Михаил Козаков - Солдаты невидимых сражений

• Название: Солдаты невидимых сражений
• Автор: Михаил Козаков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1968

Солдаты невидимых сражений — это чекисты, ведущие непрестанно — в дни мира, как и в дни войны, — самоотверженную борьбу с врагами Советской Родины, врагами мира и социализма.

Большая часть материалов сборника написана самими чекистами, непосредственными участниками этой борьбы. В них повествуется о подлинных событиях и действительных героях. Имена многих из них широко известны.

События, отображенные в сборнике, охватывают целую историческую эпоху — от конца гражданской войны до наших дней.

---

Солдаты невидимых сражений

М. Казаков ПРОЛЕТАРСКИЙ ЯКОБИНЕЦ (Рассказ)

Из воспоминаний старого чекиста

Под Новый год Алексей Павлович Кузин приехал в Ленинград и пробыл там несколько дней моим гостем. Старик ходил по городу, в котором не довелось ему быть в течение двух последних десятилетий, с любопытством и взволнованностью всматриваясь в жизнь Ленинграда.

Естественно, что, пользуясь присутствием в доме Алексея Павловича, некогда так щедро обогатившего меня личными воспоминаниями о Феликсе Дзержинском, я постарался и в эту встречу с Кузиным максимально насытить свою записную книжку литератора.

Мне всегда казалось, что каждый рассказ Кузина — это эскиз, деталь портрета, посвященного облику неповторимого Феликса, — вот почему и эти записи имеют право на внимание.

1

Я сидел у Дзержинского, когда в кабинет вошел один из дежурных ВЧК и доложил:

— Феликс Эдмундович, солдат задержал на улице какую-то девушку. Хочет говорить только с вами.

Спустя минуту он впустил в комнату низенького рябого солдата, державшего за руку испуганную, всхлипывающую девушку лет семнадцати-восемнадцати.

— В чем дело, товарищ? — обратился к нему Дзержинский, вставая из-за стола.

— Желаю доложить. Случай, значит, с этой молодой гражданкой. Как есть важный случай на улице. Докладывать можно, товарищ председатель?

— Да вы почему за руку ее держите? Отпустите: не убежит.

— И то верно. Не убежит, — согласился солдат. — Ну чего ты ревешь, гражданочка? Чего?.. — досадливо обратился он к плачущей девушке. — Не могу я, понимаешь, когда плачут…

— Что произошло? — спросил ее Дзержинский.

— Меня папа послал… Он служит на курсах Лесгафта, — сказала девушка. — Папа меня будет ждать… волноваться, если я не вернусь к обеду, понимаете? А он, — она ткнула пальцем в грудь солдата, — пристал ко мне, товарищи… И не отдает… Я уронила, а он пристал: в ЧК да в ЧК. И привел… и не отдает…

— И не отдам, гражданочка! — с некоторым задором сказал солдат и похлопал рукой по карману своей шинели, где, очевидно, находилась сейчас та вещь, о которой шла речь.

Феликс Эдмундович Дзержинский.

По знаку Феликса Эдмундовича дежурный увел девушку в соседнюю комнату, и мы услышали непринужденный, с ярославским говорком рассказ солдата:

— Верно, она потеряла из шубейки своей эту бумагу. Не врет, что потеряла. Отчего не поднять? Поднял это я, значит. Пожалуйста, думаю, гражданочка, возьмите свое. Идет это она вперед, ничего не примечает. А я — сзади. Развернул я, значит, бумагу. А почему не развернуть? Солдат — он тоже бумаги понимать должен. — Он вынул из кармана шинели вчетверо сложенную бумагу. — Глянул я на эту бумагу, присмотрелся к ней, какие-то на ей крестики да кружочки наставлены, туды-сюды стрелочки, и чиркнуло тут в голову: «Стой!.. Стой, солдат Петроградского гарнизону революции Семен Семенов! Гляди в оба, Семен Семенов…» А что значит — в оба? Ну, тут уж первым делом — иди в ЧК. Принимайте.

И он передал в руки Дзержинского свою находку. Нам, чекистам, не надо было много времени, чтобы убедиться в ее исключительной ценности: это был план Петрограда со значками, указывающими расположение воинских частей, и линией маршрутов Владимира Ильича Ленина.

Несомненно, можно было предположить, что в наши руки попала одна из нитей заговора, одного из многочисленных в те годы заговоров против Советской власти.

— Ну, солдат революции Семен Семенов, так говорите: глядеть в оба?

— Выходит так, товарищ Дзержинский, — крепко пожимая протянутую ему на прощание длинную, с тонкими пальцами руку, ответил солдат.

Когда он ушел, я не смог сдержать своего удивления:

— Подумать только… Какой случай! Рядовой солдат и…

Но Дзержинский не дал мне договорить:

— Случай? Нет, Кузин! Эта тревога рядового солдата за революцию — не случай! Это — сила нашей ЧК.

