Георгий Балл - Торопун-Карапун и тайны моего детства

• Название: Торопун-Карапун и тайны моего детства
• Автор: Георгий Балл
• Жанр: Русская классическая проза

---

Идти нам было недалеко. Рядом с домом мы увидели дверь погреба, и я понял, что это и есть вход в подземелье.

Три каменных ступеньки. Мы осторожно спустились... Я толкнул дверь. Она скрипнула, подалась... и вдруг раздался страшный грохот. Витя закричал и бросился назад, я - за ним. Завыла собака, заскулила, земля дрожала под нашими ногами. И пока мы выбирались на улицу, еще слышались взрывы, небо светилось. Мы бежали, оглушенные, испуганные, к своему вагону. А когда прибежали, то увидели, что на путях стоит военный состав, а нашего вагона нет. Мы побежали к вокзалу. Рядом с вокзалом горел дом. Ночь над ним то раскалялась докрасна, то тускнела, и видны были на красном черные подвижные фигурки людей... и вдруг - белые халаты санитаров с носилками. И еще носилки, и на них кто-то лежал... Я отвернулся.

- Гады... - сказал Витька каким-то другим, взрослым голосом. - Гады фашистские!

Мы не решались подойти ближе. Но теперь, когда глаза наши привыкли к темноте и свету, мы увидели, что и часть вокзального здания рухнула и что возле развалин тоже много красноармейцев и... и опять санитары с носилками.

Витька схватил меня за руку.

- Я больше не буду искать лампу. Может, и лампы никакой нет. А фашисты есть. Я поеду на фронт. Ты как?

- И я!

Мы побежали к военному поезду. Кто-то крикнул, что в конце состава сажают призывников и гражданских. И мы со всеми побежали к концу состава. Там уже была такая страшная толкучка, что трудно было понять, кто все-таки садится в вагон. Витька закричал, что у него отец там, и ринулся вперед, я за ним. Какой-то военный стоял на площадке, расставив руки, и кричал, что никого больше сажать не будет. Но нас с Витей пропустил. Поезд тронулся. Мы думали, что едем на фронт. Хоть не нашли лампу, зато едем на фронт. Но на первой же станции нас с Витей высадили и отправили в детскую колонию. Так мы оказались в маленьком городке Ташино...

МЫ СОБИРАЕМ ЗВЕЗДЫ

Детская колония... Динь-бом! - звонила церковь в маленьком городке Ташино. Да. С маленькой колокольней. Детская колония - снега, сугробы. Конечно, была и осень. И черная дорога через лес. Но я почему-то помню зиму. Первую военную зиму. В нашем городке Ташино все было как в песне. В той песне, что мы с Витей пели на вокзале:

Помню городок провинциальный,

Тихий, захолустный и печальный,

Церковь и базар,

Городской бульвар...

Да, помню этот базар по воскресеньям. И городской бульвар - маленький такой, снегом засыпанный. Лежал всюду снег, снег. Суровая тогда была зима. Моя мама вскоре, как я убежал, ушла на фронт. И от нее не было вестей.

Мы жили не в самом городке, а рядом - может, километра полтора или два - в лесу. Среди леса стояли бревенчатые дома леспромхоза. Там и разместилась наша детская колония. Это были два дома. В одном доме жили мальчики, в другом - девочки. На крышах домов снег, под окнами сугробы, и лес у самых стен, и тропинка. Ночью ее засыпает снегом, а утром мы ее протаптываем. Идем в городок наш - Ташино. Там у нас столовая и школа. Утром еще темно. А возвращаемся вечером - опять темно. Звезды светят. И в первые зимние дни я боялся: пойдем назад из Ташииа, а тропинку потеряем, заблудимся в лесу, не вернемся домой.

Отцы наши, а у кого и матери были далеко: в армии, на фронте. А мы шагали по лесу один за другим, один за другим. И уж не помню, кто это придумал. Кто-то придумал. Наверно, тот, кто больше всех смотрел на небо и видел, как падают звезды. Когда мы возвращались из Ташииа, шли по лесу, у нас была такая игра - собирать звезды. Идем, идем, вдруг кто-нибудь крикнет "Чур, моя звезда!", и мы все смотрели на небо, кричали: "Чур, моя! Чур, моя!"

Мы собирали звезды в большую корзину. Они обжигали нам пальцы. Мы дули на руки, говорили: "Какие горячие! Фу! Фу!"

Звезды шевелились, потому что были еще живые. Дома мы наклеивали их на бумагу. Красили их в красный цвет, чтоб они были еще ярче. Ярче звезд на небе. И писали на бумаге слова: "Дорогой папочка! Мы живем хорошо!.." Это были наши письма на фронт. В начале письма - красная звездочка. А еще мы писали, как живем, что на обед нам дали кашу. И каши очень много, целую тарелку. А еще мы рисовали картинки. Чаще всего танки, самолеты. А однажды я нарисовал белочку. Она сидела на ветке. Мы ее, правда, увидели еще утром, когда шли в Ташино, только я ее нарисовал красным карандашом и ветку тоже красным. Хотя та белка, которую мы видели, была уже по-зимнему серой.

