Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

• Название: Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0042-3

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

---

Почему Эренбург не написал об этом в мемуарах? Вместо ответа расскажу об эпизоде, который приводит Дж. Рубинштейн: он беседовал с вдовой Ива Фаржа — французского общественного деятеля, погибшего в СССР в автомобильной катастрофе, и записал ее рассказ о том, что в оттепельные годы в Стокгольме она напомнила Эренбургу, как в последний приезд Ива Фаржа в СССР зимой 1953 года они ехали вместе с Эренбургом в его машине и видели сотни людей, разгребающих снежные завалы на дороге, и Фарж спросил Эренбурга:

«„Кто эти люди?“ Эренбург ответил: „Уголовники, в каждой стране они есть“. „Почему, — спросила Фаржетт Эренбурга в Стокгольме, — он не сказал тогда, что это были политические? Почему не поделился правдой?“ Помолчав немного, Эренбург ответил: „А вы знаете кого-нибудь, кому бы не хотелось жить?“ Наутро его подруга, Лизлотта Мэр, сказала Фаржетт, что ночью Эренбург не спал, ему было плохо. Он же знал, что тогда вынужден был сказать Фаржу ложь. Как ему было нестерпимо, что приходится обманывать своих друзей!»[2355]

Гражданин Великобритании А. М. Гольдберг употребил в этом случае слово «раболепство». Гражданин СССР И. Г. Эренбург использовал в мемуарах слово «молчание» и написал о том, какой мукой для него оно было[2356].

Тут возникает наивный вопрос: имели ли англичане, жившие в созданных ими условиях свободы, моральное право задавать человеку из СССР вопросы, честные ответы на которые были равносильны его гибели? Ответ, мне кажется, один: частному лицу — нет, а официальному представителю страны — да. Эренбург, так сложилась его жизнь, имел в 1950 году официальные полномочия и, стало быть, заслуженно получал вопросы, которые получал. Думаю, что И. Г. это хорошо понимал; недаром, вспоминая Лондон 1950 года, он написал о том, как нелегко ему было, а рассказывая о встрече с английскими студентами в Москве 1954 года — о своем возмущении.

Это тоже эпизод холодной войны. Вот как вспоминал о нем Эренбург:

«В Советский Союз приехала делегация какого-то союза английских студентов; может быть, они хорошо распределяли между товарищами стипендию и разбирались в хоккее или футболе, но общий культурный уровень их был невысок. Однако в Москве они захотели побеседовать с С. Я. Маршаком и мной. Меня долго уговаривали, наконец, я согласился и пошел в Союз писателей. Разговаривали студенты отнюдь не по-джентльменски. Я отвечал резко, а Самуил Яковлевич астматически дышал. Меня возмущало, что двух далеко не молодых писателей уговорили прийти и отвечать на вопросы развязных юношей. Потом студенты отбыли в Ленинград и там потребовали встречи с Зощенко. Михаил Михайлович пытался отнекиваться, но его заставили прийти. Один из студентов спросил его — согласен ли он с оценкой, которую ему дал Жданов. Зощенко ответил, что Жданов назвал его „подонком“ и что он не мог бы прожить и одного дня, если бы считал это правильным. Так возникла скверная версия — „Зощенко нажаловался англичанам“»[2357].

Эренбург вспомнил об этой истории, рассказывая про свой разговор с Хрущевым, которому он безуспешно пытался объяснить «историю» с Зощенко (Хрущева уже соответственно настроили). Отмечу, что английские студенты на самом деле на той встрече говорили не только с Зощенко, но и с Ахматовой[2358], и на аналогичный вопрос Анна Андреевна, изумив англичан, невозмутимо ответила, что считает постановление ЦК 1946 года правильным (и до сих пор, слава богу, никому не приходит в голову ее осуждать за это)…

VII. Два скандинавских сюжета[**]

В юные годы Ильи Эренбурга в России скандинавские писатели были едва ли не самыми читаемыми из иностранных авторов. Интеллигентную семью в России начала XX века немыслимо представить без сочинений Ибсена, Стриндберга, Гамсуна… Понятно потому, что первоначальное знакомство Эренбурга со Скандинавией было знакомством с ее литературой и театром. А его личное знакомство со скандинавскими странами началось лишь в 1929 году, когда они с Савичем вместе с женами совершили поездку по Швеции, Норвегии[2360] и Дании (ее инициатором и разработчиком был Эренбург). О том, насколько серьезным было это путешествие, можно судить по эренбурговскому циклу очерков «Север», вошедшему в книгу путевых очерков «Виза времени». Впоследствии Эренбург не раз бывал в этих странах и писал о них, но из всех его скандинавских сюжетов речь здесь пойдет лишь о двух.

