Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

• Название: Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0042-3

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

---

Кризис, который переживал в Париже Эренбург, пришелся на пору оформления сталинской диктатуры в России и — одновременно — на общемировой экономический кризис, потрясший Запад. Вопрос о том, как жить и работать дальше, возникал на рубеже 1920–1930-х годов не перед одним только Эренбургом. Но если, скажем, Замятин и Булгаков, понимавшие, что в СССР для них все закрыто, видели выход в отъезде на Запад и обращались с соответствующими письмами к Сталину, то для Эренбурга сама по себе жизнь на Западе не стала выходом из положения. В тех исторических условиях жизнь в Париже без связи с СССР означала бы для Эренбурга именно работу «в стол» (его русская аудитория на Западе была очень незначительной, взаимоотношения с эмиграцией — давно и откровенно испорченными, возможность издаваться в переводах на европейские языки — из-за кризиса достаточно эфемерной). В силу человеческого и писательского склада Эренбурга (вспомним формулу Шварца, определяющую природу эренбурговского дара: «Жить искренне, жить теми интересами, что выдвинуты сегодняшним днем, и писать о них приемами искусства сегодняшнего дня»[370]) такой вариант означал для него литературную смерть.

Потому Эренбург искал такого согласия с большевистским государством, которое дало бы ему возможность печататься в СССР, не изменяя себе в главном. Поиск такого согласия был нелегким и — хочешь не хочешь — вел, если пользоваться классификацией Шкловского, ко «второму пути».

Решение присягнуть сталинскому режиму, принятое Эренбургом в 1931 году, далось ему нелегко. Есть безусловная издевка истории в том, что, пока страной руководили люди, хотя бы понимавшие, что писателям и художникам нужна определенная свобода творчества, Эренбург был всего лишь их попутчиком, а когда режим сменился и был накануне полного запрета любого инакомыслия, Эренбургу пришлось встать под его знамена. Сверх очевидных экономических причин принятия такого решения назовем политическую поляризацию Европы. В 1931 году Эренбург дважды был в Германии (в начале и в конце года) и ощутил там приближение победы нацизма, означавшее неминуемость европейской войны. С другой стороны, осенью 1931-го, уже после свержения короля Альфонса XIII, Эренбург побывал в Испании — в первый, наиболее романтический период испанской революции («Я встретил людей, которым невыносимо трудно жить, они улыбались, они жали мне руку, говоря „товарищ“, они храбро шли на смерть ради права жить. Это было приготовительным классом новой школы, в нее я записался на пятом десятке»[371]). Эренбурга увлекла справедливая революция благородных испанцев, он допускал перспективу полевения Европы и возможность остановить продвижение фашизма в ее центре. Не исключал он и того, что полевение Испании, а за ней и Франции рано или поздно цивилизуют идеологическую политику СССР (хотя бы в части свободы творчества). Весной 1932 года распустили РАПП, и началось создание поначалу более либерального главка для управления литературой — Союза советских писателей. Литераторы, натерпевшиеся от РАППа, восприняли это с легкомысленным энтузиазмом, не предполагая, что впереди их ждет «ждановщина» (термин, конечно, очень приблизительный). В эренбурговском решении 1931 года можно углядеть и его оторванность от реалий тогдашней советской жизни, где политическая практика все дальше уходила от декларируемой идеологии, и неизменно иронический взгляд писателя на западные демократии (бытовых преимуществ западной жизни Эренбург, парижанин со стажем, разумеется, не отрицал, но политические кулисы и отсутствие идеалов энтузиазма у него не вызывали). Но не это главное. Будущее никак не сулило и не могло посулить Эренбургу места «над схваткой».

Задача: советский роман

«В 1931 году, — написал Эренбург в мемуарах „Люди, годы, жизнь“, — я понял, что судьба солдата не судьба мечтателя и что нужно занять свое место в боевом порядке. Я не отказывался от того, что мне было дорого, ни от чего не отрекался, но знал: придется жить сжав зубы, научиться одной из самых трудных наук — молчанию. Критики, которые обо мне писали, указывали на 1933 год как на дату поворота: они знали книгу „День второй“. А я знаю, почему я поехал в Кузнецк, — все было додумано в 1931 году…»[372].

