Наум Синдаловский - Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор

• Название: Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор
• Автор: Наум Синдаловский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-227-03942-2

В отличие от официальной историографии фольклор не претендует на истину в последней инстанции. Он ни на чем не настаивает, ни к чему не призывает и ничему не противоречит. Он лишь оттеняет реальные исторические факты, делает их более яркими и выразительными. И что особенно важно, более запоминающимися…

Перед вами новая книга непревзойденного знатока петербургского фольклора Наума Александровича Синдаловского, она написана легко и читается на одном дыхании, впрочем, как и все предыдущие книги автора.

---

3

В мировой истории словообразования личное имя занимает одно из самых почетных мест. Слова, образованные от собственного имени или фамилии, называются именными. Мы с ними хорошо знакомы с детства, порой даже не догадываясь об этом. Многие названия календарных месяцев происходят от имен римских императоров, «мавзолей» – от имени карийского царя Мавзола, «дизель» – от имени немецкого инженера Рудольфа Дизеля, «асфальт» – от имени баварского землевладельца Леопольда Асфальта, «одеколон» – от имени города Кёльна и так далее, и так далее. Есть такие слова и в петербургском лексиконе. В создании многих из них сыграл свою созидательную роль городской фольклор.

Среди именных слов, сохранившихся с конца XVIII века, в речевом обиходе бытуют фольклорные названия первых бумажных денежных знаков, введенных в обращение Екатериной II. Сторублевые купюры с изображением портрета императрицы в народе получили названия «катя», «катюха», «катеринка», «катенька». Купюры достоинством в 500 рублей, украшенные портретом Петра I, назывались «петенька». Традиция присваивать деньгам нарицательные имена, образованные от имен собственных, сохранилась и в дальнейшем. Бумажные денежные знаки, выпущенные Временным правительством Керенского, в фольклоре назывались «керенками». Во время Гражданской войны свои собственные деньги имели и области, контролируемые генералом Деникиным. Они имели подпись министра финансов деникинского правительства Н.В. Чайковского. Среди коллекционеров такие купюры до сих пор называются «чайковками». Первые советские бумажные деньги с изображением Ленина в народе получили название «ленинки». В скобках заметим, что уже давно в словари городского жаргона попало и нарицательное название всех без исключения денег: «бабки», по изображению Екатерины II – «бабушки» русских бумажных денег.

Мы уже знаем об арестантских комнатах при полицейских управлениях, широко известных в народе как «кутузки». Есть и другие примеры образования подобных именных слов. В старом Петербурге одно время вошли в моду высокие тугие галстуки, которые в обиходной речи называли «горголии» по имени известного щеголя, действительного статского советника, сенатора и обер-полицмейстера Петербурга в 1811–1821 годах Ивана Савича

Горголи. Придуманную неистощимой фантазией неисправимого романтика Александра Грина воображаемую страну, описанную им в повестях и романах, современники называли «Гринландией». После революции завхозом в Доме ученых работал известный владелец знаменитого в свое время ресторана «Вилла Родэ» – Адольф Родэ. По воспоминаниям современников, в голодное послереволюционное время он много сделал, чтобы облегчить жизнь петроградских ученых. Неслучайно Дом ученых называли «РОДЭвспомогательный дом». «Проскурятником» и «Запесочницей», по именам своих ректоров Н.М. Проскурякова и A.C. Запесоцкого, называют студенты Горного института и Гуманитарного университета профсоюзов свои Alma mater. «Доминиканцами» в дореволюционном Петербурге окрестили постоянных посетителей первого петербургского кафе «Доминик», владельцем которого был швейцарец Доминик Риц-а-Порта. В 1930-х годах на Невском проспекте начал работать первый кукольный театр марионеток под управлением Евгения Деммени. Впоследствии театру было присвоено его имя. По аналогии с «доминиканцами» посетителей театра ленинградцы называли «демминиканцами».

Многие персонажи петербургской истории, исключительно благодаря стилистическим, фонетическим или иным особенностям своих имен, вошли в такие популярные смеховые жанры городского фольклора, как анекдоты и каламбуры. В 1960-х годах, после разоблачения культа личности Сталина и ужасов сталинского террора, в народе началась интенсивная эксплуатация «говорящей» фамилии архитектора Растрелли. Вот один из них:

Берия на экскурсии по Ленинграду. Экскурсовод обращается к высокому гостю: «Лаврентий Павлович, кто из петербургских архитекторов вам ближе всего по душе? Монферран? Кваренги?..» – «Растрелли».

В другом анекдоте экскурсовод увлеченно перечисляет:

«Перед вами дворец, построенный Растрелли… Это особняк, возведенный Растрелли… Это площадь, названная именем Растрелли…» Один из экскурсантов не выдерживает: «Да мы уже поняли, что строителей расстреляли, но, может быть, теперь можно назвать их фамилии?»

Сергей Довлатов отметил в записной книжке: «Мемориальная доска: „Архитектор Расстреллян“».

Надо сказать, что каламбур, умело и к месту использованный, в известном смысле может сыграть и серьезную образовательную роль. В 1920-х годах об архитекторе Карле Росси знал разве что узкий круг специалистов. Краеведение было, мягко выражаясь, не в чести. Да и общий образовательный уровень населения не отличался высоким качеством. Широкой известностью один из крупнейших петербургских зодчих не пользовался. И когда в 1923 году Театральную улицу, созданную им, переименовали в улицу Зодчего Росси, возникли немалые сложности с произношением этого непривычного русскому слуху топонима. По воспоминаниям современников, даже кондукторы автобусов объявляли остановку на свой манер: «Улица Заячья Роща». Но имя архитектора Карла Росси становилось с тех пор все более и более известным широким кругам ленинградцев.

Похожая история с труднопроизносимыми топонимами повторилась через несколько лет. После войны четыре параллельные улицы на северо-западе Ленинграда были названы именами героев Советского Союза, воевавших на Ленинградском фронте, – улицы Пограничника Гарькавого, Генерала Симоняка, Тамбасова и Солдата Корзуна. О том, во что это вылилось в городском фольклоре, мы расскажем в очерке «Смертный грех переименований».

Салонный, уличный или профессиональный каламбур в Петербурге стал одним из любимых жанров язвительных пересмешников. «Петербургским литератором КраеЖским» называли известного журналиста и издателя A.A. Краевского, который в развернувшемся в середине XIX века споре, как правильно говорить: «петербургский» или «петербурЖский», – особенно рьяно настаивал на «петербурЖском» варианте. Не очень повезло и Достоевскому. Его стилистические длинноты, бесконечные отступления, морализаторские монологи и прочие текстовые особенности в фольклоре породили такие понятия, как «достоевщинка», в смысле «разговор по душам до потери пульса», «достоёвщина» – навязывание собственных рефлексий (доставать + Достоевский).

Героями каламбуров стали и другие персонажи петербургской истории. Полководца М.Б. Барклая-де-Толли за его кажущуюся медлительность в военных действиях против Наполеона и отступательную тактику прозвали Болтай-да-Только. Крупнейшего русского полководца A.B. Суворова поминали неологизмом «пересуворить», в смысле «перехитрить». «Суворова никто не пересуворит», – говаривали о нем петербуржцы. Деятельность петербургского военного губернатора П.Н. Игнатьева сопровождал ядовитый каламбур: «Гнать, и гнать, И ГНАТЬ ЕГО». Поставщик соли двора его императорского величества, купец 1-й гильдии А.И. Перетц остался в истории в том числе благодаря насмешливому каламбуру: «Где соль, там и Перетц». О композиторе Исааке Осиповиче Дунаевском злоязычные завистники говорили: «Исаак Иссякович или Иссяк Осипович». О Ленине, когда вопрос о выносе его тела из мавзолея зашел в тупик, стали говорить: «Невыносимый Ленин».

Приходится только удивляться неисчерпаемым возможностям каламбура – этого удивительного по красоте и ажурной легкости художественного жанра, способного игрой всего лишь одного-двух слов достичь глубины смысла, сравнимой с глубиной многостраничного специального исследования. Хорошо известно негативное отношение петербуржцев ко всяким изменениям в сложившейся архитектурной среде. Об этом говорит и мгновенная реакция фольклора на любое вмешательство в архитектурный облик города. В конце XIX века архитектор Альберт Бенуа предпринял попытку реконструкции Гостиного Двора. К немалому удивлению петербуржцев, на фасаде со стороны Невского проспекта появились вычурные украшения, аллегорические фигуры, барочные вазы и пышный купол над центральным входом. В 50-х годах XX века исторический облик здания был восстановлен, но в истории петербургского градостроения остался убийственный каламбур: «Бенуёвские переделки». То же самое произошло с автором реконструкции Благовещенского моста инженером Т.Н. Передерием, который в 1930-х годах практически не столько переделал, сколько заменил старый мост на новый. В Ленинграде такое бесцеремонное вмешательство в первоначальный замысел заклеймили безжалостным каламбуром: «Передерий передерил».

Иногда игра слов приводила к совершенно неожиданным результатам. Так, доходный дом на углу Лиговского проспекта и Обводного канала называют «Дурдинкой» не только потому, что он некогда принадлежал известному до революции богатому домовладельцу Дурдину, но и потому, что напротив него, на противоположном берегу канала, находится больница для умственно отсталых, в просторечии дурдом. И «бесстыжевками» консервативные петербуржцы окрестили слушательниц Высших женских курсов, основанных профессором К.Н. Бестужевым-Рюминым, не за стремление получить образование, а за политическую неблагонадежность и бесстыдное, вызывающее с точки зрения общества поведение. Они ходили с коротко остриженными волосами, носили очки синего цвета, небрежно одевались да еще демонстративно курили папиросы. Понятно, что городская молва приписывала им вольные нравы.