1. Эренбург и Коллонтай

Чтобы остановить недоуменные вопросы, при чем тут Скандинавия, если речь идет о двух уроженцах России, начнем с напоминания, что Александра Михайловна Коллонтай с 1922 по 1945 годы была легендарным послом СССР в Скандинавии (сначала в Норвегии, а затем в Швеции), а продолжим словами из мемуаров Ильи Эренбурга о Коллонтай:

«Впервые я увидел ее в Париже в 1909 году, на докладе, или, как тогда говорили, на реферате. Она показалась мне красивой, одета была не так, как обычно одевались русские эмигрантки, желавшие подчеркнуть свое пренебрежение женственности; да и говорила о том, что должно было увлечь восемнадцатилетнего юношу, — личное счастье, для которого создан человек, немыслимо без всеобщего счастья»[2361].

Это было на авеню де Шуази в зале, похожем на сарай, где юный Эренбург слушал и рефераты Луначарского.

Личное знакомство случилось, когда он стал уже известным (не только в России, но и в Европе — и, в частности, в Скандинавии) писателем, а Коллонтай — послом (или полномочным представителем — полпредом, как тогда это называлось) СССР в Норвегии (уцелев во всех партийных разгромах, сопровождавших возвышение Сталина, не участвуя в партийных схватках ни на чьей стороне, она и в этом показала себя несомненно умным дипломатом). Снова мемуары Эренбурга:

«А познакомился я с Александрой Михайловной только двадцать лет спустя в Осло, где она была полпредом. Хотя ей было под шестьдесят, я едва поспевал за ней, когда она взбиралась на крутые скалы. Молодость сказывалась и в манере поспорить, и в мечтаниях — было это в 1929 году, когда еще легко было и спорить и мечтать. Меня поразила ее популярность — многие встречные с ней здоровались; мы зашли в кафе, музыканты ее узнали и стали исполнять в ее честь русские песни. Политические деятели говорили о ней с почтением, а поэты и художники в волнении ждали, что она скажет о выставке или о книге <…>. Меня подкупал естественный демократизм Александры Михайловны. Она свободно, оставаясь сама собой, беседовала и с чопорным шведским королем, и с горняками»[2362].

В той поездке 1929 года в Норвегию Эренбургов сопровождали их друзья Савичи. Вдова ближайшего друга Эренбурга, писателя О. Г. Савича, Аля Яковлевна, рассказывая об этом путешествии, вспомнила про вечер, который устроила в полпредстве в честь приезда двух писателей Александра Михайловна:

«Полпредство размещалось в очаровательном особняке. Нижний этаж занимала канцелярия, а наверху — апартаменты посла. (Там в красивой раме висел портрет то ли матери, то ли бабушки А. М. — она не стеснялась своего происхождения.) В А. М. больше всего поразило необычайное чувство демократизма. Это было не первое советское полпредство, которое мы посетили, но такой дружественной, товарищеской обстановки не видели нигде <…>. Коллонтай узнавали на улице! Я это видела своими глазами, когда А. М. пошла с нами гулять по городу <…>. Ее известность в Осло напомнила мне известность Качалова на московских улицах <…>. Эренбург и Савич повезли в подарок Коллонтай свои новые книги. Л. М. (Козинцева-Эренбург. — Б.Ф.) — новую гуашь, а я — букет анемонов. На вечере Эренбург и Савич читали куски из новой прозы, им задавали массу вопросов. Потом А. М. рассказывала о Скандинавии. Мы любовались ею. Казалось, что собралась одна семья — так она держалась со всеми <…>»[2363].

Вечер, о котором здесь идет речь, прошел 12 августа 1929 года в клубе полпредства, а за день до него Коллонтай писала в Москву своей ближайшей подруге Зое Леонидовне Шадурской: «Эти дни были у нас гости: Эренбург с женой художницей и новый писатель Савич с женой. Эренбург — культурный, наблюдательный, с тактом. Говорили много о путях литературы»[2364].

Судя по мемуарам Эренбурга «Люди, годы, жизнь», в следующий раз он встречался с Коллонтай в 1933 году («В 1933 году мы разговорились о литературе. Александра Михайловна удивлялась: „Прислали мне два новых романа. Ну зачем эти пай-мальчики? После Толстого, Достоевского, Чехова… Да так можно отучить читать“»[2365]), а затем — в 1938-м (об этой встрече остался краткий след в письме Коллонтай к З. Л. Шадурской 8 мая 1938 года: «Вчера — Эренбург, проездом, прочел у нас чудесный доклад об Испании»[2366]). Эренбург обстоятельства встречи 1938 года помнил в деталях. Он приехал в Стокгольм (тогда А. М. Коллонтай уже была послом в Швеции) из Москвы после расстрельного процесса над Бухариным, в подавленном состоянии, после долгих месяцев подвешенного состояния человека, у которого отобран загранпаспорт. Состояние свое он описал в мемуарах, рассказав, как они с женой добрались из Ленинграда до Хельсинки, где была пересадка: «Мы сидели с Любой на скамейке в сквере и молчали: не могли разговаривать даже друг с другом…»[2367]. Именно тогда он повидался с Коллонтай в Стокгольме. Разумеется, ничего этого нет в цитированном письме Коллонтай, и впрямую не было в разговоре с ней, и все же две фразы Коллонтай, записанные Эренбургом, понимающему человеку говорят о многом: