Александра Юрьева - Из Харькова в Европу с мужем-предателем

• Название: Из Харькова в Европу с мужем-предателем
• Автор: Александра Юрьева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0418-2

В книге воспоминаний Александры Юрьевой, сопровождающихся комментариями историка Кирстен Сивер, рассказана история жизни наивной, невинной девушки из хорошей семьи; она в 1920-е годы оказывается вовлеченной в страшный процесс, когда судьбы людей ломались на глазах. Александра выходит замуж за норвежского военного Видкуна Квислинга, помогавшего Нансену в борьбе с голодом на Украине и в частности в Харькове. Он вывозит ее за границу, но оказывается впоследствии непорядочным человеком, который ведет в частной жизни двойную игру. Такую игру, впрочем, он ведет и в политической жизни — и впоследствии его уличают в шпионаже и казнят за измену родине. Само слово «квислинг», особенно в годы Второй мировой войны, приобрело значение «предатель». Рассказ Юрьевой похож на один из самых драматичных романов XX века. Мы видим одинокого, беззащитного человека, опутанного страшной сетью обстоятельств, которую, несмотря ни на что, в конце концов удается сбросить. Книга интересна всем, кто ставит вопросы перед историей и историями живых человеческих жизней.

---

Письмо, написанное матерью Квислинга 20 октября, дает понять, что Мария находилась в то время в Осло, и что она справила свой день рождения вместе с Квислингом 10 дней тому назад, 27 октября, однако Квислинг уже отбыл в Армению по новому назначению Нансена[124]. Мария, вероятно, покинула Норвегию сразу после отъезда Видкуна, поскольку очевидно, что она и Квислинг большую часть времени жили порознь, когда он работал в Армении, и она, по всей вероятности, говорила правду, утверждая, что весь тот период жила во Франции. Квислинг следил за тем, чтобы Мария регулярно получала денежные переводы. Эти денежные переводы требуют дальнейшего рассмотрения, так как они резко контрастируют с содержанием обращений к Александре и ее матери, а также потому, что они являются ключом, позволяющим узнать о местонахождении Марии.

В своей записной книжке за 1926 год Квислинг отметил, что перевел Марии 100 долларов 9 января и такую же сумму снова 12 февраля. После какой-то встречи в Женеве 16 марта он на неделю отправился в Париж, после чего уехал домой в Осло, куда прибыл 23 марта, а уже 27 марта он встретился с Притцем. Как только Видкун вернулся в Осло, он записал, что Мария в течение 6 дней получила 3000 норвежских крон. Не совсем ясно, эти деньги он отправил по почте или передал лично, хотя больше оснований предполагать последнее, так как есть причины думать, что Мария все еще была во Франции. Вскоре после этого он поехал обратно в Москву через Стокгольм и Ленинград, но 8 мая уже покинул Москву, направляясь на этот раз в Париж через Ригу и Берлин.

12 мая, в первый день пребывания Квислинга в Париже, Мария получила от него 200 норвежских крон, к которым он добавил еще 700 крон и 25 фунтов стерлингов. Это произошло 25 мая, за день до того, как он уехал из Парижа в Осло, очевидно, после двух недель пребывания с Марией. Ясно, что она не сопровождала его домой и на этот раз, потому что он напоминал себе о необходимости снова отправить ей деньги 19 июня, через 10 дней после того, как он перевел ей деньги по возвращении из Телемарка. Во время своего короткого визита в Осло Видкун был у брата Йоргена[125].

21 июня Квислинг вернулся в Москву через Стокгольм, куда прибыл 25 июня без особых задержек, на этот раз по заданию своего старого друга капитана Притца. До отъезда из Норвегии он заверил Нансена, что по-прежнему готов к его услугам для работы с беженцами, если это понадобится. Однако такой необходимости не возникало некоторое время. По словам Даля, у Квислинга в этом году происходило мало событий, а Мария продолжала жить во Франции[126].

Кажется, капитан Притц выступал в качестве посредника при следующей передаче денег, которые Мария получила 22 июля 1926 года[127]. Судя по дружелюбному и многословному письму к отцу Квислинга, которое Мария отправила 25 июля, она тогда находилась на севере Франции неподалеку от границы с Бельгией, но она писала, что не знает, как долго пробудет там[128]. Три других письма из того же архива показывают, что Мария не была ни в России, ни в Норвегии в этот период. В письме, которое Квислинг написал своим родителям из Москвы 20 августа 1926 года, он сообщал, что Мария говорила ему, что останется «там» до тех пор, пока он не решит, как они могут все устроить. 9 сентября он заявил, что Мария намеревается вернуться в Париж для посещения лекций в Сорбонне. Также ввиду того, что положение в России было крайне неопределенным, трудно было сказать, когда они снова смогут быть вместе. Через два с лишним месяца, 25 ноября, он писал, что часто получает известия от Марии и что, конечно, было скучно жить порознь. Однако его пребывание в России, по всей вероятности, не будет очень долгим, поэтому ей нет смысла приезжать к нему.

В этом есть много странного, ведь Александра ничего не знала о периодическом пребывании в Париже то Марии, то Видкуна. К концу ноября 1926 года Видкун и Мария не видели друг друга по меньшей мере полгода. В то же время есть все основания полагать, что Мария была очень довольна своей ролью супруги Квислинга (так, например, ее письма к Квислингу и заметки в его записной книжке показывают ее заботу о нем). При этом она не очень хотела ехать в Россию к своему мужу, который продолжал переводить ей регулярно 30 фунтов стерлингов.

Несмотря на то, что родственники Квислинга обращались с Марией как с истинным членом их большой и дружной семьи, было ясно, что она предпочитала жить в Европе, а не в Норвегии. Нет ни одного документа, удостоверяющего место ее пребывания в 1927 году. Но наиболее разумным объяснением этому является то, что у нее были свои собственные дела во Франции не только в 1926 году, но и в течение большей части 1927 года.

Среди бумаг, оставленных Видкуном и Марией, есть только один документ, указывающий на то, чем Мария была занята в Европе. Это письмо, которое написала Александра 17 декабря 1923 года, где сказано, что Мария действовала как агент «Треста».

Как было указано ранее, вполне вероятно, что Мария получила задание, связанное с «Трестом», от ее украинских руководителей — интриганов, жаждущих власти, ввиду того, что в этой организации участвовал Артамонов, а его преемник в Харькове Башкович был последним начальником Марии. Также вполне возможно, что Квислинг знал, чем занимается Мария, иначе после того, как она получила письмо от Александры, они оба не бросились бы в страхе в Париж, намереваясь держать Александру под постоянным наблюдением. Неизвестно, как долго Мария работала в этом качестве, но поразительно, что она не вернулась в Россию до тех пор, пока «Трест» не был разоблачен. Согласно неопубликованной рукописи норвежского дипломата Арнольда Рестада, Мария вернулась в Москву в июне 1927 года и жила с Квислингом в гостинице.

Позднее этим же летом они переехали в здание британской миссии[129]. Это отражено в заметках в записной книжке Квислинга за 1927 год: отметив, что Мария получала деньги в январе, феврале и марте того года, он не упоминает ее в течение оставшейся части года.

В первые месяцы этого года в политической жизни произошло много событий, оказавших непосредственное влияние на «Трест». В апреле латвийский агент Эдуард Опперпут (как и Артамонов, бывший офицер царской армии) по прибытии в Финляндию признался, что является контрразведчиком ОГПУ. Таким образом, деятельность «Треста» была разоблачена. Эта организация распалась так быстро, что можно предположить, будто само ОГПУ ускорило этот процесс. Многие агенты «Треста» уже покинули этот корабль до 1927 года, и западный мир начал высказывать возрастающие подозрения об исчезновении в Париже высокопоставленного белого русского генерала в 1926 году и появлении фиктивного признания о его самоубийстве. Все эти происшествия имели прямую связь с прибытием Опперпута в Финляндию[130].

Было ли это связано с тем, что работа Марии уже закончилась, или были другие личные причины, но она решила, что ей пора покинуть Европу и быть вместе с Квислингом в Москве, где его только что временно назначили секретарем норвежской миссии.

Причиной этого назначения являлось то, что дипломатические отношения между Советской Россией и Великобританией были разорваны, и Норвегия взяла на себя защиту британских интересов, таким образом увеличив нагрузку на имеющийся состав миссии. Министр Урбю все еще был благосклонен к Квислингу, который уже находился в Москве, выполняя различные задания по поручению Нансена и Притца. Именно он устроил назначение Квислинга, что со временем привело к тому, что он стал ответственным за ежедневные дела Британии и переехал в здание британского посольства. Со временем, однако, Урбю потерял надежду серьезно привлечь Квислинга к дипломатической службе. Полгода спустя Министерство иностранных дел ясно дало понять министру, что это совершенно невозможно[131].

Тем временем Квислинг написал Нансену о своем новом назначении и поспешил заверить его, что он и дальше готов выполнять для него задания. В этом же письме он упоминает о возобновлении «красного террора», а также заявляет, что русские не хотят иметь ничего общего с иностранцами. Он был потрясен арестами и другими случаями репрессий, которые видел своими глазами, как он писал, и что даже теперь, спустя много лет, было ясно, что у него не осталось никаких иллюзий в отношении советского режима[132]. Одним из ярких примеров происходивших переворотов было исключение Троцкого из Коммунистической партии 29 июня — всего через несколько дней после того, как Квислинг написал письмо Нансену.

Работа Квислинга для Притца на этот раз закончилась, когда Притц в 1927 году решил прекратить свое участие в торговле лесом из-за нарастающей ксенофобии в Советской России. Это решение также положило начало так называемому «рублевому» скандалу, которой впоследствии преследовал Квислинга повсюду. Судя по тому, что писал Бенджамин Вогт, весной 1928 года советские власти подозревали, что Квислинг занимался незаконными сделками с советскими рублями от имени Притца, в результате чего Квислинга вызвали на допрос в ОГПУ. Говорят, что он вышел оттуда через четыре часа, находясь в сильном потрясении[133]. Даль, в свою очередь, считает, что если бы такой инцидент имел место, то это произошло бы весной 1927 года, одновременно с ликвидацией русских интересов Притца. Однако он не нашел никакого документального подтверждения, даже в архивах Министерства иностранных дел, что Квислинга той весной допрашивали советские власти. Даль также считает маловероятным, что Квислинга назначили бы в миссию 20 июня, если бы он, как говорили слухи, так опозорил себя в глазах советских властей. Этот последний аргумент достаточно разумный, но мы все же не знаем, был ли Квислинг допрошен в следующем году, возможно, в результате новых веяний в стране. Даль, наверное, прав в своем предположении, что советские чиновники усилили попытки очернить репутацию Квислинга лишь после его возвращения домой в Норвегию в конце 1929 года[134]. Из письма Квислинга от 2 февраля 1929 года своему бывшему русскому преподавателю, профессору Олафу Броку, становится ясно, что Квислинг явно отделял старый большевизм от нового сталинизма, который находил неприемлемым[135].