Зимними вечерами мы любили сидеть у печки.

ВОЗЛЕ ПЕЧКИ

В печке горел огонь. Дверца у печки открыта, в комнате от этого все освещено: и ребята, что сидели прямо на полу, и часть стенки, и кровати. Дрова у нас были хорошие, березовые - дружно горели. Кора на поленьях скручивалась от жара. А мы, бывало, сидим и смотрим, и теплое дыхание печки шевелит наши волосы. Но самое удивительное наступает, когда прогорят дрова и остаются угли. Тогда надо немножко дунуть в печку - и родится голубенький человечек. Он сначала очень смешной, беспомощный. Он машет голубенькими ручками, прыгает с уголька на уголек. И он греет ручки об угольки, а потом убегает в темный, темный лес. Да, там далеко есть и лес. И в нем живут голубенькие человечки.

Однажды кто-то из ребят принес патроны и бросил в печку. Набрал их, наверно, на полигоне, недалеко от Ташина. Сначала ничего, но потом патроны стали взрываться, и стало страшно, как будто к нам приблизилась война.

А вообще про войну мы, ребята, говорили редко. Вот раньше, давно, еще до войны, тогда часто говорили. А сейчас нет. Мы, конечно, читали письма с фронта, показывали их друг другу, но все же о войне старались не говорить.

Первый из нас получил письмо о гибели отца Валя Шевчук.

Валя был молчаливый белоголовый паренек. Он все время читал или рисовал. А когда поднимал глаза, всех удивляло, какие они круглые и синие.

Раньше, когда Валя только что приехал в колонию, наши ташинские задиры дразнили его. ""Девочка Валя!", "Валя-Валентина!"

Но он оказался парнем настоящим: никогда и ни на что не жаловался; по своей охоте ходил пилить бревна для печки; когда погас свет, починил проводку.

Однажды Валя Шевчук показал нам свой альбом. Вернее, не весь альбом, а те листочки, где были нарисованы ташинцы. Ох и здорово получилось у него! Особенно Витька - ну прямо как живой! Только я, по-моему, не очень похоже вышел: нос коротенький, волосы взъерошенные, валенки драные. Нет, я все же не такой. Но я не обиделся на Валю. Ничуточки!

А как он пел! Они с Витей всегда запевали в два голоса, а уж потом остальные подхватывали. Я хорошо помню одну их песню:

На опушке леса

Старый дуб стоит... - начинал Валя тихо-тихо, как будто рассказывал.

Мы все замирали... И тут вступал Витя - голосом ровным, похожим на звук скрипки или еще на крик лесной птицы, пролетающей мимо:

А под этим дубом

Партизан лежит.

И мы видели, мы ясно видели, что произошло там, за лесом, и еще за полями..

- "...Партизан лежит", - тихо вторил Валя.

А Витька уже дальше, дальше вел нас вглубь горестных и непоправимых событий:

Он лежит не дышит,

И как будто спит,

Кудри золотые

Ветром шевелит.

Валя тихонько вторил:

- "Ветром шевелит".

И точно на нас дул этот ветер, что проносится над полями, где сражаются наши отцы. Так мы чувствовали, так понимали эту песню. А еще я гордился моим другом Витей.

С Витей мы были неразлучные друзья. И койки наши стояли рядом. Витя давно не получал никаких писем и ничего не знал об отце. Он вырос и еще больше похудел. Он редко смеялся и разговаривал негромко. Но ребята его слушались. И не только потому, что он был сильнее многих. У него характер был твердый, я так думаю. И потом, все любили, как он поет и как изображает оркестр.

Но Витька любил и почудить. Помню, отрывал у своего пальто пуговицы и бросал их в печку - посмотреть, загорятся ли. Многое из той жизни в Ташине забылось, а вот как Витька бросал пуговицы в огонь, хорошо помню.

Когда мы приходили с улицы, то снимали валенки и ставили рядом с печкой. Сушили. Но не очень близко, чтоб не попал уголек. И однажды, когда дрова уж прогорели, я показал Вите:

- Смотри! Вон там, видишь, черное болото. А на краю болота стоит маленький домик. В домике светится зеленый огонек. В домике все зеленое: зеленый стол, зеленая кровать, зеленая лампа...

- Как до войны, - вздохнул Витя.

- А знаешь, кто там живет? - шепотом спросил я.

- Нет, - тоже шепотом ответил Витя.

- Там живет Зеленый Кузнечик. И он пока спит.

- А что он будет делать, когда проснется? - спросил Витя.

ПИСЬМА

Витя спросил: "А что будет, когда проснется Зеленый Кузнечик?"

Но тут кто-то из ребят закричал, уж не помню кто:

- Витька, тебе письмо!

Витя вскочил с полена - он сидел около печки на полене, - и мы тоже все повскакали, закружились вокруг Вити:

- Смотри, "Полевая почта".

- От отца! От отца! - закричали с разных сторон.

И уж не помню, Витя ли читал или кто другой, только письмо это помню хорошо.