Означало ли его решение 1931 года полный отказ от позиции независимого художника? И да, и нет. Оценивая выбор, сделанный Эренбургом, надо учитывать все его последствия. Война в Европе, как это и предвидел писатель, разразилась, и в этой страшной войне Эренбург стал голосом воюющего народа[373], стал первым публицистом антифашистской коалиции — то был его звездный час. Не следует забывать и того, что даже в самые тяжкие для него 1938-й, 1949-й и начало 1953-го Эренбург, чем бы ему это ни грозило, помнил о черте, за которую отступать нельзя, и, сколько мог, смягчал своим словом кровавое время, в которое ему выпало жить. Именно потому он нашел в себе силы после марта 1953 года, сбросив тяжкий груз прошлых лет, стать провозвестником оттепели.

Как сложилась бы литературная судьба Эренбурга, не прими он в 1931 году в Париже решение «занять место в боевом порядке» и стать «советским писателем»? Ответ очевиден — писателя, продолжай он сочинение сатирических романов, окончательно перестали бы печатать в СССР, а следом, надо думать, как минимум лишили бы гражданства. Как уже было сказано, все это означало бы «литературную смерть» писателя Ильи Эренбурга. Что касается гитлеровской оккупации Европы, то она неминуемо несла бы Эренбургу смерть физическую…

С книгой «День второй» действительно традиционно и справедливо связывают начало нового этапа в творчестве Эренбурга, хотя некие идейные сдвиги различимы уже в двух его книгах, написанных в начале 1932 года («Испания» и «Москва слезам не верит»).

Летом 1932 года Эренбург принял приглашение газеты «Известия» (почти за два года до того, как Н. И. Бухарин стал ее главным редактором) быть ее корреспондентом в Париже. Журналистика, однако, не могла изменить в глазах советского руководства его писательскую репутацию — нужен был роман, который недвусмысленно показал бы изменение его позиции. Эренбург понял, что без книги о советской жизни, о том новом, что происходит в стране, его план неосуществим. В этом смысле ему тогда естественно было писать о молодежи на большой стройке. Так снова возникла мысль о поездке на Урал и в Сибирь, но теперь уже адресная — на их большие стройки. Эта мысль, в самом деле, приходила к Эренбургу и раньше — еще в январе 1926-го он писал Полонской: «Что ты думаешь о мыслимости как моральной, так и материальной (оплачивая „вечерами“) поездки Урал — Сибирь? Я отсюда ничего определить не могу»[374]. Но тогда это было проявление эренбурговской страсти к путешествиям, журналистского желания увидеть новые края и события. Теперь план поездки приобретал черты куда более ответственные.

В августе 1932 года Эренбург приехал в Москву, чтобы совершить поездку в Сибирь и на Урал без антрепренера, как это было бы в 1926-м, но с командировкой «Известий» и с задачей написать книгу о стройке. В Париже перед отъездом он, конечно, рассказывал о своих планах друзьям и знакомым, и Евгений Замятин с нескрываемой иронией сообщал 1 августа с юга Франции, где отдыхал, в Питер серапионовской подружке З. А. Никитиной: «Анатоль Эренбург едет в двухмесячный отпуск в Москву и на Урал: всякому своя Ривьера»[375].

В СССР стояла пора первых писательских бригад — они выезжали на Уралмаш, Кузнецкстрой, на Сталинградский тракторный, Днепрострой, на строительство магистралей и каналов. Писатели Малышкин, Катаев и Шагинян уже писали об увиденном книги. С Уралом знакомился Луи Арагон во главе группы революционных писателей Запада; Борис Пастернак по приглашению Уральского обкома ВКП(б) работал там над историко-революционной прозой. (Именно в это время Украину поразил — по бесчеловечной, не знающей жалости воле Сталина — страшный голод, унесший миллионы жизней, но об этом тогда книг не писали…)

Приехав в Москву, Эренбург оптимистично заявил корреспонденту «Литературной газеты»: «Сейчас меня особенно интересуют сдвиги в человеческом сознании людей нашей страны. Меня интересует жизнь нового поколения, которое практически строит страну»[376].

8 сентября Эренбург сообщал своим друзьям Савичам в Париж: «Вот уже две недели, как я в Москве. Очень жалею, что не прихватил вас с собой. Все еще бегаю. <…> Пастернак вчера приехал с Урала. Я поеду в Новосибирск наверное числа 15-го. Пишите мне на адрес „Вечерней Москвы“»[377]. В Новосибирск, однако, он выехал позднее, так как 23-го присутствовал на встрече с Барбюсом[378].

Между 8 и 22 сентября Эренбург побывал на строительстве магистрали Москва — Донбасс и химкомбината в Бобриках (Новомосковск), а в конце сентября отправился по маршруту Москва — Новокузнецк — Томск — Новосибирск — Свердловск (Екатеринбург) — Москва. Поездка заняла меньше месяца и была весьма насыщенной — в этом сказался темперамент Эренбурга и его работоспособность.