня в Развалины не тянет, ночные заведения есть и ближе к дому, и лучше, но (правило седьмое) не стоит спорить о пустяках. Когда поезд остановился у станции Таун-холл и эскалатор повез нас мимо платформы, на которой зарезали Дэниела Каволини, я отключил воспоминания и улыбнулся.

Джина обвила меня руками.

– Здесь есть что-то, чего я не чувствую в других местах. Бурление жизни. А ты?

Я взглянул на выложенные черной и белой плиткой стены, больничного вида, без единой надписи.

– Не больше, чем в Помпеях.

Демографический центр Большого Сиднея вот уже полвека находится к западу от Парраматты и сейчас, наверное, достиг Блэктауна, однако исторический городской центр окончательно обезлюдел только в тридцатых, когда почти одновременно отпала надобность в учреждениях, театрах, художественных галереях, музеях и кинозалах. Уже в первое десятилетие века к большинству жилых домов подвели оптоволоконные кабели, но потребовалось почти двадцать лет, чтобы сети приобрели современные очертания. Шаткое здание несовпадающих стандартов, маломощного железа, устаревших операционных систем, оставшееся от компьютерных и коммуникационных динозавров конца прошлого века, рухнуло в двадцатых, и только затем – после многих лет преждевременной эйфории, после вполне заслуженной критики и насмешек – применение сетей для развлечения и телекоммуникации перестало быть психологической пыткой и прочно вошло в жизнь, сильно потеснив необходимость куда-либо ездить и ходить.

Мы вышли на Джордж-стрит. Улица была далеко не пустынна, но я видел документальные съемки прошлого века, когда население страны было в два раза меньше, а толпы – не чета нынешним жалким ручейкам. Джина подняла глаза, и в ее зрачках отразился свет: многие офисные небоскребы по-прежнему сверкали огнями, их окна специально для туристов закрыли дешевыми люминесцентными шторами, сохраняющими солнечный свет. Прозвище «Развалины», конечно, шутка: мародеры, а тем более время, практически не оставили здесь следа; тем не менее мы приходим сюда туристами, поглазеть на памятники, оставленные даже не предками, а нашими старшими братьями и сестрами.

Некоторые здания приспособили под жилье – архитектура и экономика никогда не договорятся – к жгучему негодованию борцов за сохранение городской среды. Разумеется, есть и сквоттеры – вероятно, тысячи две, рассеянные в той части города, которую по привычке называют деловым центром, – но они только усиливают ощущение конца света. На окраинах уцелели живые театры и музыка – камерные пьесы на камерных сценах или многолюдные концерты популярных групп на стадионах, однако большинство театров показывают свои представления в реальном времени по сетям. (Фундамент Оперного театра рушится, и нам недавно посулили, что в 2065-м вся громада съедет в Сиднейскую бухту, – мысль эта греет мне сердце, хотя какие-нибудь зануды с сахарином вместо крови наверняка соберут денег и в последней момент спасут никому не нужный символ.) Магазины, торгующие с прилавка, еще не совсем уступили место заказам через сеть, но давно переместились в жилые районы. По окраинам еще функционируют отели, однако в мертвом сердце города не осталось ничего, кроме ресторанов и ночных клубов, разбросанных между пустыми небоскребами, словно сувенирные киоски в Долине Царей.

Мы двинулись на юг, в бывший Чайна-таун, о котором напоминает если не экзотическая кухня, то хотя бы сыплющиеся декоративные фасады бывших китайских ресторанчиков.

Навстречу шла компания, и Джина легонько толкнула меня в бок. Когда они миновали, она спросила:

– Это были…

– Кто? Асексуалы? Думаю, да.

– Никогда не могу определить. Иногда обычные парни и девушки выглядят в точности так же.

– В том-то и смысл, чтобы ты не могла определить. Но почему мы считаем, будто можем с одного взгляда узнать о человеке хоть что-нибудь важное?

Термин «асексуальность» охватывает большую группу понятий, начиная с образа мыслей, стиля одежды, косметических операций и до глубоких биологических изменений. Единственное, что объединяет асексуалов, это убеждение, что их гендерные параметры (умственные, эндокринные, хромосомные и генитальные) никого не касаются, кроме них самих, как правило (но необязательно), их сексуальных партнеров, вероятно, врача, и, иногда, нескольких ближайших друзей. А дальше человек сам решает, как поступать в соответствии с данными взглядами: просто отмечать квадратик «А» при получении документов, выбрать нейтрально звучащее имя, удалить молочные железы или волосы с тела, изменить тембр голоса и черты лица, сделать хирургическую операцию, позволяющую затем втягивать мужские органы в специальный «карман», стать гермафродитом или полностью отказаться от пола.

Я сказал:

– Зачем пялиться на людей и теряться в догадках? Эн-мужчина, эн-женщина, асексуал… – какое нам дело?

Джина скривилась.

– Не выставляй меня ханжой. Мне просто любопытно.

Я сжал ее локоть.

– Извини, я совсем другое хотел сказать.

Она вырвала руку.

– Тебе потребовался целый год, чтобы в этом разобраться. Ты ни о чем другом не думал, лез к людям в душу и в постель, сколько тебе хотелось. Еще и деньги за это получил. Я видела уже готовый фильм. Если твое имя стоит в титрах, это не значит, что я обязательно пришла к окончательному мнению касательно половой миграции.

Я наклонился и поцеловал ее в лоб.

– За что это?

– За то, что ко всем своим многочисленным достоинствам ты еще и идеальная зрительница.

– Сейчас сблюю.

Мы повернули на восток, к Сарри-хиллз, на еще более тихую улочку. Навстречу прошел одинокий молодой человек – мрачный, с накачанной мускулатурой и, похоже, хирургически измененным лицом. Джина подняла на меня все еще сердитые глаза, но промолчать не смогла:

– Вот это – если он действительно у-мужчина – я понимаю еще меньше. Хочешь такую фигуру – замечательно. Но зачем еще и лицо? Если без этого его с кем и перепутают, то разве что с эн-мужчиной.

– Да, но принять его за эн-мужчину – значит смертельно оскорбить, ведь он мигрировал из своего пола в точности как асексуал, только в другую сторону. У-мужчинами становятся, чтобы дистанцироваться от слабостей современных биологических мужчин, натуралов. Объявить, что их «консенсуальная общность» – не смейся – настолько немужественна в сравнении с тобой, что ты принадлежишь как бы к совершенно иному полу. Сказать: простой эн-мужчина не имеет права говорить от моего лица, как не имеет такого права женщина.

Джина притворилась, будто рвет на себе волосы.

– Я считаю, что ни одна женщина не имеет права говорить от лица всех женщин. Но не стану оперироваться в у-женщину или и-женщину, чтобы доказать свою мысль.

– Ну… да. Я тоже так считаю. Когда какой-нибудь железобетонный кретин пишет манифест от имени мужской половины человечества, я лучше скажу ему в лицо, что он бредит, чем перестану быть эн-мужчиной и позволю ему думать, будто он говорит за всех оставшихся. Но именно так люди чаще всего объясняют гендерную миграцию: их тошнит от самозваных гендерных лидеров или гуру из «Мистического возрождения», которые якобы их представляют. От того, что на них вешают ярлыки реальных и мнимых преступлений их пола. Если все мужчины эгоистичны, властны, буйны и жестоки, что остается делать – вскрыть себе вены или мигрировать к и-мужчинам, к асексуалам? Если все женщины – слабые, безответные, иррациональные жертвы…

Джина укоризненно щипнула меня за руку.