Ричард Олдингтон - Стивенсон. Портрет бунтаря

• Название: Стивенсон. Портрет бунтаря
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Значительное место в творчестве известного английского писателя Ричарда Олдингтона занимают биографии знаменитых людей.

В небольшой по объему книге, посвященной Стивенсону, Олдингтон как бы создает две биографии автора «Острова сокровищ» – биографию жизни и биографию творчества, убеждая читателя в том, что одно неотделимо от другого.

---

«Как бы я хотел, чтобы все мы были похожи на Стивенсона! Быть, вполне резонно и справедливо, довольным своим стилем, иметь чистую совесть и бодрость духа и легко относиться к жизни – какое это блаженство!»

Ни собственная болезнь, ни печальное состояние здоровья Фэнни не помешали Стивенсону писать. В апреле 1882 года он мог сообщить матери, что за вторую зиму в Давосе он закончил «Остров сокровищ», написал «Скваттеры Сильверадо», девяносто страниц «журнального материала» и предисловие («Критическое предисловие» к сборнику «Люди и книги»), «Журнальный материал» включал в себя очерки «Болтовня и болтуны» и «Разговоры о романтике». Какое-то время ушло у него на собирание материалов для биографии Хэзлитта, так и не написанную, и на стихотворения, вошедшие в сборник «Детский цветник стихов» (он называл их «грошовые свистульки»), которые он начал писать еще в Брэмере. Для отдыха они с Ллойдом играли на чердаке в оловянных солдатиков и печатали на детском печатном станке стихи и гравюры. Никто не упрекнет Стивенсона в том, что он мало работал в ту зиму. К счастью, Роберт Луис с полным основанием может утверждать, что работал не только много, но и хорошо, так как «Остров сокровищ» – если не лучшая, то одна из лучших книг для подростков, да и все остальные произведения, только что перечисленные нами, самого высокого качества. И все же то тут, то там можно заметить следы спешки, найти погрешности, даже в его знаменитом стиле, который Саймондс справедливо оценивал столь высоко.

Прочитайте нижеприведенный отрывок из предисловия к «Людям и книгам» (курсив мой. – Р. О.):

«Если бы было возможно написать заново некоторые из этихзаметок, я надеюсь, у меня хватило бы мужества на это. Но это невозможно. Краткие наброски похожи, по крайней мере должны быть похожи, на тканый ковер, из которого нельзя вытянуть ни единой нити. То, что здесь извращено, навсегда останется здесь, как вспомогательное средство оттенить го, что достоверно. Возможно, одно – это написать новую книгу, но вместе с новой «точкой зрения» возникнут новые извращения… и так далее».

Прежде чем закончить абзац, хочется употребить еще одно «это». Как это ни прискорбно, ни один из многочисленных советчиков Стивенсона, о которых с такой горечью писала его жена, не заметил, что здесь мастер стиля изменил сам себе.

В «Людях и книгах», как почти в любом сборнике «случайных заметок», единственным связующим звеном между очерками является то, что они показывают развитие литературных вкусов автора и помогают нам понять его индивидуальность. Стивенсон говорит о Бернсе и Торо, Вийоне и Джоне Ноксе, Уитмене и Шарле Орлеанском, Пеписе и японском националисте Иосида-Торайиро. Каждый очерк представляет собой законченное целое, и многие из них – маленькие шедевры, а отдельные наблюдения, как всегда, интересны и остры. От шотландца требовалась не только прозорливость, но и отвага, чтобы сразу после смерти Карлейля[98] писать.

«Карлейль навязывает собственную «точку зрения» людям, творчество которых он разбирал, мало сказать с жестокой, с неуемной непреклонностью. Слишком часто он втискивает свои жертвы в прокрустово ложе предвзятой идеи и почти всегда калечит их. Риторические штучки Маколея[99] легко заметить; куда труднее дать правильную оценку моральным предрассудкам Карлейля».

Сейчас романы Виктора Гюго в своем большинстве (за исключением «Собора парижской богоматери») – выброшенные на сушу морские чудовища, которые вряд ли когда-либо вновь станут плавать, и, избрав их предметом статьи, Стивенсон показал, что он не всегда был так дальновиден, как в случае с Карлейлем. Однако в статье есть очень тонкие отдельные наблюдения, как, например: «Эта жестокость, это бессмысленное и мучительное насилие над чувствами – главное, что отличает мелодраму от трагедии». Здесь он очень точно указывает на коренное и непреходящее различие этих двух жанров литературы. Как ни странно, Стивенсон называет мелодрамой все вещи Гюго, кроме «Отверженных», будто, читая, как молодая мать продает волосы и зубы, чтобы добыть денег и накормить умирающего от голода ребенка, мы не испытываем мучительного насилия над нашими чувствами! А в «Отверженных» это не единственный мелодраматический эпизод.

Об этюде, посвященном Бернсу, мы уже упоминали в связи с яростными нападками, которым эта работа подверглась со стороны шотландских националистов после выхода в периодической печати. Возможно, этот очерк не лучшее, что было написано о Бернсе, но в нем есть здравый смысл, непредвзятость, ум и честность, чего никак нельзя сказать обо всей литературе по поводу Бернса.