Он сказал это просто, тихо и с той внутренней убежденностью в своей правоте, которая накоплена бывает человеком в долгие часы раздумий о чем-то главном для него и волнующем. Рот его улыбался при этом мягко и почти застенчиво. Узкое лицо с выдающимися скулами и впадинами щек еще больше посветлело от этой улыбки, а глаза (он имел обыкновение всегда глядеть в лицо собеседника) словно спрашивали моего ответа с надеждой и ревнивым ожиданием.

Несколько недель назад в Смольном он говорил о том же:

— Наша Чрезвычайная комиссия не может быть узкой цеховой организацией. Наша сила в связи с рабочими массами. Без этой связи грош нам цена.

Накануне заседания Совнаркома 20 декабря 1917 года Ленин прислал ему свою знаменитую записку с проектом декрета о борьбе с контрреволюцией и саботажем. На заседании этот вопрос был решен, и тотчас же встал другой: кого же поставить во главе созданной Всероссийской чрезвычайной комиссии? Нам, членам партии, рассказывали, что Владимир Ильич, оглядев всех присутствующих, с улыбкой сказал: «А ведь в нашей среде есть настоящий пролетарский якобинец!» Он но назвал еще имени, но взоры всех присутствующих обратились в сторону Дзержинского.

— Согласитесь, Кузин, что я прав, — возвращаясь к письменному столу, сказал Феликс Эдмундович. — Как вам нравится этот солдат Петроградского гарнизона революции? «Солдат — он тоже бумаги понимать должен», — подражая разбитному ярославцу, весело проговорил он. — Солдат свое дело сделал, теперь нам предстоит наше, Кузин. Позовите сюда эту девушку.

2

В этот же январский день 1918 года заявился, помню, к Дзержинскому не совсем обыкновенный посетитель. Я никак не мог предполагать в тот момент, что наша встреча с ним будет находиться в какой-либо связи с только что описанным эпизодом. Но так случилось…

Дзержинскому доложили:

— Настойчиво добивается к вам писатель один, поэт… Странный какой-то. В мужицкой поддевке, с рыжей бородой, а поэт.

— Да неужто Корнев? — воскликнул я. — Известный Митрофан Корнев? — Я узнал его по описанию.

— Он самый.

Отвесив пригибистый, низкий поклон, молитвенно сложив руки на груди, Корнев елейным, подобострастным тоном просителя обратился к Феликсу Эдмундовичу.

— Обидели, — печальным голосом начал он. — Стихотворца Руси-матушки ограбили. С жалобой я.

— На кого жалуетесь? — спросил Дзержинский.

— Ограбил ваш человек. Перстни старинные, иконы древние, письмена радонежские… Слава тебе, господи, не оставляла до сих пор заступница Митрофана мужика. Живу смирно: много ли мужику нужно? — насмешливо смотрели на нас его умные глаза. — Сыскал я клетушку-комнатушку и живу-поживаю там скворцом тихим. Заходи, голубь, осчастливь!.. — обратился он неожиданно на «ты» к Дзержинскому, а мне подмигнул: — На Морской, за углом клетушка. «Отель де Франс» называется. Стихи прочитаю, душой русской писанные.

И поистине, что-то неповторимое, древнее, как сама Русь, услышали мы, когда он вдруг заговорил стихами.

Феликс Эдмундович внимательно слушал.

— А хочешь, Гёте прочту? — хитро заулыбался рыжебородый мужик в синей поддевке.

— Гёте… «Кто хочет действовать, тот позабудь покой!» — вспомнил Дзержинский и переглянулся со мной.

Он хорошо знал западную литературу, а Гёте, в частности, очень любил и многие вещи его помнил наизусть. Не всем было известно, что и сам Феликс Эдмундович в молодости писал стихи. Во время первого этапа в ссылку он читал на привале у костра свою революционную поэму. Ни один из каторжан не понимал польского языка, но всех их взволновала поэтическая горячность Дзержинского.

— С «Фаустом» знакомы, ишь! — отозвался Корнев. — И я… Маракую малость по-басурмански. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей будут. Ох, голосистей! «Ах ты птица райская, дребезда золотоперая…» — повел он было снова свою стихотворную речь, но тут же оборвал ее зло и хмуро: — Ограбил ваш, вот что!

— А почему думаете, что наш? — насторожился Феликс Эдмундович. — А если просто бандит?

— Хвалился, антихрист. По приказу, говорит, Совета Народных Комиссаров и самой Чрезвычайки. Ух, дьявол-человек… Вихрь с пистолетом!

Дзержинский прервал Корнева:

— Хотите изложить вашу жалобу в письменной форме? Прошу вас. Дело тут не в официальности, товарищ Корнев, не в канцелярщине. Вы изложите все, как было. Опишите приметы грабителя. Вы облегчите тем самым работу наших следователей.

Признаться, мне казалось, что такое предложение должно было создать непреодолимые трудности для поэтического нрава этого самобытного олонецкого мужика, но я еще больше удивился, когда Феликс Эдмундович серьезно, без тени усмешки добавил: