Феликс Дымов - Санаторий

• Название: Санаторий
• Автор: Феликс Дымов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1988
• ISBN: 5-235-01012-4

Сборник фантастических повестей, рассказов, очерков молодых писателей-фантастов. Подготовлен по материалам Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов при НПО ЦК ВЛКСМ “Молодая гвардия”.

Содержание:

Предисловие

ШКОЛА ЕФРЕМОВА

Феликс Дымов — “В простом полете воображения…”

СЕМИНАР

Владимир Хлумов — Санаторий

Елена Грушко — Чужой

Ирина Левит — Цвет власти

Ольга Новикевич — Гостиница на перекрестке

Андрей Дмитрук — Орудие

Андрей Дмитрук — Кофе в час Волка

Аркадий Пасман — Черный дождь

Александр Шведов — Тень

Александр Шведов — Здравствуй, отец

ПРЕЛЕСТЬ НЕОБЫЧАЙНОГО

Виктор Журавлев, Феликс Зигель — История продолжается

Игорь Кольченко — Пределы фантастики

Александр Каширин — Путешествие за фантастикой

Рецензенты: С. И. Павлов, Ю. М. Медведев

Составитель: Е. В. Носов

---

Происхождение и природа искусства предопределили и высшую форму синтеза искусств в виде храмового действа, моделировавшего весь космос в целом, в котором человек через культ приобщался к божественным силам и обретал необходимую энергию для исполнения своей космической миссии.

В народном и “рамочном” профессиональном искусстве эта внутренняя миростроительная энергия излучается постоянно и иногда достигает такого напряжения, что вдохновляет художника даже на некие теургические замыслы, подобно мечте Н. А. Скрябина музыкой пробудить в человечестве и природе глубинные космические силы и завершить в тотальной мистерии историю Вселенной.

По разным причинам, в которые сейчас я не буду вдаваться, искусство со временем стало утрачивать свою роль провозвестника и учителя высшей правды. Возгордившиеся художники решили, что все, что им видится, все образы, явление которых их обуревает, должны быть объектом внимания других людей. Искусство стало превращаться в самоценное занятие, со своими профессиональными законами, тайнами и критериями совершенства вне жизнестроительной задачи личности и общества. Искусство все в большей мере стало превращаться в искусство для искусства, заботиться об удивлении человека “как сделано” нечто, а не о смысле сделанного, и даже объявлять отсталостью и реакцией всякую попытку выяснить и оценить смысл художественного произведения, так как его существование якобы оправдано уже тем, что оно есть попытка самоутверждения и самореализации творческой энергии.

Возвращаясь к нашему предмету — литературе, надо отметить, что массовым стало искусство развлечения и отвидения человека от всех первосмыслов — детективом, рассказом о происках, преследованиях, вооруженной борьбе, демонстрации низменных страстей и пороков, преступлениях, извращениях и слабостях. В чем-то искусство “правды жизни” своей “низменной” правдой даже льстит иному читателю, успокаивая его показом таких же слабых и растерянных людей, как он сам. Успокоенный отсутствием в искусстве высших, трудно достигаемых идеалов, человек окончательно перестает томиться и бороться за них. Бесчисленное множество подобных разлагающих и расслабляющих имиджей и стереотипов обрушивает на наше сознание современное искусство!

Лучшие мастера мировой научной фантастики: Ж. Верн, В. И. Крыжановская (Рочестер), Г. Уэллс, К. Чапек, И. А. Ефремов, Р. Брэдбери и многие другие демонстративно продолжали историко-культурную учительскую миссию искусства. Но в научно-фантастической литературе сегодня преобладает массовая фантастика, которую можно было бы назвать рок-фантастикой (см., напр.: Дунаев М. Роковая музыка. — “Наш Современник”, 1988, № 1 и 2). Главное внимание в рок-фантастике (и писателя, и читателя) обращено на занимательность сюжета, в основном детективного, чтобы держать читателя в напряжении интригой, авантюрой или преступлением, придав детективу научно-техническими фокусами “современный” антураж. Люди в таких произведениях схематичны и своей чуждостью вечным человеческим страстям напоминают роботов, запрограммированных на выполнение определенной функции, а духовная жизнь какого-нибудь сталкера до неприличия убога и состоит из сомнений, растерянности, забвения чувства собственного достоинства и потери цели жизни. Я не привожу примеров — их достаточно много. Разочарование примитивностью некоторых научно-фантастических произведений тем более горько, что научная фантастика обладает исключительными возможностями в жизнедеятельной помощи многим современным людям в силу изначального смысла этого жанра.

Выделение научной фантастики в качестве специфического рода художественной литературы было вызвано крепнущей верой образованного человека в достоверность знания того, что “может быть”, и того, что “не может быть”. Эта вера родилась от восхищения успехами естествознания и уверенности о всемогуществе разума, вооруженного дедуктивным методом, и часто бывала более фанатичной, чем вера ревнителей божественных энергий. Она и привела к отождествлению научной картины мира с миром сущего. В результате мир предстал перед человеком пусть с очень сложной, но конечной системой феноменов, значений и смыслов. А для их полного постижения, казалось, нужно было только приложить определенные усилия в рамках известной научной парадигмы. Все же, что не укладывалось в нарисованную таким образом картину мира, отвергалось, как не существующее, как не должное существовать. В результате в сознании, миро- и жизнепонимании некоторых людей произошла роковая по своим социокультурным последствиям подмена реальности, во всем бесконечном богатстве ее конкретности, научной картиной мира.

Но наука, как метод познания, моделирует реальность с помощью абстракций всегда только с определенных, выбранных самим исследователем точек зрения. Поэтому наука вторична по отношению к действительности, по отношению к жизни. Например, камень может быть объектом изучения разных наук: для физики предметом изучения в камне будет или его движение как жесткой системы определенного объема и веса, или его электрические и механические свойства; для химии — химический состав камня; для геологии — его происхождение и свойства, как части земной коры; для минералогии — строение его вещества и т. д. и т. п. И в каждом случае предмет изучения задается самим исследователем, который определяет, что и для чего он хочет узнать, какую модель конкретного объекта ему нужно получить. И таких моделей — научных описаний объекта может быть бесконечное множество, ограниченное только интересом человека и исходными научными посылками. Вот почему любое наукотворчество вторично и беднее жизнетворчества.

Одновременно наука объективна по своей природе. После фиксации аксиоматических посылок научного метода все личное и субъективное, внесенное в познание, разрушает логическое здание науки. Иначе и быть не может, ибо цель науки — найти объективные взаимосвязи между явлениями, а жизнь есть динамическая, непрерывно становящаяся субъект-объектность в органическом взаимодействии субъекта и объекта. Поэтому для эффективного использования научного знания при решении вопросов жизни человек постоянно переоценивает и совершенствует научное знание по мере все более полного преобразования и познания мира. Если же человек начинает ограничивать свое представление о мире результатами научных исследований, то неизбежно заходит в тупик, так как начинает постоянно сталкиваться с неожиданностями и необъяснимостями.

Эту опасность хорошо осознавал, например, основоположник космонавтики и талантливый писатель-фантаст К. Э. Циолковский. “Наука момента, — писал он, — не представляет ничего законченного, а потому и суждение о ней непрерывно совершенствуется. Необходима некоторая скромность, предполагающая еще целое море неизвестного. В противоположном случае мы впадаем в узость (фанатизм) и сама наука замрет, т. е. перестанет идти вперед, как это было порою в ее истории (Аристотель говорил, что на солнце нет пятен, значит, их и быть на нем не может). Плоды этой научной скромности: терпимость, внимательное исследование всех фактов, как бы ни были они невероятны, с точки зрения науки момента”.

Непонимание вторичной, хозяйственной природы науки, как инструмента познания реальности, и ограничение реальности только научной картиной мира из понятных в рамках принятой сегодня научной парадигмы объяснений и породило идею “чуда”. Но “…что такое чудо? — спрашивал, например, тот же К. Э. Циолковский. — Что-нибудь совершенно неожиданное, нерассчитанное, противоречащее известным явлениям и законам. Но разве нам известны все законы, все существа! Необычное может быть естественным результатом действия этих неизвестных законов и недоступных нашим чувствам разумных или неразумных существ”.

До эпохи царства разума и науки, когда люди наивно верили, что все возможно “милостью и силою божией”, реальность отождествлялась с действительностью. Сны, галлюцинации, видения, предчувствия, удивительные истории и многое другое, столь же не научное, но, тем не менее, очевидно, достоверное для самих переживших это событие, органично включалось и в жизнь, и в литературу.

Исключение чуда и тайны из жизни сопровождалось возникновением новой концепции человека как существа, полностью программируемого знаниями. Конечно, знания полезного и вредного, красивого и безобразного, знания о законах природы и развития общества и сделали человека тем, что он есть сегодня. Но современное состояние человечества есть прежде всего результирующая множества страстей и энергий, обуревавших целые народы, вооруженные знаниями и сталкивавшиеся друг с другом в борьбе.

Всю историю культуры можно рассматривать как некий “антиэнтропийный” процесс, когда вопреки царствующей в неживой природе тенденции к упрощению, ослаблению, уменьшению разнообразия и диссоциации, жизнь и человеческая воля стремятся увеличить сложность и разнообразие своих произведений, утверждают стремление к разнообразию, усложнению, созиданию, украшению и индивидуализации всех проявлений жизни и творчества. И не в последнюю очередь это достигается ограничением, обузданием разрушительных импульсов человеческой натуры рамками законов и правил чести, нравственности, преданий, божественных законов и красоты.