Обзор французской и американской литератур в «Людях и книгах» свидетельствует о верности Стивенсона его старым пристрастиям. Стивенсон был многим обязан американским писателям, хотя преувеличивал, говоря, что после того, как прочитал Торо, не написал и десяти строк, где бы не чувствовалось его влияния. При всем том влияние Торо, так же как и Уитмена, было действительно велико, и мы можем только сожалеть, что у Стивенсона нет очерков, посвященных Готорну и Мелвиллу, хотя, возможно, он познакомился с романами Мелвилла позднее. Приятно было узнать из письма Луиса, что Мелвилл – «первый класс», но еще приятнее было бы увидеть развернутое и ясное обоснование этой высокой оценки. После сборника «Люди и книги» Стивенсон опубликовал всего две статьи, посвященные писателям и их произведениям: автобиографический очерк «Книги, оказавшие на меня влияние» и этюд о Дюма-отце.

Бурная творческая активность, которой не помешала даже болезнь, – благодаря чему нам памятна зима 1882 года, – прервалась, когда в апреле Стивенсоны покинули (навсегда) Давос, чтобы провести лето вместе с родителями Луиса в Шотландии. За лето он написал всего одну книгу – «Сокровище Франшара».

Хорошей стороной этих поездок в Шотландию были встречи с родителями и друзьями, а также дальнейшее знакомство с шотландской жизнью и народными традициями, которое Луис впоследствии использовал в своих лучших беллетристических произведениях. Дурной же их стороной приходится признать то, что ветры, дожди и холода, столь частые в Шотландии даже летом, пагубно отражались на здоровье Луиса. Так произошло и в 1882 году. После недолгого пребывания в Лондоне (где он вновь видел Мередита) и месяца в Эдинбурге Стивенсон поехал со всей семьей в Пиблзшир. Не прошло и двух недель, как он заболел, и ему было предписано переехать на север, в Инвернисшир. В начале сентября после еще одного горлового кровотечения Роберт Луис отправился в Лондон на консультацию к Эндрю Кларку. Так как Фэнни также заболела, это время оказалось для них очень трудным. Однако нет худа без добра – Кларк согласился на то, чтобы Стивенсон вместо Давоса пожил на юге Франции, а также посоветовал прекратить губительные для него поездки в Шотландию. Так как Фэнни еще не оправилась после болезни, во Францию с Луисом поехал Боб Стивенсон, чтобы помочь найти место, где писатель мог бы если не жить полной жизнью, то хотя бы выжить.

Даже в те изобильные времена «найти место» при ограниченных средствах было не так-то просто. Сперва они попробовали обосноваться в Монпелье, в Лангедоке; казалось бы, лучшего трудно было желать, так как мистраль там сравнительно слаб, а в городе много санаториев и больниц. И даже за пределами Франции он с давних пор славится как курорт для туберкулезных больных. В XVIII веке один район Лондона назывался «Монтпелье» (его до сих пор пишут неправильно), так как считалось, что там самый чистый воздух.

К несчастью, почти сразу же по приезде в Монпелье у Луиса пошла горлом кровь, и врач посоветовал ему там не оставаться. Бобу Стивенсону пришлось уехать, и Роберт Луис один отправился в Марсель, где в середине октября к нему присоединилась Фэнни.

Несмотря на свою репутацию «практичной» женщины, Фэнни, как показывают события нескольких последующих месяцев, не всегда могла обуздать своего непрактичного мужа. Через три дня после ее приезда Луис нашел дом под названием «Кампьен Дефли» в Сен-Марселе, восточном предместье Марселя, и тут же в него влюбился. Не собрав, по-видимому, никаких сведений о тамошнем климате и погоде и не посоветовавшись с врачом, они арендовали дом. В окрестностях Марселя часто дует мистраль (до 175 дней в году), и этим, возможно, объясняется, что Стивенсон, живя там, не переставал болеть и перенес несколько горловых кровотечений. Это могло обескуражить кого угодно, тем более что Стивенсон надеялся, покинув Давос и Шотландию, укрепить здоровье и вернуть утраченную бодрость духа. В довершение ко всему незадолго до рождества в Марселе вспыхнула эпидемия тифа, и они тут же решили, что Роберт Луис поедет в Ниццу немедленно, а Фэнни – как только прибудут деньги. К сожалению, все меры, принятые ими для того, чтобы поддерживать связь, оказались недействительными. Не получая от Луиса известий, Фэнни волновалась все больше и больше и совершала бесполезные поездки в Марсель и Тулон в поисках людей, вернувшихся из Ниццы. Невозможно поверить, но почтовое и телеграфное сообщение между Ниццей и Марселем было прервано больше чем на неделю. Все трудности оказались бы разрешены, если бы Луис мог прислать в Сен-Марсель хоть одну телеграмму… Ницца и хороший врач вновь восстановили силы Стивенсона, и в марте 1883 года, спустя два месяца, проведенных частично в Ницце, частично в Марселе, наша «практичная» пара оказалась в отеле «Иль д’Ор» в Йере.