Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

• Название: Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0042-3

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

---

«Пропаганда сделала свое дело: немцы меня считали исчадием ада <…>. Все это было смешно и отвратительно. Немцев, которые вторглись в нашу страну, я ненавидел не потому, что они жили „между Одером и Рейном“, не потому, что они говорили на том же языке, на котором писал один из наиболее близких мне поэтов — Гейне, а потому, что они были фашистами»[2132].

Геббельсовская пропаганда действовала не только на германскую армию, но и на мирное население страны, соответствующим образом его настраивая. Последствия этих систематических стараний, естественно, оказались долго действующими и трудно изживаемыми (они не изжиты еще и поныне).

В начале 1945 года Эренбург выехал на фронт в Восточную Пруссию. Спустя почти 20 лет он писал об этом:

«По правде сказать, я боялся, что после всего учиненного оккупантами в нашей стране красноармейцы начнут сводить счеты. В десятках статей я повторял, что мы не должны, да и не можем мстить — мы ведь советские люди, а не фашисты. Много раз я видел, как наши солдаты, хмурясь, молча проходили мимо беженцев. Патрули ограждали жителей. Конечно, были случаи насилия, грабежа — в любой армии имеются уголовники, хулиганы, пьяницы; но наше командование боролось с актами насилия»[2133].

Эти взвешенные (с учетом и внутренней, и внешней цензуры) слова были напечатаны в 1963 году. А вот в феврале — марте 1945 года, сразу же по возвращении из Восточной Пруссии, Эренбург говорил об увиденном куда резче. В марте 1945 года начальнику Главного управления контрразведки СМЕРШ НКО СССР В. Абакумову вручили 9 доносов на Эренбурга (три — сотрудников газеты «Красная звезда», где Эренбург проработал всю войну, четыре из Военной академии им. Фрунзе, где 21 марта он читал лекцию начальствующему составу, и два — от оперуполномоченных СМЕРШа). В доносах приводились заявления, сделанные Эренбургом, о том, что советские войска политически плохо подготовлены к наступательной операции, не могут организовать порядка, в результате чего допускают самоуправство; бойцы тащат все, что им попадется под руку; происходит излишнее истребление немецкого имущества; что вторые эшелоны Красной Армии находятся на грани разложения, занимаются мародерством, пьянствуют и не отказываются от «любезностей немок»; комендантами немецких городов назначают случайных лиц, не дают им никаких указаний, в результате чего они занимаются только конфискацией имущества, добывают спирт и пьянствуют; кроме того, Эренбург говорил, что упитанный и нарядный вид возвращающихся с немецкой «каторги» советских женщин делает неубедительной для бойцов всю пропаганду на этот счет. 29 марта эту информацию Абакумов доложил письменно Сталину, охарактеризовав ее как клевету на Красную Армию[2134]; для большей убедительности были сообщены фамилии доносчиков.

Сталин, решая одновременно несколько политических задач, наказал Эренбурга по-своему, по-сталински. Он распорядился подготовить для «Правды» статью, в которой виновником возможных незаконных действий Красной Армии по отношению к немецкому населению объявлялся именно Эренбург[2135]. Так 14 апреля 1945 года в «Правде» появилась статья «Товарищ Эренбург упрощает» за подписью начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрова.

Гитлеровская пропаганда воспользовалась статьей Александрова, чтобы 17 апреля 1945 года заявить: «Илья Эренбург изолгался до того, что был изобличен во лжи своими же собственными руководителями»[2136]. На Западе статья Александрова была воспринята как сигнал об изменении политики русских в отношении Германии:

«В Москве видят, — говорилось в одной шведской газете; перевод с грифом „секретно“ сделал ТАСС, — что статьи, подобные эренбурговским, дают только оружие в руки геббельсовских пропагандистов, и что они затрудняют раскол между немецким народом и нацистским режимом, которого русские желают добиться. Для создания новой в отношении России, абсолютно дружественно настроенной и верной Германии важно, по мнению русских, не допустить отождествления нацистов с немецким народом»[2137].

Понятно, что ни сами немцы, ни Красная Армия в силу инерции сознания не изменились в такт этому политическому ходу.

6. В послевоенном мире (1946–1967)

После войны у власти в Восточной Германии поставили людей, которых Эренбург знал и не любил. Это относится и к литераторам, осуществлявшим литполитику ГДР, — скажем, к Бехеру или Бределю. (Еще во время войны известный дипломат К. А. Уманский писал Эренбургу из Мехико об интригах тамошней немецкой писательской колонии — Ренн и др., — публично хвалившей публицистику Эренбурга, но тайком препятствовавшей ее распространению.) Однако официальное участие в Движении сторонников мира (утвержденное решением Политбюро, оно позволяло после войны Эренбургу бывать на Западе) требовало его контактов и с этими людьми. А. Я. Савич запомнила иронический рассказ Эренбурга о его поездке в ГДР, когда по протоколу он должен был присутствовать на приеме у председателя Госсовета Вальтера Ульбрихта:

«В правительственную гостиницу к И. Г. приходит секретарша Ульбрихта и просит пройти на прием. И. Г. смотрит на часы и говорит: сейчас половина четвертого, а прием назначен на четыре, мне придется полчаса стоять на ногах, а я уже не молод. Она продолжает настаивать: надо придти заранее. Нет, говорит И. Г., я не пойду, я еще выспаться перед этим успею. И развязывает галстук, расстегивает воротник. Посрамленная секретарша удаляется и приходит за Эренбургом без пяти минут четыре. На приеме к Эренбургу подходит чин и говорит: сейчас освобождается третье место налево от председателя, вы можете его занять на шесть минут. Эренбург занимает освободившееся место, зовет официанта и заказывает рыбное блюдо. В течение пяти минут деловито чистит рыбу на своей тарелке. Приближается конец шести минут, возникает некоторое замешательство. В последний момент И. Г. смотрит на часы, освобождает место и просит официанта перенести рыбу на старое место»[2138].

Нельзя сказать, чтобы к Аденауэру Эренбург относился сердечней; он разделял официальные и в значительной степени демагогические советские опасения по части милитаризации Германии и в своих статьях, понятно, поддерживал соответствующие советские инициативы. В мемуарах Эренбург признал свою долю ответственности за пропагандистское обеспечение сталинской холодной войны, но уже в годы, которые с его легкой руки во всем мире зовут оттепелью, он был очень аккуратен в этом; так, в отличие от советской пропагандистской машины, он ни словом не осудил берлинские выступления рабочих 1953 года и в мемуарах упоминает о них сугубо дипломатично[2139]… В мемуарах бытовое благополучие Западного Берлина сталкивается с культурными интересами населения Восточного, как они, в свою очередь, сталкиваются с чиновничьей тупостью и произволом. Говоря о послевоенной немецкой литературе, Эренбург называет Брехта, Анну Зегерс, Арнольда Цвейга и замечает:

«Газеты Западного Берлина на них нападали, называли „продавшимися Москве“, „карьеристами“, „приспособленцами“. Это было глупо — ведь любой житель Восточного Берлина мог перейти Потсдамерплац и оказаться в том мире, который на Западе именовался „свободным“, а подкупить было куда легче на „западные“ марки, чем на „восточные“. Анна Зегерс приехала в демократическую республику из Мексики, Брехт из Соединенных Штатов, Цвейг из Палестины. Но и в Восточном Берлине некоторые критики нападали то на Брехта, то на Цвейга, то на Зегерс»[2140].

«Некоторые критики» — это, конечно, характерный для «оттепельного» Эренбурга эвфемизм: имелись в виду партчиновники, руководившие культурой. Говоря о своем споре с этими «критиками», Эренбург посетовал, что горячился зря: «есть люди, которые умеют говорить, но не слушать»[2141], — это суждение о специфике руководителей культуры при социализме советского образца.

Послевоенные встречи и беседы с Брехтом Эренбургу дороги; он пишет:

«Брехта я знал давно; беседовать с ним было нелегко: часто он казался отсутствующим. Такое впечатление обманывало — он слушал, многое подмечал, порой усмехался. Однако всегда его окружала атмосфера мира, в котором он жил, — не Парижа или Берлина, а некоей страны, которую я про себя называл „Брехтией“. Его фантазия, как и его философия или поэзия, была не литературным приемом, а природой: он был не просто поэтом, а поэтом неисправимым. Всегда он ходил в куртке, не завязывал галстука, курил крепкие черные сигары, держался скромно, говорил тихо, и, несмотря на все это, многие, как я, в его присутствии испытывали беспокойство. Думаю, что это происходило от чересчур интенсивной внутренней жизни молчаливого, казалось, рассеянного человека»[2142].

И еще одно существенное замечание, связанное с упреком неназванного западногерманского автора: «Хитрость Брехта была хитростью ребенка и все его „расчеты“ — просчетами поэта». Насчет «расчетов» и «просчетов» Эренбург, наверное, мог бы это сказать и о себе.